О’Салливаны

Поделись знанием:
(перенаправлено с «O'Sulivany»)
Перейти к: навигация, поиск

О’Салливаны (англ. O'Sullivan, ирл. Ó Súileabháin, Ó Súilleabháin) — один из древнейших ирландских родов. По поводу происхождения родового имени есть несколько версий: согласно наиболее популярной, «Салливан» переводится, как «черноглазенький» (súil «глаз» + dubh «чёрный» + -án «уменьшительный суффикс»). Другие варианты перевода — «одноглазый» или «с глазом ястреба».



История династии и рода

В ирландских генеалогиях род О’Салливанов считался потомками Миля Испанского; по легенде, сыновья Миля мигрировали с северо-западного побережья Испании, с территории нынешней испанской провинции Галисия, где располагался древний город Бриганция.

Предок клана — Суллливан — считался потомком короля Мунстера — Фингена, сына Аэда Чёрного, умершего около 619 года, принадлежавшего к династии Эоганахта. Сулливан был рождён через восемь поколений после него, в 862 году.

Первоначальные земли клана располагались в графстве Типперэри. В 1169 году в Ирландию вторглись норманны — и к 1193 году О’Салливаны были оттеснены на запад Корка (Cork) и на юг полуострова Керри (Kerry). Вскоре после этого клан распался на две ветви:

  • О’Салливанов Мор (O’Sullivan Mór) — Большие О’Салливаны в южном Керри и
  • О’Салливанов Бера (O’Sullivan Beare) на западе Корка и отчасти также в южном Керри.

Последнее название почти одноименно с полуостровом Beare, который, в свою очередь, получил имя от испанской принцессы Беры (Beara), жены первого короля Мунстера.

В XIII веке О’Салливаны наладили успешное противостояние норманнам совместно с кланами Мак-Карти и О’Донахью. В 1261 году три союзных клана нанесли норманнам поражение в сражение при Кашглине, что недалеко от Килгарвана. В следующем году была одержана ещё одна победа. В результате установилась граница между землями норманнского семейства Фицджеральдов из северного Керри и тремя союзными гэльскими кланами. Эта граница продержалась на протяжении трёхсот лет, в течение которых бывшие противники породнились с друг другом массой брачных связей.

О’Салливаны Бир разделились в 1592 году на две ветви. Вождь клана Донал О’Салливан был убит в 1563 г., когда его сыну Доналу было всего два года от роду. Главой рода стал один из братьев погибшего Донала — Оуэна. Оуэн стал лордом Бира и Бантри, он проводил про-английскую политику, за что был посвящён королевой Елизаветой в рыцари. В 1587 году 26-летний Донал[en] обратился к дублинским властям, требуя объявить себя главой рода. Потерпев неудачу в борьбе с англичанами, Донал эмигрировал в Испанию и закончил свою жизнь в Мадриде. Племянник Донала, Филипп О’Салливан Бера[en] был известным ирландским историком.

Напишите отзыв о статье "О’Салливаны"

Примечания

Литература

  • Colin Breen. The Gaelic Lordship of the O'Sullivan Beare: A Landscape Cultural History. — Dublin: Four Courts Press, 2005. — С. 256. — ISBN 9781851829552.
  • Spanish-Irish relations through the ages / Declan M. Downey, Julio Crespo MacLennan. — Dublin: Four Courts Press, 2008. — С. 270. — ISBN 9781851829910.
  • Walsh M. K. O Sullivan Beare in Spain: Some Unpublished Documents //Archivium Hibernicum. — 1990. — С. 46-63.


Отрывок, характеризующий О’Салливаны

– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.