Led Zeppelin (альбом)

</td></tr>

Led Zeppelin
студийный альбом Led Zeppelin
Дата выпуска	12 января 1969
Записан	октябрь 1968 Olympic Studios, Лондон
Жанры	хард-рок, блюз-рок, психоделический рок, хэви-метал
Длительность	44 мин 51 с
Продюсер	Джимми Пейдж
Страна	Великобритания Великобритания
Лейбл	Atlantic Records
Профессиональные рецензии
Allmusic [allmusic.com/cg/amg.dll?p=amg&sql=10:blv8b5f4tsqk ссылка] Blender [www.blender.com/guide/reviews.aspx?id=2234 ссылка] Entertainment Weekly (A-) [www.ew.com/ew/article/0,,458337,00.html ссылка] Oz (позитивно) [www.rocksbackpages.com/article.html?ArticleID=9592 ссылка] Q [www.tower.com/led-zeppelin-cd/wapi/106703333 ссылка] Rolling Stone [www.rollingstone.com/artists/ledzeppelin/albums/album/103294/led_zeppelin_i 1969] Rolling Stone [www.rollingstone.com/reviews/album/104932/led_zeppelin 1990] Yahoo! Music (позитивно) [music.yahoo.com/release/20326 ссылка]
Хронология Led Zeppelin
Led Zeppelin (1969) Led Zeppelin II (1969)

К:Альбомы 1969 года

RS	[www.rollingstone.com/music/lists/500-greatest-albums-of-all-time-20120531/led-zeppelin-led-zeppelin-20120524 Позиция № 29] в списке 500 величайших альбомов всех времён по версии журнала Rolling Stone

Led Zeppelin — дебютный студийный альбом британской рок-группы Led Zeppelin, записанный в октябре 1968 года в лондонской Olympic Studios и выпущенный Atlantic Records 12 января 1969 года. Первоначально альбом собрал, в основном, негативные отзывы прессы, но имел большой коммерческий успех и впоследствии был высоко оценен рок-критиками. Дату выпуска альбома, 12 января 1969 года, журнал Kerrang! в специальном выпуске отметил как день рождения хеви-метала.

История создания

В августе 1968 года британская группа The Yardbirds распалась. Гитарист Джимми Пейдж сохранил права на название группы и контрактные обязательства, в которые входила серия концертов в Скандинавии. В свой новый состав Пейдж пригласил вокалиста Роберта Планта, бас-гитариста Джона Пола Джонса и барабанщика Джона Бонэма. В сентябре 1968 года группа провела гастроли по Скандинавии как The New Yardbirds, исполняя как старый материал группы, так и новые песни: «Communication Breakdown», «I Can’t Quit You Baby», «You Shook Me», «Babe I’m Gonna Leave You» и «How Many More Times».

Через месяц после возвращения в Англию, в октябре 1968 года, Пейдж изменил название группы на Led Zeppelin и вместе с остальными музыкантами отправился в лондонскую Olympic Studios записывать дебютный альбом. В интервью 1990 года Пейдж рассказал, что на запись альбома ушло в общей сложности 36 часов студийной работы (на протяжении двух недель): он отметил что знает эту цифру точно — по счету, который был группе выставлен. Одна из причин того, что работа шла быстро, состояла в том, что записывавшийся материал был прекрасно отрепетирован во время скандинавских гастролей. «Группа начала разрабатывать аранжировки уже во время скандинавского тура и я знал совершенно точно, к какому стремлюсь звучанию. Все сложилось невероятно быстро», — говорил Пейдж.

Кроме того, поскольку группа ещё не подписала свой контракт с Atlantic Records, Пейдж и менеджер Питер Грант заплатили за сессии из собственного кармана: «казенных» средств, на которые можно было бы задержаться в студии просто не было.

В интервью журналу Guitar World Пейдж отмечал, что самофинансирование вместе с тем обеспечивало и творческую свободу:

Мне нужна была полная свобода, потому что я точно знал, что я хочу сделать с этими парнями. Собственно, я профинансировал и полностью записал первый альбом ещё до того, как мы отправились в Atlantic… Это не имеет ничего общего с <обычным порядком дел>, когда группа получает аванс на запись альбома. Мы прибыли в Atlantic уже с пленкой в руках… Реакция Atlantic была в высшей степени положительной.

— Джимми Пейдж. Интервью Guitar Player, 1993

В общей сложности на запись альбома группа истратила 1782 фунтов стерлингов.

Эксперт по истории Led Zeppelin Дэйв Льюис отмечал, что «…за возможным исключением первого альбома Beatles в Abbey Road, на который ушло 12 часов, это самое эффективное использование студийного времени в истории рок-музыки. Дебютный альбом Led Zeppelin собрал в целом около 3.5 миллиона фунтов, тем самым в 2,000 раз превысив внесённую сумму».

Студийная работа

Джимми Пэйдж сам записал альбом в качестве продюсера; звукоинженером был здесь Глин Джонс, который прежде работал с The Beatles, The Rolling Stones и The Who. Альбом был записан на аналоговой 4-дорожечной аппаратуре, что помогло сохранить естественность и «теплоту» звука. «Первый альбом можно считать „живым“, он таков и есть и таким был записан сознательно. Там есть наложения, но основные дорожки записаны вживую», — говорил Пэйдж.

Пэйдж использовал естественное пространство комнаты для усиления объемности звука. Он отдалил микрофоны от ударной установки и усилителей, а один микрофон выставил на 20 футов от ударных. Приняв на вооружение идею «расстояние равно глубине», Пэйдж стал одним из первых продюсеров, который записал эмбиент звука, использовав время, которое звук от сыгранной ноты проходит от одного угла комнаты к другому.

В альбоме проявилась «утечка» вокала Планта из одной дорожки в соседние. В интервью журналу Guitar World (1998) Пэйдж говорил: «Голос Роберта был необыкновенно мощным и из-за этого его можно слышать на других дорожках. Как ни странно, эта утечка выглядит так, будто сделана умышленно». В «You Shook Me» Пэйдж использовал технику «обратного эхо», когда эхо звука опережает сам звук: этого эффекта он достигал, записывая эхо на свободную дорожку, затем переворачивая пленку.

Джимми Пэйдж использовал в студии Fender Telecaster (звук пропускался через усилитель Supro): гитару, которую ему подарил Джефф Бек в 1965 году. Позже Пэйдж использовал Gibson Les Paul. Для работы над акустическими треками он использовал Gibson J-200, которую занял у Джима Салливана).

Альбом стал первым, выпущенным только в стерео-версии (тогда выпускать две версии, моно и стерео, считалось нормой).

Оформление

На обложке Led Zeppelin изображен черно-белый снимок аппарата Hindenburg через несколько секунд после воспламенения. Обложку выбрал Пэйдж, и смысл она несла в себе тот же, что и название группы. Согласно одной из версий, когда Пейдж, Джефф Бек, Кит Мун и Джон Энтвисл обсуждали идею сформировать собственную группу, Мун пошутил: «она наверное рухнет, как свинцовый воздушный шар», а Энтвистл поправил: «Свинцовый дирижабль»!

На обороте конверта была помещена фотография участников группы, сделанная бывшим участником Yardbirds Крисом Дрейа. Общее руководство над оформлением взял на себя Джордж Харди, с которым группа продолжала сотрудничать и в дальнейшем. Харди вспоминал, что предложил группе дизайн, основывавшийся на старом клубном символе в Сан-Франциско — фаллический цеппелин в облаках. Пэйдж отклонил этот вариант, но сохранил его для логотипа который был использован на обложках двух первых альбомов а также в некоторых рекламных плакатах.

В течение нескольких первых недель после выпуска альбома в Великобритании на обложке находились и название группы, и логотип Atlantic в бирюзовом цвете. Позже в том же году последний был заменен на оранжевый символ и с тех пор первые экземпляры с бирюзовым знаком считаются коллекционной редкостью.

Обложка альбома оказалась в центре общественного внимания после того, как в феврале 1970 группа в Копенгагене выступила под названием The Nobs после того, как Ева фон Цеппелин (родственница создателя цеппелина) увидев изображение дирижабля в огне пригрозила через суд добиться отмены концерта группы. В 2001 году Грег Кот в Rolling Stone писал: «Образ идеально отразил дух музыки внутри этого конверта: секс, катастрофа и сплошные взрывы».

Список композиций

Сторона А
№	Название	Автор	Длительность
1.	«Good Times, Bad Times»	Пейдж, Бонэм, Джонс	2:46
2.	«Babe I’m Gonna Leave You»	народная, ар. — Пейдж	6:41
3.	«You Shook Me»	Диксон	6:28
4.	«Dazed and Confused»	Пейдж	6:26

Сторона Б
№	Название	Автор	Длительность
5.	«Your Time Is Gonna Come»	Пейдж, Джонс	4:34
6.	«Black Mountain Side»	Пейдж	2:05
7.	«Communication Breakdown»	Диксон	2:27
8.	«I Can’t Quit You Baby»	Пейдж	4:42
9.	«How Many More Times»	Пейдж, Бонэм, Джонс	8:28

Авторство композиций указано по первому изданию альбома. Другое авторство приведено в рецензии на сайте «AllMusic».

Бонус-треки расширенного издания (2014 год): Концерт в Олимпии, Париж, Франция, 10 октября 1969
№	Название	Автор	Длительность
1.	«Good Times Bad Times / Communication Breakdown»	Пейдж, Джонс, Бонэм	3:52
2.	«I Can't Quit You Baby»	Диксон	6:41
3.	«Heartbreaker»	Пейдж, Плант, Джонс, Бонэм	3:50
4.	«Dazed and Confused»	Пейдж, вд. Джек Холмс	15:01
5.	«White Summer / Black Mountain Side»	Пейдж	9:19
6.	«You Shook Me»	Диксон, Ленуа	11:56
7.	«Moby Dick»	Бонэм, Джонс, Пейдж	9:51
8.	«How Many More Times»	Пейдж, Джонс, Бонэм	10:43

Участники записи

• Джимми Пейдж — гитара, бэк-вокал, продюсер
• Роберт Плант — вокал, губная гармошка
• Джон Пол Джонс — бас-гитара, орган, клавишные, бэк-вокал
• Джон Бонэм — барабаны, литавры, бэк-вокал
• Вирам Ясани — табла
• Крис Дрэя — фотограф (оформление задней стороны конверта)
• Джордж Харди — дизайн обложки
• Глин Джонс — инженер, звукооператор
• Питер Грант — исполнительный продюсер

Ссылки

• [www.discogs.com/master/4126 Led Zeppelin] (англ.) на сайте Discogs

Отрывок, характеризующий Led Zeppelin (альбом)

Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.