Демидов, Прокофий Акинфиевич
| Прокофий Акинфиевич Демидов | |
 Портрет П. А. Демидова кисти Д. Г. Левицкого (1773, Третьяковская галерея, Москва), серия портретов «Попечители Воспитательного дома». |
| Систематик живой природы | |
|
Автор наименований ряда ботанических таксонов. В ботанической (бинарной) номенклатуре эти названия дополняются сокращением «P.A.Demidov».
[www.ipni.org/ipni/idAuthorSearch.do?id=2117-1 Персональная страница] на сайте IPNI |
Проко́фий Аки́нфиевич Деми́дов (8 июля 1710 — 1 ноября 1788, Москва) — старший сын уральского горнозаводчика А. Н. Демидова, владелец крупных горнопромышленных предприятий. Меценат и благотворитель, поклонник садоводства, основатель Нескучного сада. Свои наиболее прибыльные заводы продал Савве Яковлеву.
Биография
Учился в Гамбурге, где воспитывал и своих сыновей. Нигде не служил и гордился этим, но получил чин действительного статского советника за благотворительную деятельность: основал в Москве Демидовское коммерческое училище (1772), вносил миллионные вклады в строительство Московского воспитательного дома, членом опекунского совета которого состоял. Он делал многотысячные пожертвования на Московский университет — с 1779 года на проценты с пожертвованной им суммы, размещённой в московском банке и именовавшейся Демидовским пансионом, стали содержаться по шесть студентов, предполагавших готовиться к профессорской педагогической деятельности; первыми стали: Яков Репин, Василий Аршеневский, Матвей Гаврилов, Михаил Степанов, Николай Попов, Михаил Багрянский[1].
Демидов на свои средства устроил при Воспитательном доме «родильный институт», но вместе с тем своими причудами и дурачествами причинял опекунам немало огорчений и очень часто приводил это почтенное учреждение «в недоумение», пишет М. И. Пыляев[2]. То он распространял слухи, что все опекуны воры, то вместо обещанных 20 000 рублей пожертвований прислал каждому опекуну по скрипке.
С увлечением предавался занятиям ботаникой, собрал гербарий, переданный Московскому университету, написал исследование о пчёлах, очень любил певчих птиц. «Как жадный, веселился на свои цветники и теплицы», так что даже на известном парадном портрете Левицкого из Третьяковской галереи опирается на лейку и указывает перстом на кадки с растениями[3].
Академик Паллас целый месяц прожил в его подмосковном доме, составляя «Каталог растениям находящимся в Москве в саду его превосходительства, действительнаго статскаго советника и Императорскаго Воспитательнаго дома знаменитаго благодетеля, Прокопия Акинфиевича Демидова» (1781)[4]. Этот подмосковный дом, позднее включённый в состав усадьбы Нескучное, поглощал львиную долю времени и забот богача. Если верить Пыляеву, над разравниванием ландшафта здесь работали целые два года ежедневно по семисот рабочих. Похоронен Демидов был в соседнем с усадьбой Донском монастыре.
Характеристика
Один из самых колоритных деятелей Русского Просвещения был более всего знаменит своими чудачествами. Современниками характеризовался как человек грубоватый и независимый настолько, что вызывал негодование Екатерины II, отзывавшейся о нём как о «дерзком болтуне». Он не уставал повторять, что происходит от кузнеца, и не совсем доверял чиновным дворянам, которые (по его выражению) «водят за нос» таких, как он, «мохнорылых»[5]. Он мог запросто вывалять в меду, а потом в пуху заглянувшего к нему квартального надзирателя. Живавший за границей и принимавший в своём доме императора Священной Римской империи, П. А. Демидов тем не менее бравировал своей рускостью, уснащал свои письма словечками вроде «таперя», «войтить», «коностас», а ещё более того едкими и не всегда пристойными шутками[5].
Семья
И в личной жизни он слыл полнейшим самодуром[5]. Был женат первым браком на Матрёне Антиповне Пастуховой, которую, по мнению современников, «вогнал во гроб» (в 1764 году), а от стремившихся угодить ему сыновей отказался, выделив им на смех деревушку с 30 душами.
В возрасте 74 лет обвенчался со своей давней сожительницей Татьяной Васильевной Семёновой (1748—1800), которая была моложе его на 36 лет. Он так описал зятю это событие: «Вчерашний день, 30 июня заманил меня священник в церкву и твою тёщу сделал превосходительною, только брат Никита был, а то никто не знал»[6].
- Дети
- Акакий (1740—1811)
- Анна (1751—1828) в замужестве Земская
- Лев (1745—1801),
- Аммос (1753—1806), был женат на Анне Никифоровне Вяземской (1750—?)
- Степан (1759—1760)
От второй жены:
- Наталья (1728—-1781) в замужестве Станишевская
- Матрёна, в замужестве Щепочкина
- Анастасия (1768—1802), муж Марк Иванович Хозиков (1746—1810)
| Демид Антюфьев | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Никита Демидов (1656—1725) | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Акинфий (1678—1745) | Григорий (ум. 1728) | Никита (1680-е — 1758) | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Прокофий (1710—1786) | Григорий (1715—1761) | Никита (1724—1789) | Иван (1708—1730) | Евдоким (1713—1782) | Иван (1725—1789) | Никита (1728—1804) | Алексей (ум. 1786) | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Лев (1745—1801) | Александр (1737—1803) | Павел (1739—1821) | Пётр (1740—1826) | Николай (1773—1828) | Василий (ум. 1803) | Иван (ум. 1823) | Иван | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Василий (1769—1861) | Григорий (1765—1827) | Алексей (1771 — до 1841) | Павел (1798—1840) | Анатолий (1812—1870) | Николай (1773—1833) | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Александр (1811—1872) | Александр (1803—1853) | Пётр (1807—1862) | Павел (1809—1858) | Денис (ум. 1876) | Павел (1839—1885) | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Платон (1840—1892) | Григорий (1837—1870) | св. кн. Николай Лопухин-Демидов (1836—1910) | Александр (1845—1893) | Михаил (1840—1898) | Елим (1868—1943) | Анатолий (1874—1943) | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Игорь (1873—1946) | Павел (1869—1935) | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Напишите отзыв о статье "Демидов, Прокофий Акинфиевич"
Примечания
| Систематик живой природы | |
|
Автор наименований ряда ботанических таксонов. В ботанической (бинарной) номенклатуре эти названия дополняются сокращением «P.A.Demidov».
[www.ipni.org/ipni/idAuthorSearch.do?id=2117-1 Персональная страница] на сайте IPNI |
- ↑ Шевырёв С. П. [dlib.rsl.ru/viewer/01003543421#?page=126 История Московского университета.] — М., 1855. — С. 113.
- ↑ М. И. Пыляев. Старая Москва: рассказы из былой жизни первопрестольной столицы. СПб, изд-во Суворина, 1891. Стр. 26.
- ↑ Дмитрий Григорьевич Левицкий 1735—1822: Каталог временной выставки — Государственный русский музей. — Л.: Искусство, Ленинградское отделение, 1987. — 142 с.
- ↑ [aleph.rsl.ru/F/J73AY7XN6JFUJFK24M43R857QFM9EFNMJ6YQE33GIQLTH3GPK5-03777?&func=item-global&doc_library=RSL01&doc_number=003336727&year=&volume=&sub_library= XBK - Регистрация/авторизация]. Проверено 15 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FwYfKucO Архивировано из первоисточника 17 апреля 2013].
- ↑ 1 2 3 «Русские портреты XVIII и XIX столетий». Том 5. № 180.
- ↑ Журнал «ЯТЬ» No.9, сентябрь 2000
Сочинения
- [memoirs.ru/texts/DemidovRA74K2N9.htm Демидов П. А. Автобиографическое показание / Сообщ. Н. Н. Хозиков // Русский архив, 1874. — К. 2. — Вып. 9. — Стб. 550—554.]
- [memoirs.ru/texts/DemidovSkRA73.htm Демидов П. А. Сказка П. А. Демидова // Русский архив, 1873. — Кн. 3. — Вып. 11. — Стб. 2244—2247.]
Литература
- Чумаков В. Ю. Демидовы. Пять поколений металлургов России. — М.: ЗАО «Бизнеском», 2011. — 272 с. — (серия «Великие российские предприниматели», том 2). ISBN 978-5-91663-088-6
Ссылки
- [artclassic.edu.ru/catalog.asp?cat_ob_no=13927&ob_no=16441 Левицкий, Дмитрий Григорьевич. Портрет П. А. Демидова. 1773. ГТГ]
Отрывок, характеризующий Демидов, Прокофий Акинфиевич
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
