Mitsubishi G4M

Торпедоносец «Тип 1» «Мицубиси» G4M
Торпедоносцы «Тип 1» в полёте строем
Тип	бомбардировщик-торпедоносец
Разработчик	КБ «Мицубиси»
Производитель	Mitsubishi Jukogyo K.K. (Нагоя и Окаяма)
Первый полёт	1940
Начало эксплуатации	2 апреля 1941
Конец эксплуатации	1945
Статус	снят с вооружения
Основные эксплуатанты	Императорский флот Японии
Годы производства	1941 - 1945
Единиц произведено	2435
Изображения на Викискладе

Mitsubishi G4MMitsubishi G4M

Торпедоносец берегового базирования «Тип 1», ( (яп. 一式陸上攻撃機 Иссики рикудзё: ко:гэкики)) «Мицубиси» G4M ( (яп. 三菱G4M Мицубиси Дзи:-Ён-Эму))— японский средний торпедоносец морской авиации времён Второй мировой войны. Условное обозначение ВВС союзников — «Бетти» (англ. Betty). Проект разработан авиационным КБ завода «Мицубиси» в 1937—1940 годах, серийно производился в 1941—1945 годах и был одним из основных японских торпедоносцев Второй мировой войны.

История создания и производства

Предыстория создания торпедоносной авиации ВМС

Ещё с начала 1930-х годов ВМС Японии начали наращивать бомбардировочный и торпедоносный потенциал своей авианосных частей (ОАП ВМС, (яп. 航空隊 кокутай)). В 1932 году адмиралом И.Ямамото была начата трёхлетняя программа развития авиации ВМС, направленная на ликвидирование отставания Японии в этой области от ведущих мировых держав.

Тяжелые бомбардировщики-торпедоносцы берегового базирования, действующие с передовых полевых аэродромов ВМС в то время рассматривались как средство увеличения дальности действия авиации ВМС в Тихом океане и компенсации отставания боевых возможностей ВМС от других держав Тихоокеанского региона, вызванный вынужденностью для Японии соблюдения условий Вашингтонского морского соглашения от 1922 г..

По исторически сложившейся в Японии традиции японские ВМС имели собственную, параллельную всем остальным видам вооруженных сил военную инфраструктуру и вместо унификации предпочитали иметь на вооружении отдельные типы техники, отвечавшие исключительно нуждам ВМС. В авиации ВМС самолеты-торпедоносцы обозначались термином «ударный самолёт» (яп. 攻撃機 когэки-ки) (в авиации Сухопутных войск использовавшегося в значении «штурмовик»), в то время, как термин «бомбардировщик» (яп. 爆撃機 бакугеки-ки) в авиации ВМС служил для обозначения самолетов-пикировщиков.

Cамолёты авиации ВМС класса «когэки» проектировались в первую очередь с расчетом на доставку авиационных торпед (хотя они могли также нести на внешней подвеске и традиционную бомбовую нагрузку), а традиционные бомбардировщики предназначались для прицельного бомбометания по кораблям с пикирования..

Первым массовым торпедоносцем берегового базирования авиации ВМС Японии стал средний торпедоносец «Тип 96». Однако, его дальность и скоростные характеристики вкупе с недостаточным оборонительным вооружением (пулеметы винтовочного калибра) не удовлетворяли командование ВМС. В свете бурного развития авиации 1930-х гг. характеристики боевых самолётов начинали устаревать уже ко времени начала поступлений в войска. В апреле 1936 г., вскоре после принятия среднего торпедоносца «Тип 96» на вооружение ВМС, было принято решение о начале работ по торпедоносцам нового поколения.

Самолёт «Прототип-12»

Техническое задание ВМС

Техническое задание «12-Си» (яп. 12し), выданное фирме «Мицубиси» в сентябре 1937 года, содержало в себе следующие требования:

• Максимальная скорость в 398 км/ч на высоте 3000 м.
• Дальность полёта в 3700 км с полной нагрузкой или 4815 км без нагрузки
• Бомбовая нагрузка в 800 кг
• Экипаж из 7—9 человек
• Использование двигателей «Кинсэй» «Мицубиси»» мощностью 1000 л.с.

По сути, авиационному КБ «Мицубиси» предлагалось создать самолёт, оснащённый той же двигательной установкой, что и G3M, но имеющий на 50 км/ч большую скорость и на 900 км большую дальность полёта. Поначалу ведущий конструктор темы К.Хондзё настаивал на том, что указанные требования недостижимы и единственный способ достичь требуемых характеристик — разработка проекта четырёхмоторного самолёта — но представителями ВМС этот вариант был категорически отвергнут, так как крупные четырёхмоторные машины не могли базироваться на полевых аэродромах ВМС.

По словам К.Хондзё, на его настойчивые предложения обратиться к четырехмотрной схеме начальник Военного завода №1 (Главного авиационного КБ) ВМС контр-адмирал М. Вада заявил ему при личной встрече: «Требования по необходимости тех или иных технических условий принимает командование ВМС. Задача завода «Мицубиси» - в точности выполнять все требования военных.»

Начало проектирования прототипа

Первоначально проектом предполагалась модернизация отработанной конструкцим торпедоносца «Тип 96», с установкой на ней перспективных двигателей «Марс» («Касэй») (проектной мощностью 1500 л.с.), на тот момент находившиеся в разработке в двигательном КБ «Мицубиси». Однако 3 декабря 1937 г. от представителей заказчика поступило дополнительное требование по оснащению торпедоносца пушечным вооружением «Тип 99» кал. 20-мм, сделанное с учётом действий бомбардировщиков ВМС в Китае.

Новое требование вызвало огромное затруднение проектантов, поскольку все заделы по торпедоносцу «Тип 96» были исчерпаны, и требовалась кардинально новая конструкция. Для снижения аэродинамического сопротивления было принято решение об использовании внутрифюзеляжной подвески вооружения. Конструкторским коллективом был разработан фюзеляж необычно большого для японских бомбардировщиков сечения, что позволило разместить внутри него единый (рассчитанный на авиационную торпеду) бомбоотсек, а также обеспечить приемлемые условия работы экипажа для обусловленной техническими требованиями девяти-десятичасовой дальности полета.

Постройка натурного макета началась в августе—сентябре 1938 г. За характерную форму фюзеляжа, макет получил прозвище «хамаки» (яп. 葉巻 сигара) (строившая макет бригада предпочитала менее лестное «намекудзи» (яп. 蛞蝓 слизень). Размеры фюзеляжа были таковы, что инженеры фирмы «Хейнкель», посещавшие авиазаводы «Мицубиси», увидев его, были убеждены, что в разработке КБ «Мицубиси» находится четырёхмоторная машина.

Трудности КБ «Мицубиси»

Близкие к невозможным требования заказчика заставили разработчиков уделить все внимание скорости и дальности полёта будущего бомбардировщика, пожертвовав протектированием баков и бронированием мест экипажа. Представители ВМС считали это оправданным решением, требуя любых мер по увеличению дальности полёта. Отчасти предполагалось, что скорость самолёта сделает его недосягаемым для истребителей — довольно популярная точка зрения в те годы, однако рост скорости и высотности истребителей уже вскоре сделало её несостоятельной.Такое решение в будущем послужило причиной больших потерь при боевом применении торпедоносцев «Мицубиси Тип 1».

Из-за концентрирования сил КБ «Мицубиси» на основной для ВМС разработке нового палубного перехватчика «Тип О» (A6M), работы по торпедоносцу «Прототип-12» продвигались достаточно медленно . Строительство первой опытной машины началось осенью 1938 г. и было закончено только через год (в сентябре 1939 г). В конце месяца самолёт был принят комиссией ВМС и перевезён на испытательный аэродром «Мицубиси» для летных испытаний. «Прототип-12» был впервые поднят в воздух в 16:15 23 октября 1939 года.

Заводские испытания прошли успешно и после небольших доработок двигательной установки и элеронов, прототип 24 января 1940 года был передан на войсковые испытания ВМС. В феврале того же года на испытания поступила вторая опытная машина с увеличенным хвостовым оперением. Оба прототипа показали превосходные летные характеристики: была достигнута максимальная скорость полета 444 км/ч при перегоночной дальности 5560 км , что намного превышало требования заказчика.

Проект тяжелого истребителя сопровождения «Мицубиси G6M»

Столь высокие характеристики привели к неожиданному повороту в судьбе машины «Прототип-12». Авиации в то время требовался эскортный истребитель, способный сопровождать средние торпедоносцы «Тип 96» в боевых вылетах, но лучший из доступных вариантов, истребитель ВМС «Мицубиси Тип-96», не обладал достаточным для этого боевым радиусом, а производство нового истребителя ВМС «Тип О» с большой дальностью задерживалось.

Кроме того, принятие на вооружение авиации ВМС G4M означало сокращение числа бомбардировщиков поступающих на вооружение авиации Сухопутных войск из-за приоритета авиационных программ ВМС перед потребностями Сухопутных войск, чему командование Сухопутных войск крайне противилось. В связи с этим, руководство авиации ВМС приняло решение о принятии «Прототипа-12» на вооружение в качестве тяжёлого истребителя сопровождения под шифром «Мицубиси G6M».

По сравнению с «Прототипом-12», на истребителе «G6M» отказались от бомбового вооружения и сократили запас топлива. За счёт высвобождённого веса, было усилено бортовое вооружение за счёт замены боковых пулемётов на 20-мм пушки и добавления ещё одной спаренной подфюзеляжной пушечной установки и установлены протектированные топливные баки.

Первый тяжелый сопровождения «Мицубиси G6M» был закончен сборкой в августе 1940 г. Однако, войсковые испытания в частях показали, что с дополнительным вооружением и бронеплитами истребитель сопровождения на обратном пути не может по скорости выдерживать строй с бомбардировщиками с пустой загрузкой. Это привело к прекращению производства истребителя «G6M» после выпуска всего 30 ед. самолётов и переделке готовых машин в учебные (G6M1-K) и транспортные (G6M1-L) модификации.

Описание конструкции

G4M был цельнометаллическим двухмоторным монопланом со средним расположением крыла.

Фюзеляж

Фюзеляж G4M был цельнометаллическим полумонококом овального сечения. Из-за специфической его формы, самолёт получил прозвище «хамаки» ( (яп. 葉巻 сигара)). Части фюзеляжа соединялись между собой при помощи клёпки. Для удобства производства и ремонта, фюзеляж выполнялся из двух частей, соединявшихся в районе 24-го шпангоута, сразу за позициями бортовых стрелков. Посадка и высадка экипажа осуществлялась через круглую дверь в задней части фюзеляжа, расположенную точно в том месте, куда обычно наносились бортовые хиномару.

Носовую оконечность, до 5-го шпангоута, занимала кабина навигатора-бомбардира. Носовой конус кабины мог вращаться вокруг своей оси, чтобы увеличить углы обстрела расположенного в нём пулемёта. Между 6-м и 11-м шпангоутами, в верхней части фюзеляжа, размещалась кабина двоих пилотов. Прямо под ней, между 9-м и 22-м шпангоутами, был расположен узкий и длинный бомбоотсек. Сразу за кабиной пилотов, над крылом, располагались рабочие места наблюдателя и двоих радистов. Сразу за крылом было расположено рабочее место бортинженера. В хвостовой оконечности фюзеляжа находилась кабина заднего стрелка.

Крыло и хвостовое оперение

Крыло самолёта имело трапецевидную форму со скруглёнными законцовками и двухлонжеронную конструкцию. Профиль крыла — «Мицубиси» MAC 118. Крыло было цельнометаллическим и собиралось при помощи клёпки впотай, а элероны имели металлический каркас и тканевую обшивку. Конструктивно крыло состояло из пяти частей — центроплана, расположенного внутри фюзеляжа, внутренних консолей с мотогондолами и внешних консолей. Механизация крыла включала в себя односекционные элероны и односекционные закрылки, имевшие электропривод. На самолётах модификации G4M3 крыло было серьёзно переработано и имело однолонжеронную конструкцию.

Хвостовое оперение выполнялось по классической схеме и имело цельнометаллическую конструкцию, рули поворота и высоты имели металлический каркас и тканевую обшивку. Однолонжеронный стабилизатор состоял из трёх частей — центроплана и двух консолей. Киль состоял из прикреплённой к фюзеляжу нижней и съёмной верхней части.

Список основных модификаций торпедоносца «Мицубиси Тип 1»

Тип 1 мод. 1

• «Тип 1 мод. 1-1» (G4M1) — базовая версия

Тип 1 мод. 2

• «Тип 1 мод. 2-2» (G4M2) — модификация с более мощными двигателями и 20-мм пушкой Тип 99 в башенке в верхней огневой точке
  • «Тип 1 мод. 2-2-Ко» (G4M2) — установлена РЛС, пулемёты заменены на 20-мм пушки
  • «Тип 1 мод. 2-2-Оцу» (G4M2) — установлено дополнительное вооружение - 20-мм пушка Тип 99
• «Тип 1 мод. 2-4» (G4M2a) — установлены новые редукторы двигателей, установлена РЛС, пулемёты заменены на пушки 20-мм
  • «Тип 1 мод. 2-4-Ко» (G4M2a) — мод. 2-4 с РЛС и пушечным вооружением Тип 99 (20-мм)
  • «Тип 1 мод. 2-4-Оцу» (G4M2a) — мод. 2-4 с пушечным вооружением Тип 99-2 (20-мм)
  • «Тип 1 мод. 2-4-Хэй» (G4M2a) — мод. 2-4 с пулеметным вооружением (в т.ч. носовой крупнокалиберный пулемёт «Тип 2» (13-мм))
  • «Тип 1 мод. 2-4-Тэй» (G4M2e) — вариант для транспортировки спецсамолётов Yokosuka MXY7 Ohka
• «Тип 1 мод. 2-5» (G4M2b) — прототип с двигателями «Касэй мод. 2-7»
• «Тип 1 мод. 2-6» (G4M2c) — прототип с двигателями «Касэй мод. 2-5-Оцу»
• «Тип 1 мод. 2-7» (G4M2d) — прототип с двигателями «Касэй мод. 2-5-Ру»

Тип 1 мод. 3

• «Тип 1 мод. 3-4» — модификация уменьшенной дальности с бронезащитой экипажа
• «Тип 1 мод. 3-4-Оцу» — модификация с бронезащитой и пушечным вооружением (Тип 99-2 в верхней огневой точке)
• «Тип 1 мод. 3-4-Хэй» — модификация с бронезащитой и носовым пулемётом Тип 2
• «Тип 1 мод. 3-7» — прототип с двигателями «Касэй мод. 2-5-Ру»

Тип 1, G4M

Выпуск бомбардировщиков G4M
Фискальный год *	выпуск самолётов	заказано в течение года
1940	25	101
Третий квартал	12
Четвёртый квартал	13
1941	251	300
Первый квартал	41
Второй квартал	53
Третий квартал	75
Четвёртый квартал	82
1942	437	434
Первый квартал	93
Второй квартал	84
Третий квартал	112
Четвёртый квартал	148
1943	664	661
Первый квартал	168
Второй квартал	171
Третий квартал	173
Четвёртый квартал	152
1944	925	945
Первый квартал	219
Второй квартал	265
Третий квартал	277
Четвёртый квартал	164
1945	112	370
Первый квартал	105
Второй квартал	7
Всего	2414	2811
* японский фискальный год начинается 1 апреля

После неудачи с созданием эскортного истребителя, было наконец принято решение о запуске в производство бомбардировщика. В декабре 1940, самолёт получил официальное обозначение — Торпедоносец берегового базирования «Тип-1» (яп. 一式陸上攻撃機 Ити сики рикдзё когекики). Это название нередко сокращалось до аббревиатуры Рикко (яп. 陸攻 Рик-ко), обозначавшей все торпедоносцы берегового базмрования (как «Тип-1», так и «Тип-96»). Часто использовался также внутренний шифр ВМС «G4M» (что расшифровывалось как «Торпедоносец (G) Модель № 4 пр-ва „Мицубиси“ (M)». После войсковых испытаний, новый самолёт был официально принят на вооружение 2 апреля 1941 года и в том же месяце началось его серийное производство на заводах «Мицубиси».

С марта 1942 года на самолёт начали устанавливать новые двигатели «Мицубиси» «Касей мод. 1-5», обладавшие лучшими высотными характеристиками. Начиная с 406-й серийной машины, выпущенной в августе того же года, «Касей мод. 1-5» стал основным двигателем для торпедоносцев «Тип-1». Официальное обозначение самолёта при этом осталось неизменным, хотя в литературе порой самолёты с новыми двигателями ошибочно обозначаются как G4M1 Модель 12.

Одновременно предпринимались попытки хоть как-то улучшить защищённость торпедоносца, лишённого любого вида бронирования. Начиная с 663-й машины (марте 1943 г.) стали устанавливаться крыльевые топливные баки с резиновым протектором толщиной 30 мм, монтировавшмися на нижнюю внешнюю поверхность крыльев. Добавочный вес и сопротивление снизили максимальную скорость на 9 км/ч и дальность на 310 км. Кроме того, на хвостовую огневую точку стали устанавливать 5-мм бронелисты, целью чего в первую очередь была защита боеприпасов хвостовой пушки, детонация которых причинила бы тяжёлые повреждения самолёту. Впрочем, бои показали неспособность 5,5 мм бронирования защитить хвост самолета даже от 7,7-мм пуль, поэтому в частях эти бронирование демонтировали.

Подвергаясь незначительным модификациям, машины «Тип-1 мод. 1-1» серийно производились вплоть до января 1944 г. Общий выпуск самолётов этой модификации составил 1170 ед., не считая двух первых опытных экземпляров и тяжелых истребителей «Мицубиси-G6M1» (30 ед.).

G4M2

Первый полёт G4M2 Модель 21 состоялся 17 декабря 1942 года, а серийное производство самолётов этой модификации началось в июле 1943 года. Основными изменениями по сравнению с G4M1 были новые двигатели Мицубиси Касей 21, развивавшие взлётную мощность в 1800 л.с, замена верхнего фюзеляжного пулемёта на 20-мм пушку во вращающейся башенке с электроприводом и замена боковых блистеров на сдвижные панели. Внесённые изменения привели к увеличению снаряжённой массы на 3 тонны, что привело к уменьшению скорости и дальности полёта, несмотря на более мощные двигатели.

В ходе производства G4M2 неоднократно подвергался изменениям. На модификации G4M2 Модель 22 Ко был введён поисковый радар Тип 3 Ку H6. Кроме того, бортовые пулемёты были заменены 20-мм пушками. Большие размеры пушек потребовали смещения боковых окон вдоль оси самолёта. На самолётах модификации G4M2 Модель 22 Оцу, 20-мм пушка Тип 99-1 в верхней огневой точке была заменена своей улучшенной версией, Тип 99-2.

Повышенный уровень вибрации от новых двигателей привёл к появлению следующей модификации, G4M2a Модель 24, отличавшейся изменёнными редукторами двигателей. Это не только помогло избавиться от вибрации, но и повысило максимальную скорость самолёта на 13 км/ч. Варианты G4M2a Модель 24 Ко и G4M2a Модель 24 Оцу были по своим отличиям аналогичны соответствующим вариантам G4M2 Модель 22. На модификации G4M2a Модель 24 Хей носовой пулемёт был заменён более мощным 13-мм Тип 2.

Самолёты модификации G4M2e Тей являлись специально оборудованными носителями для самолётов-снарядов MXY7 «Ока». Помимо приспособлений для транспортировки MXY7 под фюзеляжем, самолёты этой модификации оборудовались дополнительной защитой.

Не вышли за стадию прототипов ещё несколько вариантов G4M — G4M2b Модель 25, оснащённый двигателями Мицубиси Касей 27, построенный в единственном экземпляре; G4M2c Модель 26, оборудованный двигателями Мицубиси Касей 25 Оцу со впрыском топлива, всего два прототипа которого были закончены и G4M2d Модель 27 с двигателями Мицубиси Касей 25 Ру с турбонаддувом, существовавший в единственном экземпляре. Не считая них, в общей сложности до окончания серийного производства G4M2 в июне 1945 года было произведено 429 G4M2 Модель 22 и его вариантов и 713 G4M2 Модель 24 всех версий.

G4M3

С приближением войск Союзников территории Японии, отпала нужда в огромном боевом радиусе G4M. Это привело к появлению новой модификации G4M3A Модель 34 Ко, прототип которой впервые поднялся в воздух 1 января 1944 года. Новый самолёт был оснащён двигателями Мицубиси Касей 25, но главным его отличием стала ликвидация части топливных баков и введение протекторов на оставшихся, что значительно повысило живучесть самолёта. Вооружение было схоже с модификацией G4M2a Модель 24 Ко, но хвостовая огневая точка была кардинально модернизирована и оснащена пушкой Тип 99-2 вместо Тип 99-1. Существовали также варианты G4M3A Модель 34 Оцу и G4M3A Модель 34 Хей, аналогичные по своим отличиям соответствующим вариантам G4M2.

Серийное производство G4M3 было развёрнуто в октябре 1944 года, но начавшиеся к тому времени воздушные бомбардировки предприятий не позволили произвести его в значительных количествах. Всего 91 самолёт новой версии был выпущен до капитуляции Японии. Не был запущен в производство и созданный в единственном экземпляре G4M3A Модель 37, представлявший собой G4M3A Модель 34, оснащённый двигателями Мицубиси Касей 25 Ру с турбонаддувом.

Боевое применение

Китай

Первой частью, перевооружённой G4M в мае 1941 года, стал кокутай «Такао», дислоцированный на Тайване. После тренировок, продолжавшихся до 23 июня, авиагруппа, насчитывавшая к тому времени 27 машин, была 25 июня переброшена под Ханькоу, откуда она вскоре начала совершать боевые вылеты. К тому времени китайские ВВС, нёсшие тяжёлые потери в борьбе с новыми японскими истребителями A6M «Зеро», старались избегать боя с ними. Впервые G4M были перехвачены китайскими истребителями (по разным сведениям, И-16 или И-153) во время бомбардировки Чэнду 11 августа, однако новые бомбардировщики продемонстрировали своё серьёзное преимущество, не понеся потерь и даже сбив три истребителя огнём 20-мм пушек. С окончанием боевых действий, 1—2 сентября авиагруппа была переброшена обратно на Тайвань, где приступила к подготовке к будущей войне.

Филиппины

К 7 декабря 1941 года количество G4M в войсках дошло до 108 единиц. В предшествовавшую нападению на Пёрл-Харбор неделю они выполняли многочисленные разведывательные миссии над Филиппинами и атоллом Уэйк. Одновременно с атакой на Пёрл-Харбор, 8 декабря планировалось провести массированный авианалёт силами «Рикко» 21-й и 23-й авиафлотилий, на рассвете, в традициях японской военной доктрины, на американские авиабазы на острове Лусон. Нападение чуть было не сорвалось из-за густого предрассветного тумана, однако пусть и с опозданием, самолёты поднялись в воздух. На Филиппинах к тому времени уже знали об атаке Пёрл-Харбора и спешно готовились к отражению атаки, но японцам повезло застать американцев в самый неподходящий момент, когда почти все прикрывавшие аэродром истребители как раз только что совершили посадку для дозаправки. Смешанные силы японцев, состоявшие из 103 бомбардировщиков G3M и G4M, сбросили 1122 60-кг и 26 250-кг бомб на аэродромы Иба, Кларк-Филд и находившуюся рядом радарную станцию. Уцелевшие самолёты противника тут же были атакованы пушечно-пулемётным огнём истребителей A6M эскорта. В результате этого нападения, на земле были уничтожены более 80 американских самолётов и ещё 13 было сбито в воздухе, в то время как потери японцев составили всего семь A6M и один G4M, совершивший вынужденную посадку на обратном пути.

После перерыва 9 декабря, вызванного вновь сгустившимся туманом, на следующий день бомбардировки возобновились. G4M разрушили военно-морскую базу в Кавите, уничтожив торпедный арсенал и оставив практически безоружными эсминцы и подводные лодки американского флота. Кроме этого в бухте Манилы были потоплены транспорт «Сэголэнд», подводная лодка «Силайон» и тральщик «Биттерн» и повреждены эсминец «Пири» и подводная лодка «Сидрэгон». При этом с японской стороны потери составили всего по одному G4M и A6M. 12—13 декабря продолжили налёты, обеспечивая поддержку высадившегося японского десанта и не давая американцам собрать значительные подкрепления. 13 декабря бомбардировкам вновь подверглась Манильская бухта, в которой были потоплены два парохода и американский транспорт снабжения. За первую неделю боёв японцами было безвозвратно потеряно всего четыре G4M. 14 декабря на захваченные на Филиппинах аэродромы перебазировались бомбардировщики Ки-21 армейской авиации, что позволило высвободить «Рикко» для роли торпедоносцев и интенсивность атак по кораблям стала резко возрастать. Ко времени отхода американских войск на полуостров Батаан в первых числах января 1942 года, на счету G4M числился не один десяток потопленных и повреждённых судов.

Потопление «Принца Уэльского» и «Рипалса»

Одновременно с атакой на Пёрл-Харбор, 8 декабря 1941 года, началось и наступление на британскую Малайю. В том регионе действовала эскадра "оперативное соединение «Z», состоявшая из линкора «Принц Уэльский», линейного крейсера «Рипалс» и четырёх эсминцев. Маршрут эскадры был составлен таким образом, чтобы не подходить к занятому японскими силами побережью ближе, чем на 170 миль, максимальному радиусу полёта с нагрузкой германских торпедоносцев He-115 — в то время британцы ещё полагали, что японские самолёты никак не могут превосходить по своим характеристикам немецкие. Утром 8 декабря эскадра вышла из порта Сингапура, намереваясь к утру 10 декабря перехватить японские транспортные суда. Японское командование решило принять срочные меры, чтобы не допустить срыва высадки десанта. Поскольку имевшиеся у японцев в том регионе старые линейные крейсеры «Конго» и «Харуна» явно уступали британским кораблям, единственным выходом оставалась торпедная атака с воздуха.

Ранним утром 10 декабря на разведку вылетела девятка G3M, а вскоре в воздух поднялись и основные силы — 34 вооружённых бомбами и 23 снаряжённых торпедами G3M и 26 G4M, нёсших только торпеды. Все три этих группы шли одним курсом, но независимо друг от друга, не имея визуального контакта. В 10:15 оба линкора были обнаружены одним из разведчиков и в 11:13 вооружённые бомбами G3M атаковали «Рипалс», добившись одного попадания 250-кг бомбы, не нанёсшего серьёзных повреждения, а от вскоре последовавшей атаки торпедоносцев линейный крейсер сумел уклониться. Однако торпедоносцы заходили со всех сторон и вскоре сумели добиться первого попадания в среднюю часть корпуса, но противоторпедная защита выдержала и корабль не получил существенных повреждений. Но вскоре ещё четыре торпеды попали в линейный крейсер, который потерял управление и начал стремительно крениться. В 12:33, «Рипалс» перевернулся и затонул.

Тем временем, вооружённые торпедами G4M атаковали «Принца Уэльского». Зенитный огонь линкора оказался неэффективен и две торпеды из восьми выпущенных поразили кормовую часть линкора. В результате попаданий отказало рулевое управление, оказалась обесточена большая часть корабля, а кормовые отсеки начали стремительно заполняться водой. Вскоре в потерявший управление корабль попали ещё четыре торпеды, после чего он потерял ход и стал тонуть. Ещё через некоторое время к месту событий подоспела третья волна атакующих, вооружённые бомбами G3M, которые добились одного попадания 500-кг бомбы в центр корабля, вызвавшего тяжёлые потери экипажа. Это ускорило гибель корабля, который в 13:20 опрокинулся и затонул.

Спешно прибывшие на место сражения истребители застали только эсминцы, подбиравшие из воды уцелевших моряков, японские самолёты уже взяли обратный курс. В тот день, англичане лишились 2 линейных кораблей и 840 членов их команд, в то время как японцы потеряли всего 6 самолётов сбитыми. Гибель «Принца Уэльского» и «Рипалса» нанесла очень большой удар по боевому духу британских войск.

Малайя и Сингапур

Одновременно с началом войны, 8 декабря 1941 года, оснащённые G4M бомбардировочные эскадрильи начали бомбардировки британских авиабаз на Малайском полуострове. В результате массированных авианалётов уже к концу дня британцы потеряли почти половину своей авиации в том регионе. Это, в сочетании с активностью японских истребителей, намного превосходивших устаревшие британские, практически лишило англичан возможности оказать авиационную поддержку своим войскам. 3 января G4M присоединились к бомбардировке Сингапура, а также начали атаковать караваны судов, подвозившие в город подкрепления, хотя больших успехов не добились. При этом, из-за отсутствия достаточного количества подходящих аэродромов у японцев на Малайском полуострове, большая часть G4M была вынуждена действовать с авиабаз в Индокитае. При этом расстояние до цели превышало 1100 км, что, впрочем, не представляло проблем для G4M с их огромной дальностью полёта. К концу января — началу февраля 1942 года, когда сопротивление британской авиации было окончательно подавлено, повысилась и интенсивность атак торпедоносцев G4M по судам. До капитуляции Сингапура 15 февраля 1942 года, ими были потоплены десятки судов, в основном транспортов и вспомогательных судов.

Сохранившиеся G4M

После капитуляции Японии, почти все японские военные самолёты, включая и G4M, были уничтожены победителями. Единственный сохранившийся до наших дней экземпляр G4M, G4M1 Модель 11, находится в музее авиации в Санта-Монике, США. В распоряжении Смитсоновского института в Вашингтоне, США, находятся также носовая и хвостовая части фюзеляжа G4M3 Модель 34. В самой Японии сохранилась лишь хвостовая часть G4M2 Модель 22, принадлежащая частному коллекционеру Н.Харада и экспонирующаяся в его музее в Токио. Кроме этого, часть ещё одного G4M сохраняется в авиационном музее в Дарвине, в Австралии.

Тактико-технические характеристики

ТТХ G4M различных модификаций
	G4M1, Модель 11	G4M1, Модель 13	G4M2, Модель 22	G4M3, Модель 34
Размеры
Размах крыла, м	24,88	24,88	24,89	25,00
Длина, м	19,97	19,97	19,63	19,50
Высота, м	4,90	4,90	4,11	4,80
Площадь крыла, м²	78,13	78,13	78,00	78,00
Сухая масса, кг	6800	6741	8160	8300
Масса снаряжённого, кг	9500	9500	12000	12500
Максимальная взлётная масса, кг	12500	14000	15390	14325
Характеристики
Двигатель	Мицубиси Касей 11, 1530 л.с.	Мицубиси Касей 15, 1530 л.с.	Мицубиси Касей 21, 1800 л.с.	Мицубиси Касей 25, 1825 л.с.
Максимальная скорость с полной нагрузкой, км/ч, на высоте, м	428 / 4200	452 / 6000	437 / 4600	470 / 4890
Крейсерская скорость с полной нагрузкой, км/ч, на высоте, м	315 / 3000	322 / 3000	322 / 4000	350 / 4000
Время подъёма, мин, на высоту, м	18 / 7000	15 / 7000	13 / 5000	20 / 7000
Нагрузка на крыло, кг/м2	121,6	121,6	160,0	160,0
Дальность полёта с полной нагрузкой, км	н/д	н/д	н/д	н/д
Максимальная дальность полёта, км	6034	5419	3270	4334
Практический потолок, м	9100	н/д	н/д	н/д

См. также

• Yokosuka MXY7 Ohka

Литература

• С.Журко, А.Булах, С.Цветков. Бомбардировщик-торпедоносец «Мицубиси» G4M «Бетти». — История авиации, спецвыпуск № 1
• M.Ferkl. Mitsubishi G4M Betty. — Revi publications, 2002. ISBN 80-85957-09-4
• O.Tagaya. Mitsubishi Type 1 Rikko 'Betty' Units of World War 2. — Osprey Combat Aircraft, выпуск № 22, 2001. ISBN 1-84176-082-X
• C.W.Cain. Mitsubishi G4M 'Betty' & Ohka Bomb. — Profile, выпуск № 210
• J.Nowicki. Mitsubishi G4M «Betty». — Warsawa, Wydawnictwo Militaria, выпуск № 67, 1998. ISBN 83-7219-020-8
• 1式陸上攻撃機 Type 1 Attack Bomber. — 世界の傑作機 Famous Airplanes of the World, выпуск № 59, 1996.
• 銀河/一式陸上攻. — 丸メカニック The Maru Mechanics, выпуск № 46, 1984

Ссылки

• [www.youtube.com/watch?v=HDWHSc1hoSs Mitsubishi G4M Betty]- видеоролик. (на яп. языке)

Отрывок, характеризующий Mitsubishi G4M

Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
– С Богом, генерал, – сказал ему государь.
– Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilite, sire, [Право, ваше величество, мы сделаем, что будет нам возможно сделать, ваше величество,] – отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
– Ребята! – крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. – Ребята, вам не первую деревню брать! – крикнул он.
– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»


На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.