Nieuport

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Nieuport
Основание

1902

Упразднена

1932

Причина упразднения

поглощена SNCAO

Расположение

Франция Франция: Сюрен

Ключевые фигуры

Гюстав Делаж

К:Компании, основанные в 1902 годуК:Компании, упразднённые в 1932 году

Ньюпо́р (фр. Nieuport), позднее Ньюпо́р-Деля́ж (фр. Nieuport-Delage) — французская авиастроительная компания, существовавшая в период с 1902 по 1932 год. До Первой мировой войны производила гоночные самолёты, во время и после войны — истребители. На истребителях фирмы летало множество лётчиков Антанты, в их числе французский ас Жорж Гинемер.





История

Начальный этап

Первоначально основана под названием Ньюпо́р-Дюпле́кс (фр. Nieuport-Duplex) в 1902 году для производства деталей двигателей (завоевала в этом качестве хорошую репутацию). В 1909 году фирма была преобразована в Сосьетэ́ Женера́ль д’Аэро́-локомосьо́н (фр. Société Générale d’Aéro-locomotion),[1] и вышла со своей продукцией (включая детали систем зажигания) на рынок авиастроения. В это время был построен первый самолёт фирмы — небольшой одноместный моноплан, вскоре уничтоженный наводнением. Второй построенный самолёт взлетел в конце 1909 года, имея все принципиальные особенности современных самолётов, включая горизонтальное оперение, создающее отрицательную подъёмную силу (то есть подъёмная сила стабилизатора была направлена вниз, а не вверх, как, например, на самолётах фирмы Блерио́ Эроноти́к (фр. Blériot Aéronautique)) — такая схема более безопасна, и полностью закрытый фюзеляж, защищавший лётчика от подвижных элементов конструкции.

В 1911 году компания была переориентирована непосредственно на выпуск самолётов (хотя и продолжала выпускать всю номенклатуру отдельных деталей, включая воздушные винты) и получила название Ньюпо́р э Депла́н (фр. Nieuport et Deplante).

В 1911 году Эдуар Ньюпор (фр. Edouard Nieuport) (один из нескольких братьев) погиб, выпав из самолёта, и компанию возглавил Анри Дойч де ла Мерт (фр. Henri Deutsch de la Meurthe), известный энтузиаст развития авиации. При его финансировании название изменилось на Сосьетэ́ Анони́м дез Этаблиссме́нз Ньюпо́р (фр. Société Anonyme des Établissements Nieuport), а разработка текущих проектов была продолжена, хотя Шарль Ньюпор (фр. Charles Nieuport) (второй по старшинству из братьев) погиб в другом лётном происшествии (он сорвался в штопор) в 1912 году, и место главного конструктора занял швейцарский инженер Франц Шнейдер (фр. Franz Schneider), более известный своими работами у его следующего нанимателя, германской фирмы, L.V.G.,[2] и затяжной борьбой с Антоном Фоккером (нем. Anton Herman Gerard 'Anthony' Fokker) за патенты на синхронизатор для пулемёта. Шнейдер покинул фирму Nieuport в конце 1913 года.

Гюстав Деляж и Первая мировая война

После ухода Шнейдера главным конструктором в январе 1914 года стал Гюстав Деляж (не имеет никакого отношения к автомобильной компании Delage).[3] Новый генеральный конструктор приступил к разработке гоночного полутороплана — разновидности биплана, нижнее крыло которого имеет значительно меньшую хорду, нежели верхнее и представляет собой однолонжеронную конструкцию вместо обычно используемой двухлонжеронной. Этот самолёт не был готов к началу Первой мировой войны, но под обозначением Ньюпор 10 широко применялся военно-воздушными силами Королевского военно-морского флота (Royal Naval Air Service — R.N.A.S.) Великобритании, а также французскими и российскими военно-воздушными силами.[4] Лётные характеристики Ньюпор 10 и более мощного Ньюпор 12, также состоявшими на вооружении Королевского лётного корпуса (Royal Flying Corps — R.F.C.) были таковы, что позволяли применять указанные самолёты как истребители. Улучшив конструкцию Ньюпора 10 и уменьшив его размеры, фирма Nieuport создала самолёт, изначально разработанный как истребитель — Ньюпор 11 (также известен как «Ньюпор Бебе́» (англ. «baby», фр. bébé, рус. разг. «бебешка»), то есть «ребёнок Ньюпора 10»).[5]

До конца 1917 года большинство самолётов фирмы имели компоновочную схему полутороплана, принципиально аналогичную Ньюпору 10, конструкция которой от одного типа к другому последовательно улучшалась: устанавливались более мощные двигатели, крылья большего размаха, совершенствовалась конструкция фюзеляжа; пока этот ряд не завершился появлением Ньюпора 27. Ньюпоры с V-образными стойками страдали от слабости конструкции, присущей схеме полутораплана, и требовали осторожного пилотирования во избежание поломок крыла. К марту-апрелю 1917 года полуторапланная конструкция морально устарела по сравнению с новейшим германским Albatros D.III, и в военно-воздушных силах Франции самолёты-полуторопланы стали заменять на SPAD S.VII. Большинство позднейших одноместных Ньюпоров использовались в качестве учебных самолётов углублённой лётной подготовки, а не боевых истребителей, хотя несколько лётчиков, в особенности Альберт Болл и Шарль Нежессье предпочитали воевать на «ньюпорах». Лётчики Эдвард Рикебакер и Уильям «Билли» Бишоп одержали на «ньюпорах» некоторые из своих первых побед.[6]

Следующий проект, Ньюпор 28, стал для фирмы Nieuport первым самолётом с двухложеронной конструкцией как верхнего, так и нижнего крыльев, хотя силовой набор остался достаточно слабым. Французские ВВС уже выбрали SPAD S.XIII для замены SPAD S.VII и выпущенные к данному моменту Ньюпоры 28, казалось, ждала участь тренировочных машин. Но из-за нехватки SPAD’ов S.XIII первые истребительные эскадрильи Авиационной службы Армии США (USAAS), получили на вооружение Ньюпоры 28. За время своей недолгой службы в USAAS Ньюпор 28 стал первым истребителем, применённым авиачастью США в бою.[7]

После Первой мировой войны

К концу 1918 года фирма выпустила в полёт два новых типа: Ньюпор 29 и Ньюпор 31. 29-й отличался от более ранних Ньюпоров обтекаемым деревянным фюзеляжем-монококом, двигателем Испа́но-Сюи́за мощностью 300 л.с. и сильно расчаленной двухстоечной бипланной коробкой. 31-й был монопланом, выросшим из того же фюзеляжа, что и 28-й. Специально модифицированные варианты Ньюпоров 29 и 31 установили рекорды скорости и высоты, а 31-й, кроме того, стал первым самолётом, превысившим скорость 200 миль/ч (320 км/ч) в горизонтальном полёте (под управлением Жозе́фа Сади́-Леко́нта (фр. Joseph Sadi-Lecointe)).

В 1921 году фирма Nieuport поглотила компанию Сосьете́ Астра (фр. Société Astra), известную своими воздушными шарами, после чего недолгое время называлась Nieuport-Astra. Вскоре название было изменено Nieuport-Delage в честь заслуг главного конструктора, Гюстава Деляжа, который провёл компанию сквозь военные годы. В это время также была поглощена компания Теллье́ (Tellier), производившая гидросамолёты.

Несмотря на многочисленные успехи, продемонстрированные 29-м и 31-м в установлении рекордов скорости и высоты, Деляж быстро переключился на новую разработку — Ньюпор-Деляж NiD.42 ставшим самолётом, заложившим основу семейства самолётов, остававшегося на вооружении вплоть до капитуляции Франции во время Второй мировой войны. Этот проект, на первый взгляд лёгкий, как гоночный самолёт с укороченным крылом (42S), потом одноместный (42 °C.1) и двухместный (42 °C.2) истребители для французских ВВС, хотя ни один из них не был принят на вооружение.

Ньюпор-Деляж NiD.52 был принят на вооружение в Испании и оставался в строю до начала гражданской войны, хотя к этому времени он уже устарел и был снят с вооружения ещё до конца войны. После этого Франция закупила много самолётов 62 серии (620, 621, 622, 629) которые состояли на вооружении большинства французских истребительных частей, пока не были заменены новыми самолётами в конце 1930-х гг. Несмотря на то, что 62-я серия безнадёжно устарела, несколько французских эскадрилий второй линии ещё были укомплектованы этими машинами во время вторжения во Францию. Разрабатывались и другие самолёты, большинство из которых осталось в единичных экземплярах или их разработка не была закончена.

Последние самолёты, разрабатывавшиеся фирмой, большей частью были закончены фирмами-преемниками, поскольку в 1933 году Nieuport объединился с компанией Луа́р (фр. Loire) и образовал компанию Луа́р-Ньюпо́р (фр. Loire-Nieuport), потом, в период слияний во французской авиапромышленности, в 1936 году был преобразован в Сосьете́ насьона́ль дез конструксь́он аэронати́кьс де л’уэ́ст (фр. Société nationale des constructions aéronautiques de l’ouest — SNCAO) — Западную государственную авиастроительную компанию. Из этих самолётов на вооружение был принят только Луар-Ньюпор LN.401 — одноместный однодвигательный пикирующий бомбардировщик-моноплан с крылом «обратная чайка», делавшим его похожим на Junkers Ju 87.

Ликвидация фирмы Ньюпор

В 1932 году в результате принудительных слияний, имевших место во французской авиационной промышленности, Деляж покинул фирму и компания Nieuport-Delage, хотя и на короткое время, снова стала называться Nieuport, прежде чем стать Loire-Nieuport и затем полностью исчезнуть в SNCAO. Без опытного главного конструктора компания не смогла как прежде разрабатывать легендарные самолёты и почти полностью исчезла перед Второй мировой войной. SNCAO в конечном счёте была поглощена мощной корпорацией Аэроспасья́ль (Aérospatiale); архивы компании частично погибли во время Второй мировой войны, а оставшаяся их часть была сожжена, чтобы она не попала в руки немцев. Тем не менее, это не помешало немцам обвинить нескольких сотрудников фирмы в шпионаже, поскольку последний самолёт, носивший название Nieuport, был необычайно похож на Junkers 87 — хотя в отличие от него был одноместным и с убирающимся шасси.

Продукция

Галерея

Напишите отзыв о статье "Nieuport"

Примечания

  1. Munson p.150
  2. Gray & Thetford P.169
  3. Munson P.152
  4. Cheesman p.90
  5. Cheesman p. 92
  6. Knight, Clayton (September 1957). «A Portfolio of Vintage Warbirds». TRUE Magazine.
  7. Treadwell P.74

Литература

  • Cheesman, E.F. (ed.). Fighter aircraft of the 1914—1918 War. — Letchwordth: Harleyford, 1960.
  • Gray, Peter. German Aircraft of the First World War. — London: Putman, 1962.
  • Munson, Kenneth. Pioneer Aircraft. — London: Blandford, 1969.
  • Treadwell, Terry. America’s First Air War. — Shrewsbury: Airlife, 2000.

Ссылки

  • [www.wio.ru/ww1a/n-rus.htm Самолёты «Ньюпор» в России] (рус.). Проверено 8 июня 2011. [www.webcitation.org/67eBAJ9xi Архивировано из первоисточника 14 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Nieuport

В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]