Musica Petropolitana

«Musica Petropolitana» — российский ансамбль старинной музыки, базирующийся в Санкт-Петербурге. Создан в 1990 году на основе ансамбля «Musica Antiqua St. Petersburg». Специализация ансамбля — аутентичное исполнение музыки европейского барокко, прежде всего — музыки, созданной в XVIII веке при российском императорском дворе.

Ансамбль с первых шагов получил международное признание, завоевав первые призы на международных конкурсах в Великобритании («Early Music Competition», Манчестер, 1990) и в Нидерландах (конкурс имени ван Вассенара, Амстердам, 1993).

Ансамбль регулярно гастролирует и участвует в фестивалях в Германии, Испании, Италии, Великобритании, Нидерландах, Дании, Швейцарии, Франции, Швеции, Израиле, Турции, США. Его записи транслировались крупнейшими радиостанциями Европы: BBC-3 (Лондон), NDR-3 (Гамбург), WDR-3 (Кёльн), «Радио Копенгаген», «Радио Амстердам», «Радио Франции», «Радио Швеции». В дискографии ансамбля — произведения русских композиторов рубежа XVIII—XIX веков (Березовского, Козловского, Хандошкина), зарубежных композиторов, работавших в России (Винченцо Манфредини, Бальдассаре Галуппи, Джузеппе Сарти, Доменико Чимароза), музыка Иоганна Себастьяна Баха, Арканджело Корелли, Антонио Вивальди и др.

Musica Petropolitana постоянно сотрудничает с такими известными исполнителями, как Эмма Кёркби, Ольга Пасичник, Майкл Чанс. Музыканты преподают и проводят мастер-классы в России, Англии, Германии.

По мнению известного музыкального критика Михаила Фихтенгольца,

живость и кураж, присущие Musica Petropolitana, удивительным образом уживаются с некоей отстранённой театральностью: музыкальное произведение разыгрывается на определённой дистанции от слушателя, словно из иной эпохи. Такое бережное, почти музейное отношение к старинным опусам — истинно петербургский феномен.

Состав

• Сергей Фильченко (скрипка)
• Дмитрий Синьковский (скрипка)
• Дмитрий Соколов (виолончель)
• Ирина Шнеерова (клавесин)

Ссылки

• [www.muspetropolitana.com/ Официальный сайт]

Отрывок, характеризующий Musica Petropolitana

«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.