Lied (старинная музыка)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Lied
Направление:

классическая музыка

Истоки:

песня

Место и время возникновения:

XV век

Годы расцвета:

XVI век

Родственные:

канцона, шансон, вильянсико, кводлибет

Lied (нем. песня) — немецкая полифоническая светская песня эпохи позднего Средневековья и Возрождения, обычно 4-голосная, в строфической форме. Время расцвета — вторая половина XV века и первые три четверти XVI века.





Термин

В Германии слово Lied (множественное число Lieder) употребляется по отношению к любым песням на немецкий поэтический текст — как одноголосным (например, немецким народным, песням миннезингеров и мейстерзингеров), так и многоголосным (например, полифонические Lieder О.Лассо, но также Lieder романтиков XIX века, например, Ф.Шуберта).

В специфическом значении немецкой полифонической песни XV—XVI веков немецкоязычные авторы используют уточнение mehrstimmiges Lied, англоязычные — polyphonic lied[1]. Lied, написанную на cantus firmus, в немецком музыкознании (начиная с XX века) часто называют «теноровой песней» (нем. Tenorlied)[2]. Последний термин ныне считается условным, поскольку монодическая песня (как основа многоголосной обработки) могла располагаться не только в теноре, но и в верхнем голосе (дисканте, отсюда Discantlied)[3]. Многоголосные песни шутливого содержания (так называемые «песни-перечни») назывались «кводлибетами» (как, например, в сборнике В. Шмельцля, 1544).

В русском музыкознании немецкое слово Lied обычно переводят как «песня» (например, говорят «песни Ф.Шуберта», а не «Lieder Ф.Шуберта»)[4], за исключением терминологического значения «старинная немецкая полифоническая песня», для которого Lied оставляют без перевода (точно так же, как это делают французские и англоязычные авторы).

Краткая характеристика

Старейшие образцы Lied датируются началом XV века. Временем её расцвета считается период со второй половины XV до последней четверти XVI века, когда Lied была вытеснена иными вокальными и инструментальными музыкальными жанрами из (модной тогда) Италии.

От французской полифонической песни (шансон), которая процветала примерно в то же время, Lied, во-первых, отличались стихами — народными или стилизованными под «народное простодушие». Во-вторых, Lied гораздо чаще, чем шансон, писали на народные или на псевдо-народные мелодии. Поскольку текстомузыкальная форма Lied предполагала использование одной и той же музыки для строф различного содержания, жанр Lied оставлял мало места для композиторских изысков в корреляции музыки и текста — музыкальной звукописи, музыкальной риторики и т. п. — в отличие, например, от итальянского мадригала и других продвинутых жанров светской и духовной музыки со «сквозным» развитием в форме.

Ранние образцы Lied собраны в немецких рукописных песенниках второй половины XV века, самые известные из них

  • Лохамский песенник (Lochamer Liederbuch, ок. 1452-60, происходит, возможно, из Нюрнберга); содержит 2 двухголосные и 7 трехголосных песен.
  • Шеделевский песенник ([www.historisches-lexikon-bayerns.de/Lexikon/Liederbuch_des_Hartmann_Schedel Schedelsches Liederbuch], 1460-е гг., Нюрнберг); 69 песен.
  • Песенник из Глогау (Glogauer Liederbuch, ок. 1480); 70 песен.

Среди авторов Lied не только немцы, но и композиторы других национальностей, владевшие немецким языком и трудившиеся при дворах аристократов в Германии или в землях, находившихся в сфере её культурного влияния: П.Хофхаймер (например, «Nach willen dein mich dir allein»), Х.Изак (знаменитый пример — его 4-голосная песня «Innsbruck, ich muss dich lassen»), Г.Форстер (5 сборников «teutsche Liedlein», 1539—1556), Г.Финк («Greiner zanner», «Ach herzig's herz»), особенно Л.Зенфль («Ach Elslein, liebes Elselein»). Из поздних композиторов, сочинявших немецкие Lieder, выделяются О. Лассо (сборник 1567 г., песни «Ich hab ein Mann, der gar nichts kann», «Ich weiß mir ein Meidlein hübsch und fein», и др.), Л. Лехнер (7 сборников, опубликованных в 1576-89) и А.Сканделло (сборники 1568, 1570, 1575 гг.).

Интерпретация

Интерпретация Lied — острая научная и исполнительская проблема. В первой половине XX века (Шеринг, Мозер)[5] господствовала точка зрения, согласно которой петь в Lied надлежит только тенор (как фундаментальный голос полифонической фактуры), а остальные голоса следует разыгрывать на музыкальных инструментах[6]. «Доказательством» такой интерпретации считалось наличие подтекстовки только в теноровом поголоснике; другие голоса ранние издатели Lied традиционно не подтекстовывали. Согласно другой точке зрения (Геринг, Зайдель, Кейль)[7], Lied начиная с самых первых известных образцов могла исполняться исключительно силами вокалистов, хотя интерпретация смешанным вокально-инструментальным составом также не исключается.

Рецепция

Lied послужила одним из важнейших мелодических источников церковных песен лютеран, а склад моноритмической Lied — стилевым прототипом знаменитого протестантского хорала.

Напишите отзыв о статье "Lied (старинная музыка)"

Примечания

  1. Sic, без перевода Lied на английский язык (song) и со строчной буквой «l». См. в статье Lied в Музыкальном словаре Гроува
  2. Keyl S. Tenorlied // NGD 2001.
  3. Keyl S. Tenorlied, Discantlied, polyphonic lied: voices and instruments in German secular polyphony of the Renaissance // Early Music 20 (1992), pp.434-445.
  4. Характерно, что в отечественном словаре МЭС (и его нескольких репринтах) статья «Lied» ссылочная, то есть, не содержит специфического справочного текста, а просто отсылает к статье «Песня».
  5. Schering A. Aufführungspraxis alter Musik. Leipzig, 1931; Moser H.J. Paul Hofhaimer: ein Lied- und Orgelmeister des deutschen Humanismus. Stuttgart, 1929.
  6. Именно такая интерпретация преобладает и поныне в исполнениях «аутентичных» ансамблей. Полностью вокальное исполнение многоголосной Lied встречается редко.
  7. Geering A. Textierung und Besetzung in Ludwig Senfls Liedern // Archiv für Musikforschung 4 (1939), S.1-11; Seidel W. Ein- und Mehrstimmigkeit im deutschen Liedsatz der Renaissance // Musica antiqua, acta scientifica 5 (1978), S.383-391; Keyl S., 1992.

Тематические каталоги

  • Das Tenorlied: mehrstimmige Lieder in deutschen Quellen 1450—1580, hrsg. v. N. Böker-Heil, H. Heckmann, I. Kindermann // Catalogus musicus, 9-11. Kassel: Bärenreiter, 1979-86 (RISM-Sonderband). ISBN 9783761806289.

Литература

  • Eitner R. Das alte deutsche mehrstimmige Lied und seine Meister // Monatshefte für Musikgeschichte 25 (1893), SS.149—55, 164—79, 183—204, 206—20; 26(1894), SS.1—135.
  • Keyl S. Tenorlied, Discantlied, polyphonic lied: voices and instruments in German secular polyphony of the Renaissance // Early Music 20 (1992), pp.434-445.
  • Böker-Heil N., Fallows D., Baron J.H., Parsons J., Sams E., Johnson G., Griffiths P. Lied // The New Grove Dictionary of Music and Musicians. London; New York, 2001.
  • Keyl S. Tenorlied // ib.
  • Бедуш Е. А., Кюрегян Т. С. Ренессансные песни. Москва: Композитор, 2007. 424 с. ISBN 5-85285-852-8.
  • Lindmayr-Brandl A. The modern invention of the Tenorlied: A historiography of the early German lied setting // Early Music History 32 (2013), pp. 119-177.

Ссылки

  • [www.youtube.com/watch?v=3z3pg7Ocmx8 Изак "Innsbruck, Ich muss dich lassen"] (King's Singers)
  • [www.youtube.com/watch?v=0Lduy50sPx4 Зенфль "Ach Elsleien liebes Elselein"]
  • [www.youtube.com/watch?v=jjEKoM1CrsM Лассо "Ich weiß mir ein Meidlein hübsch und fein"] (Münchner Motettenchor) (начало с 35'10)

Отрывок, характеризующий Lied (старинная музыка)



6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.