Libération

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
«Либерасьон»

Обложка газеты
Тип

ежедневная газета


Главный редактор

Laurent Joffrin

Основана

18 апреля 1973

Политическая принадлежность

социал-либеральная (первоначально леворадикальная)

Язык

французский

Цена

1,30

Главный офис

Франция, Париж

Тираж

139 959 экз.

ISSN

[www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0335-1793&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0335-1793]


Сайт: www.liberation.fr/
К:Печатные издания, возникшие в 1973 году

«Либерасьон»[1] (фр. Libération, с фр. «Освобождение») — самая молодая из трёх крупнейших национальных французских газет, выпускающаяся с 1973 года (первоначально при участии Жана-Поля Сартра).





История

Первый выход газеты планировался на 5 февраля 1973 года, но по техническим причинам и из-за финансовых трудностей дата была перенесена. Вместо этого было выпущено несколько «нулевых» экземпляров, призванных создать ей известность авансом. Первый номер («0») вышел 22 февраля 1973 года, а номер «1» — 18 апреля того же года. В то время это были всего лишь листовки. Представляя различные течения и настроения, восходящие главным образом к событиям мая 1968 года и студенческих бунтов новых левых 60-х гг., газета придерживалась крайне левой позиции.

Создав новый стиль во французской журналистике, «Либерасьон» объявила о намерении «дать слово народу» (что фактически значило — леворадикальным журналистам), а по отношению ко власть имущим занимала резко критическую позицию и была склонна высмеивать любого представителя правительства. Проповедуя левые взгляды, она ставила целью обличать крупные корпорации и их владельцев, видных политиков, государственных функционеров и представителей структуры власти. Публиковалось много карикатур и комиксов политического характера, где левая политическая идея была доведена до предельно упрощённой презентации. Становясь «на сторону угнетённых» (то есть апеллируя к традиционному электорату коммунистов: студентам, либеральной интеллигенции и т.п.), «Либерасьон» провоцировала споры на темы, которые волновали современное общество: расизм, проблемы гомосексуалистов, угнетение женщин и рабочих. Отказавшись печатать рекламу, газета подчёркивала свою независимость.

В прошлом «левая» газета, «Либерасьон» стала более «буржуазной» ещё в 80-х годах ХХ века, и в дальнейшем этот сдвиг в в сторону респектабельности продолжался[2]. Уже в 80-х газета начинает публиковать рекламу, обзаводится корреспондентами в других странах. С 1996 года, после того, как над группой взял контроль Жером Сейду: появилась иерархия зарплат среди сотрудников. Однако газета сохранила свободный стиль, резкие и эффектные заголовки и внимание к острым общественным проблемам. Подача материалов «Либерасьон» часто весела и иронична, анализ же серьёзных сюжетов относительно профессионален и зиждется на документальной базе, — что поддерживает репутацию газеты. Тем не менее, её тираж постоянно снижается, с рекордных для неё более чем 174 тысяч экземпляров в 2001 году до менее чем 102 тысяч экземпляров в 2013. По утверждению её левых противников, когда треть акций газеты якобы перешли к Эдуару де Ротшильду, она ещё дальше сместилась от своих изначальных позиций. И действительно, она призывала голосовать на референдуме за проект Евроконституции, в известном противоречии с её былыми анархо-коммунистическими идеалами.

Формат

«Либерасьон» выходит на 36 страницах (приблизительно), а её формат ещё меньше, чем у Le Monde. Заголовок газеты — чёрно-белые буквы на фоне красного ромба. В отличие от Le Figaro и от Le Monde, она, как правило, печатает мало текста на первой полосе, которая на три четверти занята большой цветной фотографией, слева от которой — фотографии поменьше с цветными заголовками разных шрифтов. Первые страницы посвящены событиям, произошедшим недавно (рубрика События), далее идёт рубрика Новейших открытий, потом — международные новости, затем политика, общество, экономика, массмедиа, спорт, культура, метеопрогноз, телегид. Страницы газеты усеяны фотографиями и юмористическими рисунками с целью заинтересовать человека с улицы и молодёжь, которые для краткости называют газету «Либэ» («Libé»).

Тираж

Год 2000 2001 2002 2003 2004 2006 2008 2010 2013
Тираж 169 011 174 310 164 286 158 115 146 109 133 270 123 317 113 108 101 616

«Либерасьон» сегодня

В настоящее время «Либерасьон» переживает не лучшие времена. В 2006 году Серж Жюли, один из основателей газеты, ушёл в отставку из-за разногласий с Эдуаром Ротшильдом (основным акционером компании, контролирующим 38,8 % акций) и ухудшающегося финансового положения издательства (к апрелю 2006 г. убытки газеты составили 950 тысяч евро)[3]

В 2007 году бывшие журналисты «Либерасьон» создали веб-сайт Rue 89 (в своё время[когда?] «Либерасьон» стала первой французской ежедневной газетой, которая обзавелась веб-сайтом).


Напишите отзыв о статье "Libération"

Примечания

  1. Зарубежная печать : Краткий справочник. Газеты. Журналы. Информационные агентства / гл. ред. С. А. Лосев. — М. : Политиздат, 1986. — С. 128.</span>
  2. V.Bethery A. Revues et magasines d’aujourd’hui: guide des periodiques a l’intention des bibliotheques publiques. — Editions du cercle de la librairie, 1997. — P. 44
  3. [www.arpp.ru/content/view/13491/ Газета "Liberation" осталась без руководителя - АРПП Ассоциация Распространителей Печатной Продукции]
  4. </ol>


Отрывок, характеризующий Libération

– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.