Motown Records

Владелец	Universal Music Group
Основан	1959
Основатели	Берри Горди мл.
Дистрибьютор	Universal Motown Records Group
Жанр	соул, ритм-энд-блюз
Страна	США США
Местонахождение	Нью-Йорк
Официальный сайт	[www.motown.com/ Официальный сайт]

Motown Records (Мотаун Рекордз, также известна как Тамла Мотаун или просто Мотаун) — американская звукозаписывающая компания, в настоящее время входящая в состав Universal Music Group. Будучи первым лейблом звукозаписи, созданным афроамериканцем, Motown-Tamla специализировался на продвижении чернокожих исполнителей в мейнстрим мировой поп-музыки. В 1960-е годы здесь было разработано особое направление ритм-энд-блюза — так называемое «мотаунское звучание» (Motown Sound). На этом лейбле начинали свою карьеру самые выдающиеся звезды афроамериканской музыки тех лет — Стиви Уандер, Марвин Гэй, Дайана Росс, Смоки Робинсон, Лайонел Ричи и Майкл Джексон, квартет Boyz II Men.

Истоки

Компания была зарегистрирована в Детройте 12 января 1959 года под названием Tamla Records. Пару лет спустя наименование было изменено на Motown — сокращение от «Motor Town» (буквально, «город моторов») — так в просторечии именуется Детройт, центр автомобильной промышленности США.

У истоков лейбла стоял Берри Горди, прежде писавший песни для Джэки Уилсона и других чернокожих исполнителей. Он пришёл к выводу, что даже наиболее талантливые афроамериканские музыканты выдавлены на обочину музыкальной индустрии США: основные лейблы в то время принадлежали белым, а на радиостанциях «расовая» музыка была строго квотирована. Чтобы песня афроамериканца достигла первого места в чартах, зачастую требовалась её перезапись белым исполнителем. По мнению Горди, только создание афроамериканской компании звукозаписи было способно привести к прорыву чернокожих исполнителей в музыкальный мейнстрим.

Поначалу Tamla Records замышлялась как семейное предприятие Горди и двух его сестёр. Деньги на создание компании он занял у родственников. Первым музыкальным коллективом, с которым был заключён контракт, были The Matadors во главе со Смоки Робинсоном. При переходе на лейбл Горди группа поменяла название на The Miracles, а Робинсон был назначен вице-президентом молодой компании.

Первым крупным успехом нового лейбла была песня Баррета Стронга «Money (That’s What I Want)» — она стала общенациональным хитом в начале 1960 г. Через пару месяцев один из выпущенных лейблом синглов («Shop Around» Робинсона и The Miracles) достиг первого места в ритм-энд-блюзовых чартах. Ещё год спустя другой сингл («Please Mr. Postman» девичьей команды The Marvelettes) вышел на первую строчку в общенациональных поп-чартах (Billboard Hot 100) и был распродан тиражом свыше миллиона пластинок. С этого момента за лейблом закрепилось господствующее положение в афроамериканской музыкальной индустрии.

Золотой век

Золотым веком лейбла Motown считаются шестидесятые годы, когда он позиционировал себя как «звучание молодой Америки». В поисках новых талантов Горди держал в поле зрения все ночные заведения Детройта и окрестностей. Ему удалось завербовать в свою команду таких перспективных исполнителей, как юный Стиви Уандер, Марвин Гей, Дайана Росс и её группа The Supremes, мужские вокальные коллективы The Temptations и The Four Tops, соул-певицы Мэри Уэллс и Глэдис Найт, а также квинтет юных братьев Джексонов.

На лейбле уделялось большое внимание творческому росту исполнителей и сплочению коллектива. Совсем юные артисты путешествовали вместе с маститыми музыкантами во время ежегодных туров музыкантов лейбла по Америке и Европе («Motortown Revue»). Поскольку в обществе были сильны традиции снисходительно-пренебрежительного отношения к чернокожим, большое внимание уделялось опрятному виду артистов, подбору костюмов, макияжу. Для новичков существовали курсы танцев и сценического поведения. Эти вложения оправдывали себя — с 1961 по 1971 год сто десять синглов лейбла Motown отметились в лучшей десятке национальных чартов продаж. Одни только The Supremes поднимались на верхнюю строчку поп-чартов двенадцать раз (о феноменальном успехе этой группы снято несколько фильмов).

В течение первых лет существования лейбла в нём царила дружественная, почти семейная атмосфера. Небольшое студийное здание (известное как Hitsville U.S.A.) было открыто для музыкантов 22 часа в сутки: многие здесь ночевали в перерывах между изматывающими гастролями, а самому Горди и его семье были отведены жилые покои на втором этаже. По мере роста бизнеса Motown выкупил и занял несколько зданий в округе.

Motown Sound

Для записывавшихся на студии Горди музыкантов было характерно особое звучание, которое в истории музыки принято называть «мотаунским» (Motown Sound). Другое название этого направления — «детройтский соул»; его первый хрестоматийный пример — песня «(Love Is Like a) Heat Wave» женской группы Martha & the Vandellas, записанная в 1963 году. Влияние мотаунского соула распространилось далеко за пределы Детройта — его можно проследить и у европейских исполнителей того времени — например, у Дасти Спрингфилд и британского коллектива The Foundations.

Секрет фирменного мотаунского звучания лучше других знали Funk Brothers — эксклюзивный коллектив музыкантов, который играл практически на всех классических записях шестидесятых. Они применяли весьма сложные по тем временам техники звукозаписи. Большинство песен записывалось при участии двух ударников и трех или четырёх гитаристов, которые зачастую играли одновременно. На многих записях можно услышать бубен. Известное сходство можно заметить в мелодиях и структуре мотауновских песен, что неудивительно — ведь большинство из них было написано одними и теми же профессионалами. Для вокальной техники мотаунских групп характерен приём «вопроса-ответа», позаимствованный из госпела.

Хитовый потенциал мотаунских записей тщательно просчитывался Горди и его помощниками. Импровизации и случайности здесь не было места. Создатель лейбла признавался, что стремился строить его по образцу и подобию конвейеров детройтских автозаводов — и эта безупречно отлаженная машина долгое время выдавала хит за хитом. По старой традиции афроамериканской музыки он делал ставку на вокальные группы — причём не только мужские, но и женские, что тогда было в новинку. Работа с юными исполнителями окупилась с лихвой — из мотауновских подростков выросли со временем такие суперзвёзды, как Дайана Росс, Стиви Уандер и Майкл Джексон.

Переезд на Западное побережье

Решающее слово в отношении музыкальной политики лейбла всегда принадлежало Горди, и его диктат всё чаще приводил к трениям в команде. Известно, что Горди волевым решением запретил выпуск синглами двух самых успешных песен Марвина Гэя («I Heard It through the Grapevine» и «What’s Going On»), поскольку не видел у них коммерческой перспективы. Релиз этих суперхитов оказался возможным только благодаря череде уловок со стороны Гэя и его доброжелателей. В 1967 г. Горди поссорился с Холлэндом, Дозье и Холлэндом мл., которые писали хиты для The Supremes. Уход этой троицы с лейбла Motown негативно сказался на его коммерческом благополучии.

На рубеже семидесятых Горди передал руководство музыкальной политикой компании продюсеру Норману Уитфилду (среди его самых успешных работ — антивоенный гимн «War» в исполнении Эдвина Старра), а сам приступил к созданию телевизионного подразделения лейбла (Motown Productions), которое было призвано демонстрировать телешоу и сериалы с участием звёзд лейбла. Этот проект был настолько успешным, что Горди принял решение о создании аффилированной киностудии. В этих целях в 1972 году был осуществлен переезд компании из Детройта в Лос-Анджелес — основной центр американской киноиндустрии. Киноподразделение Motown выпустило несколько музыкальных фильмов с Дайаной Росс в главной роли, среди которых особенной популярностью пользовался «Волшебник из страны Оз» («The Wiz»).

Кризис

Крупная реформа, связанная с переездом лейбла на Западное побережье, обозначила закат его золотого века. В ходе преобразований лейбл покинули Глэдис Найт со своими родственниками, Марта Ривз (Martha & the Vandellas), The Four Tops и даже Funk Brothers. Уандер и Гэй остались на лейбле, но с головой ушли в музыкальное экспериментирование. Снижение популярности соул-музыки, которая лежала в основе «мотауновского звучания», компенсировать было нечем. Новых музыкантов в компании практически не появлялось. В этих условиях Горди приходилось делать ставку на кинокарьеру Росс. Роль главного хитмейкера взял на себя Лайонел Ричи, выступавший тогда в составе The Commodores. Он продолжал оставаться «локомотивом» лейбла и в первой половине восьмидесятых.

В мае 1983 года лейбл с помпой отметил своё 25-летие. Празднования запомнились главным образом тем, что Майкл Джексон впервые продемонстрировал свою знаменитую «лунную походку». После выхода феноменально популярного сингла Уандера «I Just Called to Say I Love You» (1984) предприятие Горди охватил творческий и финансовый кризис. Марвин Гей погиб, Лайонел Ричи объявил о творческом отпуске, Уандер и Робинсон практически прекратили записываться, а Дайана Росс ушла к конкурентам. Новых хитов не появлялось, и лейбл стал приносить убытки. В 1988 году Горди продал Motown Records за 61 миллион долларов концерну MCA, после чего штаб-квартира лейбла переехала в Нью-Йорк.

Современное состояние

В начале 1990-х на лейбле отмечалось определенное оживление. Здесь записывался самый коммерчески успешный вокальный коллектив того времени — Boyz II Men, в чём-то продолжавший традиции таких мотауновских исполнителей, как Temptations и Four Tops.

После серии сделок в 1998 году контроль над лейблом перешёл к Universal Music Group, которая не исключала возможности его закрытия. Лейбл был в очередной раз реформирован. Помимо традиционного для Motown соула (Эрика Баду), к работе на этом лейбле были привлечены исполнители в стиле регги (семейство Боба Марли) и поп-музыканты (Линдси Лохан).

В музыкальном отношении современный лейбл имеет мало общего с классическим Мотауном. После ухода Робинсона в 1999 г. из звёзд шестидесятых на этом лейбле остался один Стиви Уандер.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Motown Records

– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.