No Code

</td></tr>

No Code
студийный Pearl Jam
Дата выпуска	27 августа 1996 года
Записан	12 июля 1995 года – май 1996 года Chicago Recording Company (Чикаго, Иллинойс), Kingsway Studio (Новый Орлеан, Луизина), Studio Litho (Сиэтл, Вашингтон)
Жанр	альтернативный рок гранж психоделический рок экспериментальный рок
Длительность	49:37
Продюсер	Брендан О'Брайан, Pearl Jam
Страна	США
Язык песен	английский
Лейбл	Epic
Хронология Pearl Jam
Vitalogy (1994) No Code (1996) Yield (1998)

К:Альбомы 1996 года

No Code — четвертый студийный альбом американской рок-группы Pearl Jam, выпущенный 27 августа 1996 года, на лейбле Epic Records. Группа вернулась к записи этого альбома, после проблемного тура в поддержку Vitalogy, во время которого Pearl Jam бойкотировали Ticketmaster. С музыкальной стороны альбом более разнообразен чем предыдущие релизы группы, и содержит элементы гаражного рока, ворлдбита, психоделического рока, и экспериментального рока.

No Code дебютировал на первой строчке чарте Billboard 200, но из-за падения интереса поклонников к пластинке, он стремительно опустился на ряд позиций в низ чартов. Критические отзывы об альбоме были смешанными, имелись как положительный отзывы о разнообразном звучании так и отрицательные о музыкальной несогласованности. Альбом стал первой работой Pearl Jam не получившей мульти-платинового, удостоившись лишь одной платиновой сертификации RIAA в США.

Запись

Для своего четвертого альбома, Pearl Jam вновь привлекли к работе Брэндана О'Брайана, уже работавшего над Vs. и Vitalogy. No Code был первым альбомом в составе группы для ударника Джека Айронса, присоединившегося к группе, когда запись Vitalogy была завершена. После последующего летнего en:Vitalogy Tour, группа начала писать материал No Code в Чикаго, Иллинойс, в июле 1995 года, во время аномальной жары. Сессия в Чикаго продлилась неделю, после чего группа вновь отправляется в тур. Взяв небольшой перерыв, группа продолжает запись в Новом Орлеане, Луизиана, где группа записывает «Off He Goes». Запись альбома группа уже завершала в 1996 году, в родном Сиэтле, на студии Litho, которая принадлежала Госсарду. Альбом был смикширован О'Брайаном на Southern Tracks, Атланта, Джорджия.

Запись альбома началась напряженно. Басист Джеф Амент не знал о том что группа уже как три дня занята написанием материала, и сказал что «его не очень привлекает запись». Гитарист Майк МакКреди сказал по этому поводу: «Я уверен, что Джефф был пьяный. Мы все просто обиделись друг на друга». В один момент Амент даже покинул студию и собирался уйти из-за недовольства Эдди Веддером, контролирующего творческий процесс. Pearl Jam балансировали между концертной деятельностью и записью, Айронс говорил что группа «была словно на лету во время создания No Code, и возможно здесь были положительные стороны, но мы действительно серьезно устали. Было трудно отыгрывать шоу, длящиеся по два-три часа и потом еще стараться что-то придумать в студии».

МакКреди говорил, что отдельные песни придумывались и записывались во время джем-сейшна. Амент отмечал, что члены группы брали фрагменты песен, и после нескольких часов они получали музыку, к которой Веддер добавлял вокал. Он также сказал, что «Эдд.. типичный парень который завершает написание песни...Но No Code, там было много работы для него» МакКриди говорил, что Джек Айронс был тем человеком, который стремился уладить все конфликты, и по его словам был самым влиятельным участником группы. Комментируя альбом в целом, О'Брайан сказал, «Это была переходная запись, но мы действительно хорошо провели время занимаясь ей».

Музыка и лирика песен

В то время как Vitalogy немного отошел от звучания ранних альбомов, No Code представляет собой плавный переход от стадионного рока Ten', к экспериментальным балладам и шумному гаражному року. Некоторые песни написаны на тонких гармониях («Off He Goes»), другие под влиянием музыки восточной Азии («Who You Are»). Айронс придавал этническое, племенное звучание ударным в песнях «Who You Are» и «In My Tree». Дэвид Браун из Entertainment Weekly отметил что «No Code представляет более широкий спектр настроений и инструментально сильней предыдущих альбомов».

Среди ключевых тем лирики альбома выделяется духовность, нравственность и самоанализ. Веддер говорил, «некоторые песни о самоанализе, это размышления о том что испытывают мои друзья, когда они приближаются к тридцати годам. По словам Амента, некоторые песни о истории группы, о её взрослении. Лирика «Hail, Hail» посвящена двум людям, тех сложным отношениям, о их желании быть вместе. «Around the Bend» писалась Веддером как колыбельная, которую мог бы спеть сын Айрона. Так же на альбоме, гитарист группы, Госсард, впервые выступил в качестве автора лирики("Mankind"). Он же, исполнил основную вокальную партию к этой песне.

«Smile» посвящена Деннису Флемиону из группы The Frogs, который однажды подшутил над Веддером. Текст песни был частично взят из песмен The Frogs "This Is How I Feel" и "Now I Wanna Be Dead". Флемион был указан как один из авторов на буклете к виниловой версии, в отличие от CD-версии. Текст песни "Red Mosquito" вдохновлен инцидентом, случившимся 24 июня 1995 года на концерте в Сан-Франциско в Golden Gate Park, во время которого Веддер был госпитализирован с подозрением на токсикоинфекцию. В результате группа была вынуждена отменить ряд своих последующих выступлений.

Оформление альбома и название

Для оформления упаковки было использованно 156 фотографий размером 2x2. Снимки на первый взгляд кажутся случайными. Так на одной из фотографий, к примеру, запечатлен глаз Денниса Родмана, бывшего игрока Chicago Bulls, являющегося полконником группы,, а на другом - ожог ската на стопе Веддера. Если смотреть на фотографии издалека то можно разглядеть символ альбома No Code - треугольник с глазом внутри.

Когда Веддера спросили о названии релиза, то он ответил что "альбом был назван именно как No Code потому что на самом деле он полон кодов. Это дезинформания." В медицинской терминологии, "no code" обозначает "отказ от реанимации". В другом интервью Веддер сказал, что "если что-то оканчивается провалом, то вы признаетесь себе в этом подсознательно. No Code это тоже самое. Для меня, No Code означает 'не реанимировать'."

Тур

После выпуска альбома, осенью 1996 года, Pearl Jam отправляются в тур по Северной Америке и Европе. Короткий тур по США в основном проходил по городам восточноо побережья. Как и во время тура в поддержку Vitalogy, в Северной Америке была отыграно довольно мало концертов в рамках тура No Code, из-за продолжения бойкота группой Ticketmaster. Европейский тур, начался с концерта, 3 ноября 1996 года в Берлине, который транслировался многими радиостанциями мир.

Во время американского тура фанаты группы жаловались на трудности, связанные с приобретением билетом вне касс. Госсард говорил, что во время всего тура "группу сопровождал сильный стресс" и что "быть частью группы становилось все более и более трудно". Он также добавил, что "Ticketmaster, хоть и являясь монополистом, все же очень эффективен, так что мы не могли играть на тех сцен, на которых хотели""

17 октября 2014 в i wireless Center в Молине, во время Lightning Bolt Tour, Pearl Jam отыграли весь альбом.

Коммерческий успех

За первую неделю было продано более чем 500 000 копий No Code что позволило ему возглавить Billboard 200. Однако это было значительно меньше по сравнению с предыдущими двумя альбомами группы. Альбом занимал первое место в течение двух недель, и был последним альбомом группы который смог занять первое место, до выпуска Backspacer. No Code стал первым альбомом группы не получившим мультиплатиновый статус. По состоянию на 2013 год продано 1.75 миллиона копий в США.

С альбома было выпущено три сингла. «Who You Are» занял 31 позицию в чарте Billboard Hot 100, и лидировал в чарте Modern Rock. Также он занял пятое место Mainstream Rock. Другие синглы с альбом, «Hail, Hail» и «Off He Goes», не смогли попасть в Hot 100, но тем не менее пробились в Mainstream Rock chart и в Modern Rock chart, как и песня "Red Mosquito".

Критика

Рецензии
Оценки критиков
Источник	Оценка
Allmusic
Entertainment Weekly	(C)
The New York Times	(mixed)
NME	(7/10)
Pitchfork Media	(5.4/10)
Q
Robert Christgau
Rolling Stone
Time	(mixed)
USA Today

No Code получил преимущественно положительные оценки критиков. Так, автор Rolling Stone, Дэвид Фрик, дал No Code четыре звезды из пяти возможных, назвав его "резким до головокружения". Он также похвалил альбом за "импульсивный, провокационный, далекий от действительности звук, столь редкий в современном мейнстрим-роке", кроме того добавив что "No Code не следует никаким правилам и не подается каким-либо ограничениям." Q поставил альбому четыре звезды из пяти возможных. В обзоре отмечалось, что альбом "постоянно прибавляет неожиданные и увлекательные моменты.... Это сплошной аттракцион среди интригующих находок и мощных гитарных проигрышей." Критик Роберт Кристгау охарактеризовал альбом как "неспешную победу над меланхолией." Обозреватель AllMusic, Стивен Эрлевайн дал альбому три звезды из пяти возможных: "Хоть и немного бессвязный, No Code это наиболее насыщенный и плодотворный альбом Pearl Jam." NME поставил No Code семь баллов из десяти. В обзоре было указано что "Веддер по-прежнему озазабочен собственной смертностью, но сейчас это выглядит скорее квази-мистично, чем печально....при всей свое относительной безмятежности , No Code до сих пор сложное творение."

Подробно рассматривая песни с альбома, Джон Парельс из The New York Times написал что и "половина из них не стоит усилий." Кроме того, он отметил что "Веддер излишне часто впадает в Дисней-синдром, идеализируя и превознося детство." Дэвид Браун из Entertainment Weekly выставил альбому оценку C, добавив что No Code представляет собой "собрание разрозненных ничего не значащих фрагментов, соответствующее характеризующих группу." Относительно изменения настроения альбома в сравнении с предыдущими он сказал что "Pearl Jam без страданий и боли, подобен кренделю без соли, или Сиэтллу без дождя." Райан Шрибер из Pitchfork Media назвал альбом "приятным на слух," но также написал что "альбом забит одним наполнителем." Кристофер Фэрли из Time, написал что альбом звучит так "будто у музыкантов кризис среднего возраста"."

Список композиций

№	Название	Длительность
1.	«Sometimes»	2:40
2.	«Hail, Hail»	3:41
3.	«Who You Are»	3:50
4.	«In My Tree»	3:59
5.	«Smile»	3:52
6.	«Off He Goes»	6:02
7.	«Habit»	3:35
8.	«Red Mosquito»	4:03
9.	«Lukin»	1:02
10.	«Present Tense»	5:46
11.	«Mankind»	3:28
12.	«I'm Open»	2:57
13.	«Around the Bend»	4:35
49:37

Участники записи

Pearl Jam

• Джеф Амент – бас-гитара, гитара, вокал,
• Стоун Госсард – гитара, вокал
• Джек Айронс – ударные
• Майк МакКреди – гитара, пианино,
• Эдди Веддер – вокал, гитара, гармоника

Позиции в чартах

Чарт (1996)	Позиция
Australian Albums Chart	1
Austrian Albums Chart	3
Belgian Albums Chart (Wa)	5
Belgian Albums Chart (Vl)	6
Canadian Albums Chart	1
Danish Albums Chart	1
Dutch Albums Chart	5
Finnish Albums Chart	4
French Albums Chart	28
German Albums Chart	6
Hungarian Albums Chart	17
Irish Albums Chart	3
Italian Albums Chart	4
Japanese Albums Chart	16
New Zealand Albums Chart	1
Norwegian Albums Chart	3
Portuguese Albums Chart	1
Spanish Albums Chart	11
Swedish Albums Chart	1
Swiss Albums Chart	13
UK Albums Chart	3
US Billboard 200	1

Сертификации

Регион	Сертификаты
Австралия (ARIA)	Платина
Канада (Music Canada)	2× Платина
Великобритания (BPI)	Золото
США (RIAA)	Платина

|}

Синглы

Год	Сингл	Максимальная позиция в чартах
		US	US Main	US Mod	AUS	CAN	FIN	IRE	NLD	NOR	NZ	SWE	UK
1996	«Who You Are»	31	5	1	5	4	2	19	47	7	17	26	18
	«Hail, Hail»	—	9	9	31	—	—	—	—	—	—	—	—
	«Red Mosquito»	—	37	—	—	—	—	—	—	—	—	—	—
	«Off He Goes»	—	34	31	46	36	—	—	—	—	—	—	—
"—" Означает, что сингл не попал в хит-парад.

Ссылки

• [pearljam.com/music/releases/studio%20album/no-code No Code на pearljam.com]

Отрывок, характеризующий No Code

– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.