Novus Ordo Missae

Novus Ordo, или Novus Ordo Missae — условное название чина мессы, используемого в настоящее время в Римско-католической церкви в богослужении римского обряда, который был введён в употребление Папой Павлом VI в 1969 году. Термином Novus Ordo (без добавления Missae) часто называют и в целом богослужебный обряд, введённый тогда же и явивший собой осуществление богослужебных реформ, предписанных II Ватиканским Собором, хотя это осуществление и не во всём соответствовало предписаниям Собора.

7 июля 2007 года папа Бенедикт XVI в motu proprio Summorum Pontificum установил, что латинская месса может совершаться в двух формах: «ординарной», под которой имеется в виду Novus Ordo, и «экстраординарной», то есть тридентской (в редакции 1962 года).

Терминология

Термин Novus Ordo не является официальным названием этого обряда. Происхождение названия связано с латинскими документами, описывавшими предварительные версии чина мессы, где этот чин (Ordo Missae), чтобы отличать его от существовавшего до этого чина, называли «novus ordo Missae», то есть «новый чин мессы». Впоследствии, однако, этот термин стал использоваться как имя собственное, обозначая данный чин мессы и обряд в целом. В основном этот термин используют для различения этого обряда и существовавшего до него, который, в этом контексте, именуется «тридентским» или «традиционным» обрядом. Данная терминология используется преимущественно (но не исключительно) католиками-традиционалистами. Некоторые приверженцы этого нового обряда считают данный термин уничижительным, и тогда используются другие наименования, например, «Месса Павла VI», «послереформенный обряд», или просто «новый обряд». После выхода «Summorum pontificum» используется также термин «ординарный обряд». Официально католическая Церковь, говоря о том или ином чинопоследовании мессы, указывает на год выпуска Миссала, например, «Римский Миссал 1962 года», или «Римский Миссал 2002 года».

История

Предпосылки реформы

История пересмотра чина мессы и других богослужений римского обряда уходит своими корнями в Литургическое движение, католическую организацию, существовавшую в XIX и XX веках. Это движение, основателем которого был Дом Проспер Гиранже (1805—1875), ставило свой целью призвать мирян к более осознанному участию в литургии, посредством частого посещения богослужений (не только месс), понимания их смысла и следования сердцем и мыслью за священником. При этом изменения, предполагавшиеся в самой литургии, были минимальными. В основном предлагалось изменить календарь (на тот момент в календаре было 252 праздника святых, отменявших собой службу текущего дня). Это движение пользовалось поддержкой, в частности, Папы св. Пия X, который восстановил значение Григорианского хорала в богослужении и совершил реформу Бревиария, установив оптимальное соотношения между воскресными днями и праздниками святых. Он также призывал верующих к более внимательному участию в богослужении: «вы должны молиться со священником святыми словами, произносимыми им во имя Христа и которые Христос говорит через него. Вы должны соединить своё сердце со святыми чувствами, содержащимися в этих словах, и таким образом следовать всему, что происходит на алтаре. Действуя таким образом, вы молитесь на Святой Мессе».

После Пия X, однако, Литургическое движение постепенно изменило свою направленность, взяв курс на продвижение, в том числе, таких изменений, для противодействия которым и было создано. Основные цели движения, впрочем, оставались такими же — сделать литургию более понятной для народа, более активное участие мирян и т. п. — однако реализовать это предлагалось не столько объяснением сути богослужения, праздников и т. д., сколько изменением и упрощением самого богослужения. В частности, хотя движение всё ещё не выступало за полный пересмотр чина мессы, предлагалось изменить некоторые практики, такие как упоминание о принесении жертвы ещё во время оффертория, тайное чтение многих важных молитв, чтение молитв и библейских отрывков на латыни, а не на местных языках, дублирование некоторых молитв (например, Confiteor или Domine, non sum dignus).

Литургисты к тому времени в результате исследования древних рукописей обнаружили множество литургических элементов различной ценности, которые использовались в богослужениях первых веков христианства, но впоследствии оттуда выпали; или, напротив, элементов, носившие частный характер, которые попали в чин мессы и были закреплены там в 1570 году Папой св. Пием V. Соответственно, участники литургического движения призывали к восстановлению в мессе отдельных богослужебных форм первых веков.

С 1930-х годов они ввели так называемые «диалоговые мессы», предполагавшие более активное участие народа (на возгласы священника на такой мессе отвечал не министрант, как обычно, а все прихожане). В некоторых случаях — например, в скаутских лагерях и других молодёжных организациях — участникам движения удавалось совершать мессы на национальных языках, на обычном столе в качестве алтаря и лицом к народу. Одним из участников тех литургических экспериментов в Риме в 1933 году был молодой капеллан Католического молодёжного движения, священник Джованни Баттиста Монтини, будущий Папа Павел VI.

Ответом на эти эксперименты стала энциклика Mediator Dei), написанная Папой Пием XII в 1947 году. В энциклике, в частности, Пий XII хвалит работу литургистов, обнаруживших элементы богослужений первых веков, настаивая при этом, что только Святой Престол может решать, что предпринять на основании этих находок. При этом он осуждает стремление восстановить древние обычаи только ради их древности как таковой, без учёта последующего развития литургического опыта Церкви. Относительно использования национальных языков в богослужении в энциклике говорилось, что «использование родного языка в некоторых обрядах может быть большим преимуществом для людей». В то же время Пий XII подчёркивал, что только Святой Престол может дать разрешение на использование национальных языков.

Комиссия, созданная в своё время Пием V, также должна была вернуть обряд литургии «к оригинальной форме и обряду святых отцов» (как сказано в булле Quo Primum ), но ей не удалось это сделать ввиду недостатка имевшихся к её распоряжении материалов. Например, не была восстановлена молитва верных, от неё осталось лишь отдельное слово «Oremus» (т. е. «Помолимся»)

Начало пересмотра

Римский миссал, после его выхода в 1570 году, пересматривался неоднократно. Первый пересмотр был сделан уже 34 года спустя, Папой Климентом VIII, потом, ещё 30 лет спустя, Папой Урбаном VIII. Вносили изменения и другие Папы, но все эти изменения касались лишь сопутствующих частей миссала, не затрагивая собственно чина литургии. Наиболее радикальные изменения начались лишь в XX веке.

В ответ на декрет, изданный Первым Ватиканским Собором, Пий X в 1911 году внёс изменения в распределение псалмов в Бревиарии. В своей булле Divino afflatu) он описывал эти изменения как «первый шаг в направлении исправления Римского Бревиария и Миссала». Для мирян, однако, эти изменения остались практически незамеченными, за исключением того, что на воскресной мессе стала совершаться преимущественно не служба попадавшего на этот день святого, а воскресная служба.

Реформы Пия XII

В 1955 году Пий XII внёс существенные изменения в службы Вербного (Пальмового) Воскресенья, Пасхального Триденствия и Навечерия Пятидесятницы. Обряд благословения пальм в Вербное воскресенье был упрощён, и оттуда были изъяты такие элементы, как чтение Sanctus, оставшиеся там от древнего обычая совершать при благословении пальм отдельную мессу. Среди изменений в Великий Четверг следует отметить перенесение мессы с утра на вечер, что освобождало утро для особой мессы освящения елея, совершавшейся епископом, и установление на вечерней мессе чина омовения ног. Изменения в службе Великой Пятницы включали в себя перемещение этой службы с утра на дневное время, и разрешение мирянам принимать Причастие, что раньше мог делать в этот день только священник. Был также отменён обычай, когда священник, причащаясь, пил вино из чаши, куда он опускал Тело Христово.

Значительные изменения были внесены в службу Пасхального бдения:

• Совершение службы было перенесено с утра Великой Субботы на ночь перед Пасхой.
• Трисвечник, на котором ранее зажигались свечи в начале службы, был заменён одной свечой, был также установлен обычай держать свечи всем собравшимся в храме.
• Были введены новые обряды, такие, как чин обновления крещальных обетов (на национальных языках) и написание на Пасхальной свече арабскими цифрами текущего года.
• Молитва за императора в Exultet была заменена новосоставленной молитвой.
• Восемь чтений из Ветхого Завета были изъяты, ещё одно сокращено, и священник больше не был обязан тихо читать эти отрывки в то время, когда они громко пелись или читались.
• Было отменено чтение «Последнего евангелия» (Ин. 1, 1-14) в конце мессы.

На службе Навечерия Пятидесятницы было полностью отменено традиционное освящение крещальной воды, сопровождавшееся Литанией всем Святым и шестью чтениями из Ветхого Завета. Они по-прежнему печатались в Миссале, который, за исключением изменений в богослужении Страстной Недели, оставался неизменённым и не считался новым editio typica, типовым изданием, отменявшим миссал Пия X, который был выпущен Папой Бенедиктом XV в 1920 году.

Другой существенной реформой Пия XII явилось разрешение совершать мессу вечером. Это повлекло за собой изменение евхаристического поста: если раньше требовалось воздерживаться от пищи с полуночи, то теперь этот пост был сокращён до трёх часов. Разрешение вечерних месс позволило участвовать в них тем, кто не мог делать этого утром, так как находился на работе. С другой стороны, с введеним вечерних месс из богослужения в приходских храмах оказалась вытеснена последняя служба суточного круга, совершавшаяся в храме — вечерня. Службы суточного круга (Бревиарий), таким образом, полностью сделались частным делом священнослужителей.

Реформы Иоанна XXIII

Папа Святой Иоанн XXIII, пришедший на смену Пию XII в 1958 году, добавил некоторые новые праздники и внёс некоторые изменения в календарь и в уставные рубрики. Так, количество праздников, имевших приоритет перед воскресным днём, было сокращено до девяти; некоторые праздники были понижены в ранге до простых воспоминаний; будние дни Великого Поста получили приоритет над большинством праздников, за исключением duplex 1-го и 2-го классов; было уменьшено число чтений на утрени (Matinum).

Однако более заметными были два других внесённых им изменения: изъятие слова «perfidi» (неверные) из молитвы об иудеях в Великую Пятницу и добавление в Евхаристический канон имени Святого Иосифа. Последнее изменение было особенно значимым, так как до этого канон мессы считался практически неприкосновенным. Вышедшее при Иоанне XXIII editio typica Миссала является последним изданием дореформенного миссала.

Второй Ватиканский Собор

На Втором Ватиканском Соборе, проходившем с 1962 по 1965 год были, среди прочего, рассмотрены и вопросы литургической реформы. Этому посвящена провозглашённая 4 декабря 1963 года Конституция Sacrosanctum Concilium. Далее приводятся положения из этой конституции, касающиеся непосредственно предписываемых изменений.

(общие принципы)

35. Дабы отчётливо явствовало, что в Литургии обряд тесно связан со словом:

1) При совершении богослужения следует ввести более обильное, разнообразное и уместное чтение Священного Писания.

(об Евхаристии)

50. Чин Мессы следует пересмотреть таким образом, чтобы явственнее представал смысл, присущий каждой отдельной её части, равно как и взаимосвязь между этими частями, и облегчалось благоговейное и деятельное участие верных. Поэтому обряды, существо которых должно строго сохраняться, следует упростить: опустить то, что с течением времени стало повторяться или было добавлено без особой пользы. Напротив, кое-что из того, что со временем незаслуженно исчезло, надлежит восстановить по исконным правилам Святых Отцов, если это покажется уместным или необходимым.

51. Чтобы обильнее готовить трапезу слова Божия для верных, следует шире открывать сокровищницу Библии, чтобы в течение установленного числа лет народу зачитывалась преобладающая часть Священного Писания.

52. Проповедь <…> настоятельно рекомендуется как часть самой Литургии. Более того: на Мессах, совершаемых в воскресенья и по предписанным праздникам при стечении народа, опускать её не следует, если только на это не будет важной причины.

53. Надлежит восстановить «всеобщую молитву», или молитву верных, после Евангелия и проповеди, особенно по воскресеньям и по предписанным праздникам <…>.

55. Настоятельно рекомендуется то более совершенное участие в Литургии, при котором верные после причащения священника принимают Тело Господне от того же самого Жертвоприношения.

(о литургии часов)

88. Поскольку цель Литургии Часов — освящение дня, то традиционный круг Часов следует преобразовать, чтобы по мере возможности каждый Час соответствовал своему действительному времени.<…>

89. Итак, при преобразовании Литургии Часов следует соблюдать следующие нормы:

а) Утреня, как молитвы утром, и Вечерня, как молитвы вечером, по священной традиции всей Церкви должны считаться стержнем ежедневной Литургии Часов и совершаться соответственно;

б) Повечерие надлежит расположить так, чтобы оно было надлежащим образом приурочено к концу дня;

в) Хотя служба, называемая Часом Чтений, сохраняет в хоре характер ночного воспевания хвалы, её следует преобразовать так, чтобы читать её можно было в любой час дня, причём состоять она должна из меньшего числа псалмов и из более пространных чтений;

г) Первый Час упраздняется;

д) Для хора сохраняются малые Часы: Третий, Шестой и Девятый. Вне хора можно выбрать один Час из трёх, наиболее отвечающий времени дня.

91. Чтобы круг Часов, изложенный в ст. 89, мог соблюдаться на деле, псалмы следует распределить уже не в границах одной недели, но на более длительный промежуток времени.

(О литургическом годе)

107. Годовой литургический круг надлежит пересмотреть таким образом, чтобы при сохранении или восстановлении традиционных обычаев и правил относительно праздников и постов соответственно условиям нашей эпохи остался в целости и присущий им исконный характер, дабы благочестие верных должным образом питалось в праздновании тайн христианского Искупления, и прежде всего — пасхальной тайны.

108. Сердца верных должны направляться прежде всего ко дням праздников Господних, на которых в течение года празднуются тайны спасения. Поэтому великие Господни и Богородичные праздники должны занять подобающее им место, выше праздников святых, чтобы надлежащим образом знаменовался полный цикл тайн спасения.

111. <…> Чтобы праздники святых не получили преимущества над праздниками, отмечающими сами тайны спасения, большинство их предоставляется празднованию в каждой из отдельных Церквей, стран или монашеских семейств. На всю Церковь следует распространять лишь те праздники, на которых поминают святых, имеющих действительно вселенское значение.

Осуществление реформы

В 1964 году Павел VI установил Consilium ad exsequendam Constitutionem de Sacra Liturgia (Совет по осуществлению Конституции о Священной Литургии). 26 сентября 1964 года, ещё во время заседаний Собора, Священная Конгрегация обрядов выпустила инструкцию «Inter oecumenici», которая была введена в действие 7 марта 1965 года и представляла собой существенные изменения в существующей литургии, хотя сама форма обряда была сохранена. В связи с этой инструкцией некоторые говорят о «Миссале 1965 года», однако не было выпущено типового издания миссала, а упомянутая инструкция содержала ряд указаний относительно Миссала 1962 года, которые были включены в некоторые издания Миссала на национальных языках, начавшие появляться в то время. Эти изменения включали в себя: разрешение использования национальных языков; разрешение священнику совершать мессу лицом к народу; некоторые текстовые изменения, такие, как отмена псалма Judica в начале мессы, и Последнего Евангелия и молитв Льва XIII в конце. Вышедший в 1967 году документ «Tres abhinc annos» содержал вторую инструкцию по осуществлению решений Собора, относящихся к Литургии. Изменения в текстах были минимальными, однако были упрощены рубрики и одеяние священнослужителей. Тем временем были разрешены сослужение и причащение под обоими видами, и в 1968 году, в дополнение к традиционному Римскому канону, были добавлены ещё три евхаристические молитвы.

К октябрю 1967 года Совет полностью подготовил черновую редакцию нового чина литургии, и она была представлена Синоду епископов, собравшихся в этом месяце в Риме. Епископы присутствовали на первом публичном совершении мессы по новому чину в Сикстинской капелле. В ходе голосования за этот чин, 71 епископ проголосовал placet («одобряю»), 43 — non placet («не одобряю») и 62 проголосовали placet iuxta modum («одобряю с оговорками»). Некоторые из этих оговорок были приняты во внимание и внесены в текст.

Новый миссал был введён апостольской конституцией Павла VI Missale Romanum, выпущенной 3 апреля 1969 года. Эта конституция устанавливала в качестве дня, когда должны были начаться богослужения по новому миссалу, первое воскресенье Адвента текущего года (т. е., начало нового литургического года). Однако сам новый миссал вышел только в следующем году, а переводы на национальные языки появились ещё позже.

Суть изменений

Перечень основных изменений

Далее приводятся некоторые, наиболее заметные изменения в новом обряде по сравнению со старым, как в миссале, так и в других богослужениях

На мессе

• Упрощены начальные обряды. Изъят начальный псалом (Judica, пс. 42); покаянная молитва Confiteor (ранее читавшаяся два раза, отдельно священником и министрантом) теперь читается один раз от лица всех собравшихся, включая священника. Если в начале мессы совершается иной покаянный обряд (напр., окропление святой водой по воскресеньям), Confiteor опускается вовсе.
• На мессах воскресений и торжеств читается обычно не два, а три библейских чтения. Вместо прежнего Градуала, включавшего выдержки из псалма, читается или поётся полностью Ответный псалом. Общий объём библейских чтений увеличен (до 13,5 % Ветхого Завета и 71,5 % Нового Завета, тогда как раньше было соответственно 1 % и 16,5 %) за счёт того, что вместо прежнего однолетнего цикла введён трёхлетний цикл для воскресных дней и двухлетний для будних.
• Коленопреклонение, бывшее во время чтения Credo, оставлено только для двух дней в году, а в прочие дни заменено поклоном. На практике, впрочем, в ряде стран вместо Никейского Символа веры стал читаться более короткий Апостольский Символ.
• После Евангелия (Credo и проповеди, если есть) читается молитва верных.
• Сильно сокращён чин предложения даров (офферторий). С другой стороны, на торжественных мессах может совершаться церемония принесения даров (хлеба, вина и других) к алтарю мирянами.
• При совершении Анафоры священник может выбрать один из четырёх евхаристических канонов: I — Римский канон; II и III — новонаписанные каноны; IV — канон, составленный на основе анафоры св. Василия Великого. Ещё несколько канонов могут использоваться на детских мессах. Каноны теперь читаются не тихо, как раньше, а громко, на весь храм.
• Изменены Установительные слова. Вставка Misterium fidei, бывшая раньше частью этих слов, теперь возглашается отдельно.
• Значительно сокращено количество коленопреклоненией и крестных знамений во время всей мессы. В частности, 25 крестных знамений, совершавшихся над Хостией и Чашей во время Евхаристического канона на прежней мессе (из которых 15 было после консекрации) были заменены одним крестным знамением незадолго до консекрации.
• Изменены или переставлены на другие места ряд молитв после Отче наш и перед причащением. Обряд преподания мира (ritus pacis), бывший ранее зарезервированым только для священнослужителей на торжественной мессе, теперь совершается и мирянами.
• Причащение мирян теперь входит в чин мессы (до этого представляло собой отдельный чин).
• Завершающий возглас Ite, missa est теперь действительно завершает мессу. Бывшее после него благословение теперь совершается до него, ряд других обрядов (например, «последнее Евангелие») упразднены.

В Литургии часов

• Прежняя книга «Бревиарий» теперь называется «Литургия часов». Содержащиеся в ней службы преобразованы в соответствии с процитированными выше указаниями Собора: Утреня, Час чтений, Дневной час, Вечерня, Завершение дня (Повечерие).
• Практически все службы составлены по одной схеме: гимн, три псалма с антифонами, краткое чтение с респонсорием, заключительная молитва. Вечерня и утреня отличаются, фактически, только воспеваемой в конце новозаветной песнью: Benedictus для утрени и Magnificat для вечерни.
• В конце вечерни и утрени читаются Preces («Просьбы»), аналогичные по форме упомянутой выше «молитве верных». Сразу после «Preces» читается «Отче наш», а после него — молитва дня (Коллекта).
• Псалмы, читаемые в Литургии часов, организованы в четырёхнедельный цикл. Из ряда псалмов при этом изъяты некоторые строки (например, где упоминается о мести врагам и т. п.), а три псалма (57, 82 и 108) исключены вовсе.

Календарь

• Изменена «ранжировка» праздников. Вместо прежней сложной системы «простых», «полудвойных», «двойных» (simplex, semiduplex, duplex) праздников, где последние делились ещё на классы, введена трёхступенчатая система: память, праздник, торжество (память при этом может быть обязательной и факультативной).
• За исключением двух главных праздников — Рождества и Пасхи — отменено празднование с октавой. Любой праздник теперь продолжается один день, кроме торжеств, которые продолжаются полтора дня.
• Литургический день теперь совпадает с календарным, то есть продолжается от полуночи до полуночи (за исключением торжеств, начинающихся с вечера).
• Был пересмотрен собственно календарь. Дни памяти некоторых святых были добавлены (в частности, святых из других частей света, что должно было подчеркнуть вселенский характер Церкви), некоторые — перенесены на другой день (напр., памяти некоторых святых, почитаемых в православных церквах, перенесены на тот же день, что и в этих церквах; большинство святых, попадающих на великопостный период, перенесены на другое время), некоторым — понижена степень празднования, некоторые — изъяты из календаря вовсе.
• Изменена общая структура литургического года. Например, вместо периодов по Пятидесятнице и по Богоявлению установлен один период, называемый «рядовое время». Три подготовительные недели перед Великим постом упразднены.

Изменения коснулись также и других составных частей латинского обряда, например, чинопоследования таинств, структуры священства (отменён сан субдиакона), литургических одеяний. Некоторые другие изменения описаны подробнее далее. По словам Роберта Джеклина «новый чин изменил мессу до неузнаваемости! Если бы, к примеру, католик, умерший в 1945 году, пришел на мессу в 1972 году, он бы её не узнал!»

Другие изменения

Национальные языки

В конституции Sacrosanctum Concilium II Ватиканский Собор указывает:

• 36. § 1. За исключением случаев, предусмотренных партикулярным правом, в латинских обрядах должно сохраняться использование латинского языка.
• § 2. Однако, поскольку и на Мессе, и при преподании Таинств, и в иных частях Литургии использование современного местного языка нередко может оказаться весьма полезным для народа, ему можно уделить больше места, прежде всего в чтениях и поучениях, в некоторых молитвах и песнопениях, согласно нормам, установленным в следующих главах для каждого отдельного случая.
• § 3. При соблюдении этих норм полномочная территориальная церковная власть, о которой говорится в ст. 22, § 2, советуясь при необходимости с Епископами смежных регионов, где говорят на том же языке, вправе выносить решение о том, следует ли использовать современный местный язык и каким образом это надлежит делать. Эти акты власти должны быть одобрены или утверждены Апостольским Престолом.

Хотя здесь предполагается лишь ограниченное использования местных языков, ссылки на «партикулярное право» и «полномочную территориальную церковную власть» открыли дорогу для расширения сферы их использования.

Епископские конференции всего мира вскорости проголосовали за это расширение, и запросили подтверждение от Рима. В ответ, начиная с 1964 года, Рим выпустил серию документов, разрешающих части мессы совершать на национальных языках. К моменту выхода нового миссала в 1970 году в мессе не осталось частей, которые священник был бы обязан совершать на латинском. В настоящее время большинство месс совершаются на национальных языках, хотя в ряде мест иногда, или регулярно, совершаются мессы и на латыни.

Решение об использовании конкретного языка и перевода должно быть одобрено по меньшей мере двумя третями членов соответствующей Епископской конференции, и это решение должно быть одобрено Святым Престолом.

Причащение мирян

Миссал 1970 года разрешил мирянам принимать Святое Причастие под обоими видами, т. е. и хлеба, и вина. Обстоятельства, при которых это могло быть разрешено, поначалу были весьма ограничены, но постепенно были расширены. Для регулярного причащения под обоими видами требуется разрешение епископа, но в некоторых странах епископы предоставили такое разрешение, и причащение под двумя видами там практикуется постоянно. Причащение под одним видом развилось в Западной Европе ещё до Тридентского Собора, и новый Римский миссал настаивает, что священник должен напоминать верным католическое учение о Причащении, как учит о нём Тридентский собор, то есть что они принимают всецелого Христа, даже причащаясь под одним видом, и поэтому не лишаются благодати, необходимой для спасения.

Другим изменением стал способ причащения мирян. До реформы миряне, желавшие причаститься, становились на колени возле алтарной преграды, священник подходил к каждому и преподавал Тело Христово со словами: «Corpus Domini nostri Jesu Christi custodiat animam tuam in vitam aeternam. Amen». Послереформенная практика похожа на таковую в Православной Церкви. Миряне по очереди подходят к священнику, который преподаёт им Причастие со словами «Corpus Christi», на что они отвечают «Amen».

Ещё одним нововведением, встретившим гораздо более настороженное отношение, явилось разрешение преподавать Причастие в руки. Это было основным способом причастия в первые века, однако впоследствии, из-за возникших злоупотреблений, оно было заменено другими формами. Ни Собор, ни новый Миссал не одобряли такой практики, тем не менее, она появилась в некоторых епархиях и была после этого допущена Павлом VI. В настоящее время во многих странах Западной Европы и Америки эта практика является официально разрешённой или даже преобладающей, тогда как в ряде стран Восточной Европы, в т. ч. в части епархий России, она запрещена. Неприятие этой практики связано в основном с тем, что крошки Хостии могут остаться на руках и с них упасть на землю, в результате чего Тело Христово может оказаться попираемым.

Алтарь и Дарохранительница

Уже с первых веков христианства сложилась традиция молиться, обратясь лицом на восток, то есть туда, откуда восходит солнце. С этим были связаны и такие именования Христа, как «Солнце правды», «Восток с высоты» и др., встречающиеся в Новом Завете и раннехристианской поэзии. Туда же, на восток, старались ориентировать и алтарную часть храма. Однако, если в Восточных церквах, в частности, в Православной Церкви, такая практика сохранилась практически без изменений до сего дня, то на Западе были возможны различные варианты. Например, Римский собор Св. Петра из-за особенностей местности, где он расположен, ориентирован алтарной частью на Запад. Священник, таким образом, желая, по древней традиции, молиться, обратясь на восток, оказывался одновременно обращён к прихожанам. Такое расположение называлось «versus populum», т. е. «[священник, обращённый] к народу». Подобное расположение было и в некоторых других храмах. Однако, вплоть до XVI века не придавалось большого значения тому, стоит ли священник перед прихожанами или у них за спинами, поскольку всё равно все они были обращены в одну сторону — к востоку. Большинство же западных храмов, особенно в несколько последних веков перед реформой, строились таким образом, что алтарь примыкал непосредственно к стене, так что священник, в любом случае, совершал мессу, обратясь в те же сторону, что и прихожане (такое положение называлось «ad orientem», «к востоку», хотя этот мистический восток не всегда совпадал с географическим). Это символизировало, что весь народ Божий (во главе со священником, приносящим за него жертву) обращён в одну сторону, ко Христу. На алтаре, или в стене перед алтарём помещалась Дарохранительница, таким образом, даже вне литургии, молящиеся в храме могли обращаться к Христу, присутствующему в Святых Дарах.

В ходе реформы (и даже раньше, как было отмечено выше) в понимании Евхаристии стал делаться акцент не на принесении Жертвы, как это традиционно понималось Католической Церковью, а на воспоминании Тайной Вечери Христа, поэтому появилась тенденция делать алтарь в виде обеденного стола, а священнику становиться перед ним лицом к народу, как бы «во главе стола». И хотя II Ватиканский Собор ничего не говорит об изменении ориентации священника, практически сразу после Собора начали внедряться подобные изменения, став, к нашему времени, одной из основных черт нового обряда.

Изменение ориентации священника повлекло за собой существенные изменения архитектуры храмов. В новых и восстанавливаемых храмах алтарь обычно сразу ставится так, чтобы можно было служить лицом к народу. В старых храмах алтарь либо перемещали или заменяли новым, либо же, оставив старый алтарь на месте, ставили перед ним новый алтарь, часто в виде всё того же обеденного стола. Общее наставление к Римскому миссалу (ОНРМ) в этой связи указывает: «Главный алтарь следует устанавливать на некотором расстоянии от стены, чтобы вокруг него можно было без затруднения обходить и чтобы можно было священнодействовать лицом к народу, [что желательно всегда, когда возможно]» (ОНРМ, 262; слова в квадратных скобках отсутствуют в русском переводе, сделанном с издания 1975 года, но они появляются в более позднем издании 2002 года).

Следует также отметить, что больше не требуется вкладывать в алтарь частицы мощей святых, как это было раньше. При необходимости, например, вне храма, месса может совершаться, практически, на любом подходящем столе, хотя в ОНРМ оговаривается, что «на нём всегда должны быть алтарный покров, корпорал, крест и свечи» (ОНРМ, 260; цитата переведена из издания 2002 года (IGMR, 297), т. к. в русском переводе слов про крест и свечи ещё нет), что, впрочем, на практике соблюдается отнюдь не всегда.

Изменение расположения алтаря и священника повлекло за собой и изменение расположения Дарохранительницы. Раньше, как уже было отмечено выше, она обычно располагалась на алтаре или перед ним. При совершении мессы лицом к народу священник оказывался спиной к Св. Дарам в Дарохранительнице. Поэтому Дарохранительницу также стали перемещать в другое место, часто — на боковой алтарь, или даже в отдельную часовню. ОНРМ (издание 1975 года) по этому поводу указывал: «Весьма желательно, чтобы место хранения Святых Даров находилось в часовне, отведённой для частного поклонения и молитв верных. Если это невозможно, то в зависимости от структуры храма и законных местных обычаев Святые Дары следует поместить либо на другом алтаре, либо вне алтаря, в достойной и должным образом украшенной части храма» (ОНРМ, 276). В издании 2002 года раздел о Дарохранительнице значительно расширен, в частности, говорится, что она должна находиться в достойной части храма, доступной для взора, красиво украшенной и подходящей для молитвы (IGMR, 314). Предпочтение теперь отдаётся размещению Дарохранительницы в алтарной части храма (но не на основном алтаре), но допускается и расположение в часовне, которая «органически соединена с храмом и доступна для взора верных» (IGMR, 315).

Официальные издания

К настоящему времени было выпущено три т. н. типовых (т. е. нормативных, с которых должны делаться все переводы) издания (editio typica) Римского миссала по обряду Павла VI: 1) оригинальное издание 1970 года, 2) издание 1975 года (оба — при Павле VI), и 3) издание 2002 года (по указанию Папы Иоанна Павла II). Официальным в настоящее время является издание 2002 года, однако оно ещё не переведено на все языки, и во многих странах (включая Россию) используются переводы с editio typica 1975 года. Впрочем, различия между изданиями незначительны и касаются в основном уставных рубрик (ОНРМ).

См. также

• Месса
• Литургия часов

Отрывок, характеризующий Novus Ordo Missae

– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.