O tempora, o mores!
O tempora! O mores! (рус. О времена! О нравы!) — латинское крылатое выражение. Обычно выражение применяют, констатируя упадок нравов, осуждая целое поколение, подчёркивая неслыханный характер события[1].
Самое известное выражение Цицерона из «Первой речи против Катилины», которая считается вершиной римского ораторского искусства. Раскрывая подробности заговора Катилины на заседании сената в присутствии последнего, Цицерон этой фразой выражает возмущение как наглостью заговорщика, посмевшего как ни в чём не бывало явиться в сенат, так и бездействием властей относительно преступника, замышлявшего гибель Республики.
О времена, о нравы! (лат. O tempora, o mores!) Сенат это понимает, консул видит; и, однако, этот [человек ещё] жив. Жив? Более того, он даже является в сенат, становится участником общегосударственного совета; […] мы же, государственные мужи, считаем, что достаточно сделали для республики, если [сами] избежали его ярости и оружия.
Но есть версия, что изначально фраза принадлежит Катону. Катон Марк Порций (Катон Старший, он же – Катон Цензор; 234-ок. 148 до н. э.) – древнеримский политик, полководец и писатель.
Примеры цитирования
|
Невольно изречёшь: o tempora, o mores! — Когда поразглядишь, какая в жизни горесть[2]. |
|
Так ты меня не любила и любить не будешь? […] Майор зарычал, […] потряс в воздухе плетью, и в лодке… O tempora! O mores!.. Поднялась страшная возня, такая возня, какую не только описать, но и вообразить едва ли возможно[3].
Напишите отзыв о статье "O tempora, o mores!"
Примечания
- ↑ Ю. С. Цыбульник. Крылатые латинские выражения. — М.:: ООО "Издательство АСТ", 2003. — С. 89. — 830 с. — 5000 экз. — ISBN 5-17-016376-2.
- ↑ Н. А. Некрасов. Без вести пропавший пиита // Избранное. — М.:: Правда, 1985. — С. 65.
- ↑ А. П. Чехов. За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь // Собрание сочинений в двенадцати томах. — М.:: Государственное издательство художественной литературы, 1960. — Т. 1. — С. 12.
Отрывок, характеризующий O tempora, o mores!
Князь Андрей улыбнулся.– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.
Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
