Совместные усилия в области социального обеспечения, образования и освобождения

Совместные усилия в области социального обеспечения, образования и освобождения
англ. New Joint Endeavor for Welfare, Education, and Liberation — New JEWEL Movement
Лидер:	Морис Бишоп
Дата основания:	11 марта 1973
Дата роспуска:	октябрь 1983
Штаб-квартира:	Сент-Джорджес
Идеология:	марксизм-ленинизм, революционный социализм
Партийная печать:	The New Jewel

К:Политические партии, основанные в 1973 году

Совместные усилия в области социального обеспечения, образования и освобождения — Новое движение ДЖУЭЛ, также Новый объединённый поход за благосостояние, образование и освобождение (англ. New Joint Endeavor for Welfare, Education, and Liberation — New JEWEL Movement, NJM) — гренадская марксистская партия 1973—1983 годов. Находилась у власти с марта 1973 по октябрь 1983. Установила режим по типу «реального социализма» с поправкой на гренадские условия. Потеряла власть и прекратила существование после внутрипартийного раскола, государственного переворота и американского вторжения.

Предыстория

Идеологические предпосылки

Появление на Гренаде прокоммунистической марксистско-ленинской партии стало итогом длительной эволюции левого оппозиционного движения.

Леворадикальные идеи стали интенсивно распространяться среди гренадской молодёжи в 1960-х годах. Они имели форму концепции Black Power — Чёрная сила — своеобразного соединения левого радикализма с негритюдом. Важным стимулом и мировоозренческим источником являлось ямайское растафарианство. Значительное влияние оказали африканские антиколониальные (ПАИГК, МПЛА, ФРЕЛИМО) и антирасистские (АНК) движения, теории африканского социализма, деятельность Мартина Лютера Кинга и Малькольма Икса, а также спортивные победы и общественные выступления Мухаммеда Али.

Идеология «Чёрной силы» была сформулирована в 1967 году в одноимённой работе Стокели Кармайкла (активист Чёрных пантер) и Чарльза Гамильтона (один из лидеров американского американского движения за права чернокожих).

Это призыв к объединению чёрных людей, дабы принять своё наследие на основе чувства общности. Это призыв к чёрным людям определить собственные цели, создать собственные организации. Это призыв отбросить расистские институты и ценности современного общества.

В островных странах Карибского бассейна, в том числе на Гренаде, «Чёрная сила» активно противопоставлялась евроцентризму, ассоциируемому с колониализмом.

Мы знали Маленькую Мисс Маффет, Корову, которая прыгнула через Луну, Вильгельма Завоевателя, Нарциссы Вордсворта, так называемое «Открытие Нового света» Христофором Колумбом. Те немногие из нас, кому посчастливилось ходить в школу, учили революцию Кромвеля, но не восстание Федона, реформы Уилберфорса, но не реформы Марришоу. Нас знакомили с Джейн Остин, но оставляли в неведении о Джордже Лемминге.
Жаклин Крефт

Первоначально движение носило в основном культурно-интеллектуальный характер. Главными очагами были студенческие объединения, особенно в Университете Вест-Индии. С 1970 года, под влиянием протестного и забастовочного движения на Тринидаде и Тобаго, активизировалась гренадская леворадикальная оппозиция. Её лидером выступал Морис Бишоп.

10 мая 1970 Бишоп организовал уличные акции солидарности с тринидадским движением. 21 мая правительство Эрика Гейри ответило законом о чрезвычайном положении и созданием Банды мангустов для террористического подавления оппозиции.

Организационные предпосылки

Основными структурами, впоследствии объединёнными в партию, ставшую известной как NJM, являлись:

• Движение народных ассамблей (MAP). Лидеры — Морис Бишоп, Юнисон Уайтмен, Кендрик Радикс, Жаклин Крефт. Идеологически базировалось на африканском социализме, исповедовало концепции уджамаа в версии танзанийского президента Джулиуса Ньерере. Позиционировалось как леворадикальное, но первоначально немарксистское, выступала за развитие «прямой демократии»

• Объединённый поход за благосостояние, образование и освобождение (JEWEL). Лидер — Юнисон Уайтмен. Идейно и организационно аффилировался с MAP, но ориентировался преимущественно на сельское население, акцентировал проекты аграрной кооперации.

• Организация революционного образования и освобождения (OREL). Лидеры — Лиэм Джеймс, Эварт Лэйн, Леон Корнуолл, Бэйзил Гахагэн, Кристофер Страуд, Джон Венту, впоследствии — Бернард Корд и Хадсон Остин. Изначально занимала марксистско-коммунистические просоветские позиции, выступала за «революцию ленинского типа».

• Объединённая организация молодёжи/Гренадская ассамблея молодёжи/Национальная организация молодёжи (JOY/GAY/NYO). Радикальное движение учащейся молодёжи. Действовало преимущественно в учебных заведениях. JOY сформировалась под влиянием Бернарда Корда, ориентировалось прокоммунистически, некоторые активисты впоследствии вошли в OREL. GAY была создана Джорджем Луисоном на иных идейных основах, под впечатлением Второго Ватиканского собора. NYO во главе с Бэйзилом Гахагэном специализировалось на уличных акциях.

• Фронт национального действия (NAF). Молодёжная группировка прямого действия, специализировалась на уличных протестных акциях. Лидер — Морис Бишоп.

• Форум (FORUM). Дискуссионный клуб, распространявший идеи радикальной оппозиции и участвовавший в организации акций NAF. Лидер — Юнисон Уайтмен.

• Движение Cribou. Группа студентов, фермеров, рабочих, безработных и мелких предпринимателей, организовавшая модель Советов-уджмаа. Занимала радикально-социалистические позиции, ориентировалась на MAP и JEWEL.

• Движение улучшения положения общества/Гренадский фронт действия (MACE/GAF). Организация учителей, юристов, техников. Занималась преимущественно поддержанием внешних связей. Лидеры — Морис Бишоп, Кендрик Радикс.

• Освободительное движение Сент-Эндрю (St. Andrew’s LM). Локальная организация студентов и преподавателей. Проводила публичные мероприятия фестивального типа.

• Движение свободных школ (FSM). Организация учителей и учащихся за расширение права на образование. Было тесно связано с аналогичными структурами США и Канады. Лидеры — Джон Холт, Джонатан Козол.

• Женщины и развитие — единство (WAND). Леворадикальное женское движение. Носило общекарибский характер. Добивалось устранения патриархальных ограничений прав женщин, от политических до бытовых. Предположительно в организации участвовала Филлис Корд.

Координационная конференция гренадских и других карибских организаций была проведена на Мартинике в 1972 году. Было принято заявление, в котором говорилось о «народной собственности», «разрушении старой классовой структуры», «равном распределении богатств», обеспечении общего доступа к образованию, медицине и жилью.

Название и идеология

Партия была создана 11 марта 1973 года объединением двух радикально-социалистических организаций — Объединённого похода за благосостояние, образование и освобождение (англ. Joint Endeavour for Welfare, Education, and Liberation, JEWEL) экономиста Юнисона Уайтмена, Движения народных ассамблей (англ. Movement for Assemblies of the People, MAP) адвоката Мориса Бишопа и нескольких небольших оппозиционных организаций. Единая организация получила название Новый объединённый поход за социальное обеспечение, благосостояние и освобождение — Новое движение ДЖУЭЛ (англ. New Joint Endeavor for Welfare, Education, and Liberation — New JEWEL Movement, NJM). Морис Бишоп и Юнисон Уайтмен стали секретарями-координаторами на паритетных началах, но явным лидером являлся Бишоп.

В иных прочтениях Объединённый поход переводится как Совместные усилия, социальное обеспечение как благосостояние. На английском партия чаще называлась Jewel (ДЖУЭЛ) или New Jewel (Новое ДЖУЭЛ) — от англ. Jewel — драгоценный камень. В качестве англоязычной аббревиатуры использовалось NJM (New JEWEL Movement, Новое движение ДЖУЭЛ).

По словам Бишопа, с 1974 «партия начала изучать теорию научного социализма и развиваться по-марксистски, считая социализм единственным решением наших проблем». Идеологией NJM являлся марксизм-ленинизм, однако партия позиционировалась как социалистическая, но не коммунистическая. Построение коммунизма на Гренаде считалось задачей отдалённого будущего в силу отсутствия «объективных социально-экономических предпосылок». Революционно-социалистические взгляды Бишопа содержали значительный элемент левого популизма. Наибольшей поддержкой NJM и лично Морис Бишоп пользовались среди носителей субкультуры раста.

С другой стороны, ортодоксально-коммунистических сталинистских взглядов придерживался главный идеолог партии политолог и педагог Бернард Корд. Эта позиция была характерна и для главного силовика партии бывшего полицейского и тюремщика Хадсона Остина. Её организационно-политическим генератором в NJM являлась группа OREL.

Радикальная оппозиция

Бишоп, Уайтмен и их сподвижники были активными противниками авторитарного режима Эрика Гейри, многолетнего лидера Объединённой лейбористской партии (GULP) и главы правительства Гренады. Отстранение от власти Гейри и его партии ставилось первоочередной задачей NJM.

4 ноября 1973 NJM провело Народный конгресс, который принял документ с резким осуждением Эрика Гейри. Премьер-министру были предъявлены обвинения в 27 преступлениях социально-экономического («страна превращена в его частное владение») и политического («вместо демократии установлена беспощадная единоличная диктатура») характера. Конгресс потребовал отставки Гейри.

Премьер-министр ответил угрозами, которые реализовались две недели спустя. 18 ноября 1973 произошли события, известные как Bloody Sunday — Кровавое воскресенье — при разгоне активистов NJM полицейскими и боевиками Банды мангустов Морис Бишоп был схвачен и жестоко избит. 21 января 1974 случился Bloody Monday — Кровавый понедельник: при очередном нападении полиции и «мангустов» был убит отец Мориса Бишопа Руперт Бишоп. В феврале 1974 года, первые дни независимости Гренады Морис Бишоп провёл в тюрьме по обвинению в заговоре и подготовке покушения на Гейри.

На выборах 1976 года была создана парадоксальная коалиция Народный альянс — «право-левацкий блок» NJM с консервативной Национальной партией Герберта Блейза. Выборы проходили в условиях террора, результаты фальсифицировались. В итоге было объявлено о победе GULP.

После этого NJM сделала ставку на насильственные методы борьбы. Группа активистов, получившая название «12 апостолов», преимущественно из группы OREL, сформировала Национально-освободительную армию (NLA) и прошла военное обучение в Гайане, где у власти находилось социалистическое правительство.

Правящая партия

13 марта 1979 года Новое движение ДЖУЭЛ совершило государственный переворот и пришло к власти. (Все командиры боевых групп были членами OREL.) Пост премьер-министра Народно-революционного правительства (PRG) занял Морис Бишоп, возглавивший также несколько ключевых министерств, в том числе МВД, МИД, Минобороны, министерство безопасности. Бишоп стал единоличным председателем NJM и главнокомандующим Народно-революционных вооружённых сил (PRAF). Заместителем премьер-министра был назначен Бернард Корд, командующим Народно-революционной армией (PRA — основа PRAF) — взведённый в генеральское звание Хадсон Остин. (В то же время сохранялся статус Гренады как члена Британского Содружества. Генерал-губернатор Гренады Пол Скун продолжал формально исполнять обязанности, хотя был лишён всякого политического влияния.)

На Гренаде был установлен режим по типу «реального социализма». NJM стала правящей и единственной партией, власть жёстко централизована на марксистской идеологической основе и сосредоточена в руках узкого круга партийно-государственных руководителей, политическая оппозиция запрещена. Активно практиковались мобилизационные кампании, прежде всего при наборе в партийное ополчение — Народно-революционную милицию (PRM). При этом в партийном руководстве существовали заметные расхождения: Бишоп и Уайтмен были склонны к популистским экспериментам с «низовой демократией», Корд и Остин настаивали на жёсткой централизации и дисциплине.

Армейское Управление специальных расследований (OSI) во главе со старшим следователем Виктором Хазбендсом специализировалось на политических репрессиях (генерал Остин особо изучал во Вьетнаме опыт организации мест заключения). Вспомогательные функции осуществляла Народно-революционная полиция (PRP; в отличие от других силовых структур, была создана на базе прежней полицейской службы). Начав с политических противников и неблагонадёжных граждан, власти постепенно перешли к репрессиям и в отношении видных членов правящей партии, подобных литератору Стэнли Сайрусу и генеральному прокурору Ллойду Ноэлу. Основаниями для ареста могли также стать «недонесение», «укрывательство» или просто «рекомендация полиции».

В экономике проводился курс огосударствления и коллективизации, однако в этой области многие решения принимались на прагматической основе. Крайне жёсткий в политико-идеологических вопросах Бернард Корд, курируя экономическую политику, формировал систему, близкую к НЭПу. Очевидны были социальные достижения режима в сферах образования и здравоохранения.

На международной арене Гренада выступала как государство «социалистического лагеря», однозначно ориентированное на СССР. Особенно тесные связи поддерживались с Кубой. Правительство Бишопа претендовало на особую роль в восточнокарибском регионе, выступало с проектами региональной интеграции на социалистической основе. Это осложнило отношения Гренады с такими странами, как Ямайка, Барбадос, Доминика, Сент-Люсия, Сент-Винсент и Гренадины.

NJM имело статус наблюдателя в Социнтерне, полученный в 1978, незадолго до прихода к власти. При этом в закрытой партийной документации социал-демократы, особенно итальянские и португальские, рассматривались как опасные враги.

Крупнейшим проектом PRG было строительство международного аэропорта близ Сент-Джорджеса. Американская администрация Рональда Рейгана, с учётом характера гренадского политического режима и его связей с Кубой, усматривала в проекте военную опасность.

Кризис и падение режима

К осени 1983 года Гренада оказалась в крайне трудном социально-экономическом положении. Правительство Бишопа вошло в негласный контакт с МВФ, чтобы получить экстренный займ. При этом оно было готово на сокращение социальных расходов и увольнения госслужащих. Морис Бишоп посетил Францию, встретился с Франсуа Миттераном, начал зондировать возможности нормализации отношений с США. Это категорически не устраивало коммунистических радикалов.

Как и полагается в марксистско-ленинской партии, руководители начали обвинять друг друга в «правом оппортунизме», «безыдейности», «скатывании» и прочих грехах, совсем как в «больших» коммунистических партиях.
Михаил Геллер, Александр Некрич, «Утопия у власти»

В августе—сентябре 1983 в политбюро и ЦК NJM и в PRG обозначился раскол на «марксистско-ленинскую» (Бернард Корд, Филлис Корд, Хадсон Остин, Эварт Лэйн, Лиэм Джеймс, Леон Корнуолл, Селвин Стрэчан) и «мелкобуржуазно-мещанскую» (Морис Бишоп, Юнисон Уайтмен, Жаклин Крефт, Кендрик Радикс, Джордж Луисон) фракции. Исторически политические корни первых вели преимущественно в OREL, вторых — в MAP. Существенно, что на стороне «марксистов-ленинцев» было командование PRA, тогда как на стороне «мещан» — функционеры общественных организаций.

Корд и его сторонники потребовали от Бишопа разделения верховной власти. Премьер-министр отказался. Тогда 12 октября 1983 Морис Бишоп был смещён со всех постов и на следующий день арестован. Власть перешла в руки группы Корда—Остина. В течение недели Бернард Корд фактически возглавил правительство Гренады, хотя формально не объявлял себя премьер-министром.

19 октября 1983 сторонники Бишопа во главе с министром иностранных дел Уайтменом освободили экс-премьера. Они захватили Форт Руперт — главную базу гренадской армии. Правительственные силы атаковали Форт Руперт, захватили Бишопа и семерых его сторонников, в том числе Уайтмена и министра образования Жаклин Крефт. Все они, включая беременную (по некоторым данным, не получившим официального подтверждения) Крефт, были убиты на месте. Командир подразделения, штурмовавшего Форт Руперт, лейтенант Каллистус Бернард лично расстрелял Мориса Бишопа.

Вечером 19 октября по гренадскому радио выступил генерал Хадсон Остин. В своей речи (начатой словами «Братья и сёстры!», что создавало известную аллюзию) Остин обвинил Бишопа в «связях с контрреволюционерами» и намерении «уничтожить руководство партии», сообщил о его расстреле, объявил о роспуске PRG и создании Революционного военного совета (RMC). Начались повальные аресты сторонников Бишопа. Политбюро и ЦК Нового движения ДЖУЭЛ (при заметно поредевшем составе) и командование PRA выразили поддержку перевороту со ссылкой на заветы Ленина. Была сделана ставка на установление открытой военной диктатуры. Характерно, что главные организаторы переворота и руководители RMC — Корд, Остин, Лэйн, Джеймс, Корнуолл, Страуд, Венту — принадлежали к группе OREL.

Кровопролитие и убийство премьера Бишопа стало поводом для американского вторжения, начавшегося 25 октября 1983. Режим был свергнут. Корд, Остин и их сподвижники арестованы и переданы в руки новых властей Гренады. Суд приговорил большинство из них к смертной казни с заменой на длительные сроки заключения. Новое движение ДЖУЭЛ перестало существовать.

Попытка политического ремейка

В июне 1984 года бывшие члены ЦК NJM и PRG Кендрик Радикс и Джордж Луисон создали Патриотическое движение имени Мориса Бишопа (MBPM). Радикс и Луисон поддерживали Бишопа в октябрьском конфликте 1983, были арестованы 19 октября и освобождены американцами.

MBPM выступало с ортодоксально-коммунистических позиций. Общественной поддержки партия не имела, на выборах собирала незначительное количество голосов, в парламенте представлена не была.

MBPM просуществовало до 2002 года, когда последний его лидер Терренс Марришоу присоединил партию к Народному лейбористскому движению Фрэнсиса Алексиса. Интересно, что антикоммунист Алексис в период правления NJM был решительным противником Бишопа и его режима.

Литература и источники

• д.ист. н. Э. Нитобург. Вехи революции // «Новое время», № 47 от 19.11.1982. стр.24-25
• Гренада строит новую жизнь (интервью с премьер-министром Гренады Морисом Бишопом) // «Латинская Америка», № 1, 1983. стр.81-95
• Ричард Джекобс. Революционный процесс на Гренаде // «Латинская Америка», № 6, 1983. стр.33-49
• [www.thegrenadarevolutiononline.com/ Ann Elizabeth Wilder. The Grenada Revolution online]

Отрывок, характеризующий Совместные усилия в области социального обеспечения, образования и освобождения

1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.