Лахор

Город Лахор урду لاہور англ. Lahore з.-пандж. لہور Страна ПакистанПакистан Провинция ПенджабПенджаб (Пакистан)|Пенджаб Округ Лахор Координаты 31°32′59″ с. ш. 74°20′37″ в. д.31.54972° с. ш. 74.34361° в. д. / 31.54972; 74.34361    Первое упоминание X век Площадь 1172 км² Официальный язык урду Население 7 129 629 человек (2010) Национальный состав панджабцы, пуштуны, серайки Конфессиональный состав 90% мусульмане Часовой пояс UTC+5:30 Телефонный код +92 42 Официальный сайт [lahore.gov.pk/ gov.pk] <tr><th colspan="2" style="text-align:center;"> </th></tr>

Лахо́р (урду لاہور, англ. Lahore, з.-пандж. لہور) — второй по величине город Пакистана после Карачи. По оценкам на 2009 год, в городской агломерации проживало более 10 миллионов человек. Лахор расположен на северо-востоке страны на левом берегу реки Рави, всего в нескольких километрах от границы с Индией. Будучи столицей провинции Пенджаб, он является промышленным, культурным и транспортным центром северо-восточного Пакистана. Развита текстильная, пищевая, химическая, металлообрабатывающая промышленность, машиностроение. Действует международный аэропорт Лахор. Имеется университет, центральный музей, музей оружия. В Лахоре сосредоточена киноиндустрия страны — «Лолливуд».

Происхождение

Лахор в найденной А. Г. Туманским книге «Худуд аль-алам» ок. 982 года. Хотя местные жители считают основателем города (и эпонимом) Лава (сына бога-героя Рамы), первыми жителями города были раджпуты племени бхати, построившие на берегу Рави первую глиняную крепость (качча-кот).

Не исключено, что именно Лахор упоминается у Птолемея под именем Лабокла. В дальнейшем у арабо-персидских географов он носил название Лахавур, Лохавар или Лаханур. Индийские источники называли его Лавкот или Лохкот (Крепость Лавы).

Многим известная, древняя пенджабская пословица о Лахоре гласит: «Тот, кто не видел Лахора, тот не родился!».

История

Лахорский форт — Шахи Кила (ныне признанный памятником Всемирного наследия) окончательно складывается в XII веке. В XI в. Лахор стал столицей знаменитого завоевателя Махмуда Газневи и частью его империи Газневидов. В XIII в. Лахор вошел в состав Делийского султаната и с того времени являлся духовным центром ислама на Индийском субконтиненте.

В Лахоре начинается активная деятельность первых суфийских братств, определившая синкретический характер ислама на всем Индийском субконтиненте. Гробницы суфийских святых Дата Ганджбахша, Мийан Мира и Мадхо Лал Хусейна считаются святынями и местами массового паломничества.

C 1524 по 1752 год Лахор находился в составе империи Великих Моголов, и в период правления Акбара Великого и Джахангира — с 1584 по 1598 год — являлся её столицей. Здесь сохранилось много эталонных памятников могольской архитектуры, в том числе Жемчужная мечеть Шах Джахана, величественная соборная мечеть Бадшахи, великолепная по декору мечеть Вазир Хана и многоярусный сад Шалимар — памятник Всемирного наследия. В могольскую эпоху Лахор был окружен городской стеной с двенадцатью воротами, которые частично сохранились и являются особой архитектурной приметой города.

В предместье Шахдара, на другом берегу Рави стоят мавзолеи падишаха Джахангира, его супруги Нур Джахан, его шурина Асаф-хана и падчерицы Ладли Бегум. Они принадлежат (наряду с Тадж Махалом) к лучшим образцам мусульманской погребальной архитектуры.

С 1799 по 1848 Лахор был столицей независимого государства сикхов. К архитектурным шедеврам сикхской эпохи относятся усыпальницы (самадхи) сикхских гуру Арджан Дева и Ранджит Сингха, парк Хазури Багх Барадари. В 1848 году после нескольких Англо-сикхских войн британские войска аннексировали Лахор и включили его в состав Британской Индии.

Колониальный Лахор

В колониальную эпоху Лахор рос в восточном направлении и перестраивался британскими архитекторами в так называемом индо-мавританском стиле. Появляется много новых общественных зданий (Верховный суд, Центральный почтамт, Дворец губернатора), площадей, жилых предместий, застройка которых ведется с учетом современных строительных техник. Среди местных архитекторов выделяется Бхаи Рам Сингх, автор проектов знаменитого Национального Музея и других известных зданий.

С Лахором связана жизнь и творчество выдающихся поэтов и писателей урду XX в. Мухаммада Икбала, Фаиза Ахмад Фаиза, Саадат Хасан Манто, Интизара Хусейна. Одновременно развивалась самобытная лахорская школа живописи, представителями которой были Абдуррахман Чугтаи и Шакир Али.

В Лахоре долгие годы жил и работал в газете Редьярд Киплинг. Здесь же разворачивается действие его романа «Ким» и многих ранних рассказов.

В колониальную эпоху в Лахоре возникли наиболее крупные учебные учреждения, работающие и в наши дни: Правительственный колледж, Университет Пенджаба, Национальный колледж искусств, создателем которого был Джон Локвуд Киплинг, отец писателя.

После раздела

В 1947 году, после раздела Индии на Республику Индия и Пакистан, Лахор, как и весь Пенджаб, стал территорией острых межрелигиозных распрей. Подавляющее большинство индусов и сикхов покинули Лахор, в том числе и многие деятели культуры. Их место заняли мусульмане из индийского Пенджаба и мухаджиры.

Во второй половине XX века город оказался рядом с линией конфликта между Индией и Пакистаном. На переговорах о заключении мира обе стороны договорились создать автобусное сообщение между Лахором и соседним индийским городом Амритсаром. В настоящее время восстановлено авиа и железнодорожное сообщение.

Сегодня Лахор продолжает оставаться культурной столицей Пакистана, где ежегодно проводятся международные конференции, музыкальные и театральные фестивали, выставки, книжные ярмарки.

В 1968 году в городе был построен Минар-э-Пакистан в память о подписании Лахорской резолюции. Архитектура минарета отражает сочетание могольского и современного восточного стилей.

В 1974 году Лахорский стадион для игры в крикет был переименован в честь ливийского лидера полковника Муамара Каддафи.

30 марта 2009 года в городе произошло нападение на полицейскую академию. В результате атаки террористов погибло 14 человек.

География и климат

Лахор находится между 31°15′—31°45′ северной широты и 74°01′—74°39′ восточной долготы. На севере и западе граничит с округом Шейхупура, на юге — с округом Касур. В северной части города протекает река Рави.

Город находится в зоне семи-аридного климата, характеризующегося дождливым, долгим и очень жарким летом, сухой и тёплой зимой. В мае, июне и июле температура достигает максимальных значений и может доходить до 40-48 °C. Температурный максимум 48,3 °C был отмечен 30 мая 1944 года, минимум −1.1 °C — 13 января 1967 года. Среднегодовой уровень осадков составляет около 629 мм, из них около 470 мм приходится на период муссонов. Муссоны начинаются с последней недели июня и продолжаются до конца сентября. Самый высокий когда-либо зафиксированный среднегодовой уровень осадков имел место в 1955 году и составил 1 317,5 мм.

Климат Лахора
Показатель	Янв.	Фев.	Март	Апр.	Май	Июнь	Июль	Авг.	Сен.	Окт.	Нояб.	Дек.	Год
Средний максимум, °C	19,8	22,0	27,1	33,9	38,6	40,4	36,1	35,0	35,0	32,9	27,4	21,6	30,8
Средняя температура, °C	12,8	15,4	20,5	26,8	31,2	33,9	31,5	30,7	29,7	25,6	19,5	14,2	24,3
Средний минимум, °C	5,9	8,9	14,0	19,6	23,7	27,4	26,9	26,4	24,4	18,2	11,6	6,8	17,8
Норма осадков, мм	23	28	41	19	22	36	202	163	61	12	4	13	624
Источник: [www.climate-charts.com/Locations/p/PK41640.php World Climate]

Экономика

По данным на 2008 год ВВП составил 40 млрд. $ с ростом в 5,6 %.

Население

По данным переписи 1998 года население города составляло 6 318 745 человек. Современный показатель вероятно приближается к 10 млн, что делает Лахор вторым самым крупным городом страны после Карачи и тридцать восьмым городом в мире. 94 % населения составляют мусульмане, 5,8 % — христиане; доля последователей других религий крайне мала. Часть христиан проживает на территории христианского квартала Йоханнабада. Наиболее распространённый язык — пенджаби, впрочем, он не имеет в Лахоре официального статуса. Часть населения говорит также на урду, английский распространён в сфере бизнеса и образования.

Транспорт

Город обслуживается международным аэропортом им. Аллама Икбала (Allama Iqbal International Airport), который расположен примерно в 15 км от центра Лахора. По данным на 2009 год пассажирооборот аэропорта составил 3 192 904 человек, имеются 3 терминала. Рейсы осуществляются в большинство крупных городов Азии и Европы, среди них: Дубай, Абу-Даби, Маскат, Бангкок, Амстердам, Пекин, Токио, Лондон (Хитроу), Копенгаген, Франкфурт, Эр-Рияд и др.

В Лахоре находится штаб-квартира Пакистанских железных дорог.

Галерея

• The Lahore Forts Alamgiri Gate Picture2 taken at night - July 20 2005.jpg

  Ворота Лахорского форта

• Badshahi Mosque July 1 2005 pic32 by Ali Imran.jpg

  Мечеть Бадшахи

• Badshahi Masjid at night on July 20 2005.jpg

  Мечеть Бадшахи в ночном освещении

• Samadhi of Ranjit Singh July 1 2005.jpg

  Мавзолей Ранджит Сингха

Города-побратимы

Краков, Польша Богота, Колумбия Бухара, Узбекистан Коимбра, Португалия Фресно, Калифорния, США Стамбул, Турция (1975) Душанбе, Таджикистан (1976) Саривон, КНДР (1988) Сиань, КНР (1992)

Кортрейк, Бельгия (1993) Кордова, Испания (1994) Фес, Марокко (1994) Самарканд, Узбекистан (1995) Исфахан, Иран (2004) Мешхед, Иран (2006) Глазго, Великобритания (2006) Белград, Сербия (2007) Чикаго, Иллинойс, США (2007)

См. также

• Делийские ворота (Лахор)
• Золотая мечеть (Лахор)

Литература

• H. A. R. Gibb. [books.google.ru/books?id=apU3AAAAIAAJ&hl=ru&source=gbs_navlinks_s The Encyclopaedia of Islam]. — 1954. — С. 597.
• Bagir M. Lahorè. Past and present. — Lahore, 1952.
• Khan М. W. К. Lahore and its monuments. — Karachi, 1963.

Отрывок, характеризующий Лахор

Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…