Messerschmitt

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Мессершмитт АГ (нем. Messerschmitt AG) — самолётостроительная фирма Германии (в 1938—1945 годах) и ФРГ (в 1956—1968 годах). Вела начало от фирмы «Мессершмитт-флюгцойгбау» (нем. Messerschmitt-Flugzeugbau Gesellschaft), основанной в 1923 году Вилли Meссершмиттом. Известна тем, что создавала истребители и бомбардировщики для военно-воздушных сил нацистской Германии. Самыми известными из них были Bf-109 и Me-262. Фирма пережила поражение Германии и, пройдя через ряд слияний и поглощений и смену имени на Мессершмитт-Бёльков-Блом, была куплена в 1989 компанией Daimler-Benz Aerospace AG. Последняя в свою очередь позже стала частью EADS.





История

Мессершмитт флюгцойгбау

В 1923 году, в возрасте 25 лет, выпускник Мюнхенской высшей технической школы Вилли Мессершмитт органи­зовал в Бамберге свою фирму Флюгцойгбау Мессершмитт по производству планёров и спортивных самолётов. Деньги на финансирова­ние своего предприятия он накопил, про­ектируя и собирая планёры, некоторые из которых он построил ещё во время Первой мировой войны. На новой фирме строились мотопланёры S 15, S 16 Буби и S 16a Бетти, а в 1925 году появился первый настоящий самолёт, двухместный моноплан М 17 Элло.

В 1926 году Мессершмитт построил свой первый ме­таллический самолёт — лёгкий транспортный М 18, рассчитанный на пилота и трёх пассажиров. Опытный самолёт имел деревянную конструкцию, но в серию пошёл вариант цельнометаллической конструкции и с обшивкой из лёгкого сплава. Hа него был получен заказ на 12 машин от Тео Кронайсса (нем. Theo Croneiß), который создавал авиакомпанию для обслуживания местных авиалиний «Нордбайерише феркерсфлюг ГмбХ» (нем. Nordbayerische Verkehrsflug GmbH). Успех М 18 позволил Мессершмитту получить субсидии от баварского правительства. 25 марта 1926 года была основана Мессершмитт флюгцойгбау ГмбХ (нем. Messerschmitt Flugzeugbau GmbH), которая превратилась в предприятие, где на постоянных должностях работало 10 человек, включая самого Мессершмитта, его заместителя и трёх механиков.

Байерише флюгцойгверке

Ещё в феврале 1916 года южногерманская инженерная компания MAN AG и ряд банков купили убыточное авиастроительное предприятие Отто-Флюгцойгверке (en:Otto-Flugzeugwerke), положив начало новой авиастроительной компании Байерише флюгцойгверке АО (нем. Bayerische Flugzeugwerke AG, (BFW), (Bf.)). Проект устава был составлен 19-20 февраля и утверждён 2 марта 1916. Компания была зарегистрирована в коммерческом регистре от 7 марта 1916 года с уставным капиталом в 1 млн марок. 36 % акций принадлежало Берлинскому банку «Bank für Handel und Industrie», 30 % — MAN AG и 34 % Герману Бахштейну (Hermann Bachstein) из Берлина. Первым председателем правления стал Петер Эбервейн (Peter Eberwein), перешедший сюда из Albatros Flugzeugwerke. В связи с острой необходимостью производства самолётов для фронта времени и возможностей на разработку новых конструкций не было, и BFW занялась производством лицензионных моделей Альбатроса. Уже в течение месяца новая компания смогла поставить первые машины для военных ведомств Пруссии и Баварии. Однако у компании с самого начала возникли проблемы с качеством выпускаемой продукции. Подобные проблемы были и у предшественника Густава Отто (Gustav Otto). И только организационные изменения и усиления контроля на сборочной линии позволили решить данную проблему к концу 1916 года. После этого BFW начала разрастаться в крупную компанию и вышла на уровень производства 200 машин в месяц. Её штат достиг 3000 человек, и она стала одним из крупнейших производителей самолётов в Баварии.

Окончание войны поставило компанию в трудные условия, так как спрос на военные машины исчез. Маркетинг компании был направлен на поиск новой продукции, чтобы выжить в сложившихся условиях. Поскольку самолёты Первой мировой войны строились преимущественно из дерева, компания обладала мощным столярным цехом. Кроме того, она всё ещё имела заготовки на строительство около 200 самолётов на общую сумму в 4,7 млн марок. В связи с этим руководство компании решило, что лучший выход — это изготовление кухонной мебели и гарнитуров. Кроме того, начиная с 1921 года, компания производила мотоциклы собственной конструкции под названиями Flink и Helios.

Осенью 1921 года австрийский финансист Камилло Кастильони (en:Camillo Castiglioni) впервые проявил свою заинтересованность в покупке BFW. Хотя его предложение устроило большинство акционеров, MAN AG продолжал держаться за свою долю. Кастильони в его решении поддерживал управляющий директор BMW Франц-Йозеф Попп (en:Franz Josef Popp), и в итоге весной 1922 года им удалось совершить покупку. В мае того же 1922 года Кастильони удалось также приобрести Knorr-Bremse AG и BMW, и вскоре обе компании были объединены.

Рождение новой Байерише флюгцойгверке

Новая Байерише флюгцойгверке не имела никакого отношения к старой. Она была образована на основе производственных мощностей Удет флюгцойгбау Гмбх (нем. Udet-Flugzeugbau GmbH). Удет флюгцойгбау была основана в Рамерсдорфе, под Мюнхеном, 23 октября 1922 года Эрнстом Удетом, Гейнцем Ролем, Эрихом Шейерманном и Гансом Германом с уставным капиталом 100 000 рейхсмарок. Главной задачей новой компании был выпуск лёгких спортивных и учебных самолётов конструкции Ганса Германа.

Первый из самолётов, сверхлёгкий одноместный моноплан Удет U 1 полетел уже через пять месяцев, 12 мая. Он послужил прототипом для первой серии из семи U 2. Версия U 3 был более мощным двухместным вариантом U 2, а U 4 — одноместным вариантом последнего. U 2 и U 4 имели определённый международный успех. Тем не менее, на ранних стадиях BMW имела долю в компании и была представлена Францем-Йозефом Поппом, который занимал место в наблюдательном совете.

В 1923 году Удет флюгцойгбау выпустила четырёхместный U 5 — транспортный моноплан-парасоль. U 6 был дальнейшим развитием U 4. Их было выпущено семь штук. U 7 Колибри был одноместным сверхлёгким монопланом. U 8 был дальнейшим развитием четырёхместного U 5. Hесколько таких машин построили по заказу Aero Lloyd (предшественницы Люфтганзы).

Hаиболее рискованным предприятием Удет флюгцойгбау стал U 11 Кондор. Самолёт нёс экипаж из трёх человек и восемь пассажиров. Четыре 125-сильных двигателя под крыльями работали на толкающие винты. Выпуск в 1925 году U 11 привел компанию к серьёзному финансовому кризису. Компания получила большие кредиты от банкирского дома Мерк, Финк и К. Hекоторая финансовая помощь была получена от министерства транспорта Баварии и баварского правительства.

Hаиболее успешный самолёт компании — учебный биплан U 12 Фламинго появился слишком поздно, чтобы исправить ситуацию. Весной 1926 года Удет и Шейерманн покинули компанию. К этому времени Удет флюгцойгбау вела переговоры о покупке в Аугсбурге старой фабрики Байерише Румплер верке ГмбХ (нем. Bayerische Rumpler-Werke GmbH), но финансовая ситуация осложнилась ещё больше. Только Мерк, Финк и К° вложили в компанию 800 000 марок, и в результате переговоров с министерством транспорта и баварским правительством на финансовых руинах было решено создать новую компанию.

30 июля 1926 года министерство транспорта баварского правительства и банкирский дом Мерк, Финк и К создали Байерише флюгцойгверке АГ (БФВ) (нем. Bayerische Flugzeugwerke AG (BFW)). Министерство транспорта обеспечило 62,5 % капитала, правительство Баварии — 25 %. Это позволило вновь созданной компании приобрести завод в Аугсбурге. Ещё 400 000 марок было получено от министерства в виде займа, который был практически тут же прощен. Hовое руководство возглавил Александр Шриффер. Компания по сути была правительственной.

Hа заводе в Аугсбурге стали готовить серийное производство U 12 Фламинго, который специально для этого был модернизирован под смешанную конструкцию с фюзеляжем из стальных труб. Hесогласие с новым руководством заставило Ганса Германа покинуть фирму осенью 1926 года. В результате задача переделки Фламинго была возложена на Карла Тейсса.

В 1927 году появились два варианта U 12: BFW 1 Шпербер и BFW 3 Марабу. Правда, дальше опытных они не пошли — в серию был запущен U 12 с тем же деревянным фюзеляжем. Помимо заказа от министерства транспорта, U 12 также поставлялся на экспорт. 24 самолёта были поставлены Венгрии (ещё 40 было выпущено по лицензии на заводе «Манфред Вейс»), 10 машин купила Австрия. Самолёт также строился по лицензии на Ваккманне в Риге.

Объединение

Hесмотря на успех U 12, концерну явно не хватало опытного конструктора, способного повести за собой проектное бюро. Так возникло предложение о слиянии с другой баварской компанией — Мессершмитт флюгцойгбау ГмбХ.

Поначалу Мессершмитт не соглашался, стремясь сохранить свою независимость. Но, в итоге, сошлись на том, что Мессершмитт будет заниматься проектированием самолётов, сохраняя патенты и авторские права, а серийное производство передавалось на Байерише флюгцойгверке, которое распускало своё КБ и переключалось исключительно на выпуск самолётов Мессершмитта. Таким образом две компании сохранили своё юридическое лицо, хотя фактически работали как единое целое. Соглашение о слиянии Bayerische Flugzeugwerke AG и Messerschmitt-Flugzeugbau GmbH было подписано 8 сентября 1927 года. По условиям договора Мессер­шмитт становился одним из директоров фирмы, а в названиях спроектированных им самолётов должно было быть указа­ние на его фамилию. Буква «М» была офи­циально утверждённым обозначением, а также совпадала с первой буквой в фа­милии Мессершмитта, самолёт Мессершмитта М 18b был перевезен в Аугсбург.

В 1928 году под давлением парламента правительство решило отказаться от своей доли в акци­ях Байерише флюгцойгверке, как следствие, компанию было решено превратить в акционерную. Мессершмитт не упустил свое­го шанса. Хотя Мессершмитт флюгцойгбау фактически вошла в состав Байерише флюгцойгверке, юридически она сохранила патентные и авторские права и увеличила капитал на 8000 марок. Сам Мессершмитт к тому времени был женат на дочери крупного финансиста Раулино, что позволило ему по семейным ка­налам получить необходимые деньги на выкуп продаваемых акций. Другими со­владельцами компании стали Штромейер и его тесть Раулино. 87,5 % капитала досталось семейству Штромейеров-Раулино, а в собственность самого Мессершмитта перешло 12,5 % акций и он стал одним из трёх главных директоров компании. 1 июля 1928 года новый совет директоров избрал управляющим Отто Штромейера, а непосредственное руководство осуществляли Мессершмитт и Фриц Гелле.

Байерише флюгцойгверке включилась в активную проектно-конструкторскую работу. Мессершмитт выпустил двухместный спортивный моноплан М 19 специально для Тео Кронайсса. Первым самолётом Мессершмитта, построенным на Байерише флюгцойгверке, стал 10-местный пассажирский самолёт М 20, который был разбит в первом же полете. В самолёте погиб Ганс Хакман (нем. Hans Hackman) — близкий друг Эрхарда Мильха — исполнительного директора Люфтганзы, что вызвало в дальнейшем конфликт этих людей. Тем не менее был построен второй опытный самолёт, успешно облётанный 2 августа 1928 года Тео Кронайссом, после чего Люфтганза подписала контракт.

Одновременно создавались варианты М 18, М 20b, учебный биплан М 21, который должен был заменить Фламинго, двухдвигательный бомбардировщик М 22 для рейхсвера, двухместный спортивный моноплан М 23, восьмиместный пассажирский М 24. Но М 21 был выпущен всего в двух экземплярах. Работы по бомбардировщику М 22 были прекращены после катастрофы опытного самолёта. М 23 имел успех, но в 1929 году финансовое положение фирмы резко ухудшилось. Люфтганза разорвала контракт на 10 уже строящихся М 20b и затребовала обратно аванс. В результате Байерише флюгцойгверке лишилась 600 000 марок. Фирме ничего не оставалось, как 1 июня 1931 года объявить о своем банкротстве.

Именно в этот критический момент на фирму обратил внимание Рудольф Гесс. Гесс од­новременно был хорошим знакомым самого Вилли Мессершмитта, а также одним из ближайших сотрудников Гитле­ра, который к тому времени был как ни­когда близок к креслу рейхсканцлера. Гесс уже пользовался в Аугсбурге огром­ным влиянием и сумел своей волей при­остановить решение суда, предписывав­шее пустить оборудование фирмы с молотка 1 июня 1931 года. Взамен самолёт М 23, предоставлен­ный в распоряжение Гесса, помог ему гораздо активнее участвовать в предвы­борной гонке как секретарю Гитлера.

Вместе с кредиторами Байерише флюгцойгверке Мессершмитт сумел добиться принятия Люфтганзой пассажирских М 20b и опытного скоростного почтового самолёта М 28, созданного по требованиям последней. Мессершмитт удалось также получить заказы на разработку двухместного спортивного самолёта специально для Евро-Рундфлюг 1932 года, а в декабре с кредиторами Байерише флюгцойгверке было достигнуто соглашение об отмене постановления о банкротстве. Официально оно было оформлено 27 апреля 1933 года.

Таким образом, в мае 1933 года Байерише флюгцойгверке АГ начала фактически с нуля, имея всего 82 человека в штате. Мессершмитт возглавил компанию вместе с Раканом Кокотаки. Тем временем конструктора Мессершмитта вместе с присоединившимся к ним Вальтером Ретхелем из Арадо выпустили спортивный моноплан М 35.

Чтобы сохранить ядро конструкторского коллектива, стал подыскивать работу на стороне. Кокотаки сумел добиться контракта от «Интерприндере конструкции аэронаутике Романе» из Бухареста на разработку шестиместного пассажирского самолёта. Самолёт, работа по которому началась в Аугсбурге, получил обозначение М.36. Одновременно началась работа над лёгким монопланом с закрытой кабиной М.37, интерес к которому также проявился у ИКАР, рассматривавшей его в качестве возможной замены учебного «Tigerschwalbe» фирмы «Рааб Катценштейн».

Однако Эрхард Мильх, бывший управляющий директор Люфганзы, а теперь глава государственного секретариата по делам авиации, питавший резкую антипатию к Мессершмитту, хотя и не сумел вообще оставить компанию без заказов, добился ограничения её работы только лицензионным производством. Подстрекаемый Мильхом, обер-лейтенант Вильгельм Виммер из Технического департамента, чтобы дискредитировать Мессершмитта, предостерёг Байерише флюгцойгверке от приёма иностранной комиссии. Мессершмитт и Кокотаки резко запротестовали, указывая, что недостаток официальных заказов заставляет искать их за рубежом. Такая аргументация заставила Технический департамент включить Байерише флюгцойгверке в разработку новых самолётов.

Воздушный комиссариат заключил, что IV Международные соревнования по туризму (Challenge Internationale de Tourisme), проводимые в августе — сентябре 1934 года, являются удобным случаем представить возрождающуюся немецкую авиацию. Было решено представить максимально сильную немецкую команду. Hа предыдущем конкурсе в 1932 году лидирующие позиции занял польский RWD-6, и Байерише флюгцойгверке получила указание выпустить шесть самолётов, которые и должны были составить команду Германии. Учитывая сжатые сроки контракта, и то, что М.37 хорошо подошёл под выдвинутые требования, последний был быстро переделан по новым требованиям уже под обозначением Bf.108. На соревнованиях 1934 года пилот Г. Зайдеманн на самолёте Bf.108 занял 13 место.

Ещё до первого полета Bf.108, несмотря на отсутствие опыта в разработке боевых самолётов, компания приступила к разработке одноместного истребителя Bf.109. Он появился на чертежных досках Байерише флюгцойгверке в начале 1934 года по заказу воздушного штаба. Эти требования вместе с заказом опытных машин были направлены на Arado, Focke-Wulf и Heinkel, а Мессершмитту отказали в контракте на разработку на том основании, что он не имел опыта в создании скоростных боевых самолётов. Однако Мессершмитт по собственной инициативе принял участие в конкурсе по созданию истребителя.

Успех и расширение

В 1934 году БФВ также получила два правительствен­ных заказа на лицензионный выпуск 54 боевых самолётов для люфтваффе. Первыми стали заказы на 30 Do.11 и 24 He.45; они позволили БФВ возродиться, на протяжении всего семи месяцев в шесть раз увеличить штат фир­мы и к концу 1933 года на фирме было уже 524 занятых.

В 1935 году БФВ стала быстро расширяться. В течение года компания получила заказы на 90 Ar.66, 115 Go.145, 70 He.45, 30 He.50 и 32 Bf.108. Hовый сборочный цех был заложен в полутора километрах от Аугсбурга, но массовое производство, запланированное на середину 1936 года, потребовало гораздо больших мощностей и площадей, чем можно было получить от муниципалитета Аугсбурга. В результате 24 июля была создана компания Мессершмитт ГмбХ (нем. Messerschmitt GmbH), которая приобрела землю под новый завод в Регенсбурге. Фабрика была построена быстро, позволив уже через 16 месяцев перевести все производство Bf.108В в Регенсбург. Одновременно в Аугсбурге было расширено экспериментальное производство, а состав конструкторского бюро увеличен.

Теперь особое внимание было уделено запуску Bf.109 в производство и его доводке. Оснастку для серийного производства Bf.109B-1 стали готовить в Аугсбурге ещё в конце осени 1936 года. Первый серийный самолёт был готов почти одновременно с выпуском установочной партии из 10 истребителей. Самолёт стал самым массовым истребителем в истории (построено 30 573, с учётом производства в других странах — свыше 33000). Его по лицензии выпускали многие компании, включая Фокке-Вульф и Арадо. В 1939 году главными производителями Bf.109 стали Erla Maschinenwerk в Лейпциге и Герхард Физелер в Касселе, но главным поставщиком истребителей Мессершмитта была выбрана Wiener Neustädter Flugzeugwerke в Австрии.

Переименование

Международная репутация, приобретенная Вилли Мессершмиттом после выпуска Bf.108 и Bf.109, настолько возросла, что 11 июля 1938 года совет директоров БФВ решил сменить название на Мессершмитт АГ (нем. Messerschmitt AG), а Мессершмитт стал председателем правления и управляющим директором. Сама Мессершмитт АГ с 1940 года стала резко расширяться. Помимо заводов в Аугсбурге и Регенсбурге, производство было развернуто на заводах в Кематене под Инсбруком, а потом и на заводах в Лейпхейме, Швадише, Халле, Дингольфинге, Оберпфаффенгофене, Маркерсдорфе и Обераммергау, которые были заняты в основном на субконтрактных работах. Только на заводах Мессершмитта в районе Аугсбурга и Регенсбурга в октябре 1944 года насчитывалось 33 000 занятых рабочих.

Перед самой войной компания занялась разработкой двухмоторных тяжёлых истребителей. Первый из них, Bf.110, стал достаточно удачной машиной (выпущено 5762) и выпускался с перерывами в течение всей войны. Однако его преемники Me.210 и Me.410 оказались полным провалом. Прекращение выпуска Me.210 в 1942 году стоило фирме Messerschmitt AG 30 млн рейхсмарок. Воспользовавшись моментом, Мильх добился того, чтобы сам Вилли Мессершмитт ушёл с поста председателя концерна и директора фирмы. На его место назначили Тео Кронайсса, который долгие годы работал на Мессершмитта. Однако фирма была настолько сильна, что выдержала этот удар и смогла получить заказ на выпуск реактивных истребителей для люфтваффе. С 1943 года фирма серийно выпускала перехватчик Me.163 с жидкостным реактивным двигателем (свыше 360 шт.), с 1944 года — двухдвигательный реактивный истребитель и бомбардировщик Me.262 (1433 шт.)

К тому времени фирма Мессершмитта была единственной самолётостроительной фирмой, серийно выпускавшей истребители и многоцелевые самолёты, оснащенные реактивными двигателями. Кроме прочих новаторских экспериментов, фирма вела большие работы в области практического применения турбин, как на винтовых, так и на реактивных самолётах. Например, проводились пробные полеты самолёта Мe.264, оснащённого турбиной фирмы Osennaschinen GmbH мощностью 6000 л.с. Топливом для турбины служила смесь угольного порошка (65 %) и бензина (35 %). Самолёты Мессершмитта также оснащались ракетными двигателями Walther, работавшими на жидком топливе, а также ПуВРД Argus As 014 (англ.).

Успешно завершились работы по созданию тяжелых планеров Ме.321 (англ.) и, на их базе, моторных планеров Ме.323 с шестью поршневыми двигателями (это были первые в мире специализированные военно-транспортные самолёты, самые крупные и самые совершенные машины в своём классе). В 1942 году создан прототип стратегического бомбардировщика Ме.264 (англ.) («Бомбардировщик Америки») с четырьмя поршневыми двигателями, рассчитанный на достижение территории США.

Главными типами самолётов, выпускавших­ся фирмой в 1944—1945 годах, были Bf.109G, Bf.110G, Me.410A, Me.163B и Ме.262А.

Послевоенная деятельность

С окончанием Второй мировой войны фирма прервала разработку и строительство летательных аппаратов и стала выпускать микроавтомобили «Мессершмитт-КР-200», но в 1956 году возобновила авиационное производство, выпуская по лицензии тренировочные самолёты Fouga СМ.170 Magister, истребители-бомбардировщики Локхид F-104G и Фиат G-91 для НАТО. Участвовала в программe опытного сверхзвукового истребителя вертикального взлёта и посадки EWR VJ 101.

В 1968 году объединилась с фирмой «Бёльков» (нем. Bölkow GmbH), получив название «Мессершмитт-Бёльков», и в 1969 году вошла в состав объединённой фирмы «Мессершмитт-Бёльков-Блом» (нем. Messerschmitt-Bölkow-Blohm).

Напишите отзыв о статье "Messerschmitt"

Ссылки

  • [base13.glasnet.ru/wol/me.htm Крылья Люфтваффе] = У. Грин «Боевые самолёты Третьего Рейха» / Перевод Андрея Фирсова. — Серия "История авиационной техники" (приложение к бюллетеню Техническая информация). — Москва: Издание ОНТИ ЦАГИ, 1994-1996. — Т. выпуск #4.

Отрывок, характеризующий Messerschmitt

– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.