Laissez-faire

Laissez-faire [лесе́-фэр] (с фр. — «позвольте-делать»), принцип невмешательства — экономическая доктрина, согласно которой государственное вмешательство в экономику должно быть минимальным. Впервые обоснована в работах экономистов классической школы — политэкономии (в частности, в труде А. Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов» — впрочем, термин был введён не самим Смитом и, судя по его отношению к Навигационным актам и закону о ростовщичестве, догматиком в этом вопросе он не был).

Основным аргументом сторонников данного принципа является утверждение о том, что экономика — такая саморегулирующаяся система, которая сама находит эффективное равновесие, вмешательство же государства искажает получаемые экономическими агентами сигналы и эффективное равновесие оказывается недостижимым. Государству отводят роль «ночного сторожа» — установление правил взаимодействия экономических агентов на рынке и наблюдение за их исполнением, но никак не самостоятельного субъекта рынка.

Критика

Экономисты классической школы не раскрывали процесс достижения экономикой равновесного состояния, исследовалось само состояние равновесия. В то же время, согласно паутинообразной модели (которая показывает, как рынок приходит в состояние равновесия из неравновесного положения путём последовательных итераций, изменяя цену и количество) существуют такие неравновесные состояния рынка, которые не приводят в конечном итоге к равновесию.

С другой стороны, принцип невмешательства критикуют за асоциальность. В случаях, когда в результате объективных экономических причин резко снижается величина заработной платы, экономика постепенно придёт в новое равновесие, но в нём окажется меньше населения, предлагающего свои услуги на рынке труда. Сторонники идеи Laissez-faire однако считают, что сохранение этих рабочих мест при государственных дотациях вызовет несправедливое снижение доходов производительной части населения через увеличение налогов.

Развитие идеи

Первая и вторая теоремы благосостояния вместе отвечают на наиболее справедливую критику в адрес классической экономической школы и соответственно принципа Laissez-faire, то есть экономистами был показан механизм и условия достижения эффективности при помощи конкуренции на рынке.

Впоследствии неоклассическая экономическая школа (доминирующая на данный момент) оттолкнулась от классического понимания Laissez-faire и сосредоточилась на изучении явления Фиаско рынка. Таким образом, современная микроэкономческая наука изучает ситуации на рынках, в которых как раз принцип Laissez-faire нельзя применять. В свою очередь этот принцип сам по себе считается очень хорошо изученным.

Большой вклад в популяризацию данной идеи сделал роман «Атлант расправил плечи» (Айн Рэнд, 1957 год).

См. также

• Экономический либерализм
• Экономическая свобода
• Венсан де Гурнэ
• Айн Рэнд

Ссылки

• Laissez faire et laissez passer // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [apn-nn.ru/diskurs_s/65.html Угрожает ли laissez-faire свободе? Ответ Джорджу Соросу]

Отрывок, характеризующий Laissez-faire

Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.