Крылатые гусары

Поделись знанием:
(перенаправлено с «P.p.t.d.»)
Перейти к: навигация, поиск
Юзеф Брандт
Гусар. 1890
Husarz
Холст, масло. 84 × 62 см
Польский музей, Рапперсвиль
Гуса́рия[1], или крыла́тые гуса́ры (польск. husaria) — элитная кавалерия Королевства Польского и Речи Посполитой, действовавшая на полях сражений с начала XVI века до середины XVIII века[2]. Гусария специализировалась на «проламывании» боевых порядков вражеской конницы или пехоты концентрированным копейным кавалерийским ударом[3][4]. Гусария была создана на рубеже XV—XVI веков[5] и представляла собой отряды тяжёлой кавалерии со специфической тактикой, вооружением, комплектованием и имела легко узнаваемые отличительные атрибуты — крылья (крепились различными способами за спиной всадника), очень длинные пики с прапорцами и звериные шкуры. Гусария многие десятилетия была основной ударной силой войск Речи Посполитой, в отличие от обычных гусар, которые были лёгкой кавалерией и вспомогательными подразделениями.

Гусария была подразделением народного авторамента — наёмного войска польской военной традиции. Наиболее многочисленной и боеспособной частью польско-литовского войска была кавалерия, в которой гусария составляла бо́льшую часть[6]. Остальные рода войск играли в те времена в польско-литовских войсках вспомогательную роль, взаимодействие пехоты и артиллерии с кавалерией было налажено плохо. Поэтому кавалерия и самая её боеспособная часть гусария являлись основной военной силой Речи Посполитой. Длительное время гусария не имела себе равных в Европе, и её атаки не раз приносили победу Королевству Польскому и Великому княжеству Литовскому[7].





История гусарии

Происхождение термина

По одной версии в X веке в византийских военных руководствах упоминается лёгкая конница, которая называлась chosariori или chonsariori. В этой коннице служили балканские наёмники, чаще всего сербы, и основными их обязанностями были разведка и диверсионные набеги. В свою очередь, византийский термин мог произойти от латинского cursores — так называлась лёгкая конница во времена упадка Римской империи. В сербском языке греческое хонсарии превратилось в гусар и стало синонимом слова бандит. В XIV веке Сербское царство со столицей в городе Рас пало, и многие сербские гусары нашли убежище в Венгрии — там они помогали бороться с османской экспансией. Так в венгерском языке могло появиться слово гусар[8][9].

По другой версии в 1458 году венгерский король Матьяш Корвин приказал для защиты от турок собрать особое конное ополчение — в него набирали по одному солдату из двадцати дворов — по-венгерски husz означает двадцать[8], ar — жалование[10]. Отсюда пошло название ополченцев — «гусары».

Становление

Наиболее вероятно, что на экипировку и внешний вид крылатых гусар оказали влияние турецкие «дели» (буквально — «безумные»). Так назывались воины конных отрядов, использовавшихся в авангарде турецкой армии. Они обычно набирались правителями пограничных районов из балканских народов — южных славян, албанцев и т. д., подвластных Османской империи. Дели отличались «безумной» храбростью, вместо доспехов они носили шкуры диких зверей и украшали себя крыльями хищных птиц. По примеру дели, крылья на щитах и головных уборах стали носить венгерские гусары.

Первоначально гусары были лёгкой кавалерией и не носили доспехов. Их одежда состояла из венгерского кафтана с шнурами-петлицами на груди (будущий доломан), поверх которого набрасывался меховой плащ-мантия, или «ментия». Иногда этот плащ заменяла волчья, медвежья или леопардовая шкура. На голове гусары носили своеобразные фетровые или меховые шапки, украшенные перьями, венгерские шапки-«магерки» или металлический шлем-шишак. Обувью служили низкие жёлтые, иногда красные сапоги. Гусары имели щит особой формы (тарч), к которому могли прибиваться, по образцу турецких «дели», декоративные крылья из перьев диких птиц. Гусары были вооружены длинным копьём-пикой, называвшимся «древо», саблей, а также могли иметь лук[11].

Первыми польскими гусарами были сербы[8][12]. В 1500 году несколько знатных сербов со своими небольшими отрядами поступили на службу польского короля. Вскоре в эти подразделения начали набирать венгров, поляков и литовцев[12]. В декабре 1501 года были сформированы первые регулярные роты гусарии (hussarorum alias raczev)[8].

Сербские гусары были лёгкой конницей, не имели доспехов и в качестве защитного снаряжения использовали только небольшой щит, иногда кольчугу и шишаки[13], а вооружены только лёгкой пикой[8]. Польские же гусары, уже с середины XVI века тяготели к западной традиции, имели различное оружие и охотно использовали лёгкое защитное снаряжение — панцири, кольчуги, нагрудники и другие разновидности доспехов. В 1577 году, избранный годом ранее польским королём Стефан Баторий произвёл стандартизацию вооружения и снаряжения гусарии — ношение щита было упразднено, а взамен гусары стали носить металлические нагрудники. Со второй половины XVI века польские гусары стали тяжёлой конницей, имеющей обязательный набор вооружения, снаряжения и атрибутики.

Поляки чаще использовали слово ussar, чем hussar[8][14]. В Польше тяжёлые гусары обозначались аббревиатурой p.p.t.d. — pancerz, przyłbica, tarcza, drzewo (кольчуга, шлем, щит, дерево (здесь — копьё)).

Расцвет

Гусария сыграла решающую роль во многих сражениях, в которых участвовала: сражение под Оршей в 1514 году, битва при Обертыне в 1531 году. Исход сражения при Любешове (англ.)русск. (1577) предопределили действия гусарии Стефана Батория[12]. Затем последовала серия побед в войне с Россией (1577—1582). Далее были достигнуты победы над Габсбургами при Бычине (англ.)русск. (1588) и над молдаванами при Букове (рум.)русск.[16] в 1600 году[17]. Гусары в то время составляли 75 %[6] всей польской кавалерии и считались непобедимыми. Потом последовали триумфальные победы над численно превосходящей поляков шведской армией при Кокенхаузене (1601), Вассенштайне (1604) и в битве при Кирхольме в 1605 году, а также над русско-шведской армией при Клушине в 1610 году[18].

Наибольшей численности в своей истории польская гусария достигла в 1621 году — в Хотинской битве её численность составила 8280 человек[19].

В битве при Клушине 6800 поляков, из которых было около 5500 гусар, разбили 35-тысячную русскую армию в составе которой было около 5000 шведских наемников Делагарди. Вот как гетман Жолкевский описывает свою победу: «… на эту иноземную конницу, соединившись, напали несколько наших рот, вооружённых копьями, саблями и кончарами. Конница, не поддержанная русскими и немецкой пехотой, не могла устоять и пустилась в свой стан…». На их плечах гусары ворвались в русский лагерь.

Гусары сыграли решающую роль в Битве при Тшцяне (англ.)русск. (1629). Успешно действовала гусария против русских в «счастливый год»[20] и турок. Победила гусария татар и в битве под Львовом (англ.)русск. (1675).

Ян Собеский перед лицом османской угрозы формировал всё новые гусарские роты и переформировал в гусар лёгкую конницу. В обращении к сейму он называл гусар «костяком военной солдатской силы… её украшением и защитой… подобной не найти ни в одной другой стране»[21]. В 1683 году польские гусары выступили на помощь осаждённой турками Вене и заслужили репутацию «храбрейших воинов, когда-либо встречавшихся под солнцем»[22]. Битва под Веной стала последней значительной победой гусарии под командованием короля Яна III Собеского. Угроза завоевания Западной Европы мусульманской Османской империей была снята. Однако польская экономика была подорвана, солдаты не получали жалования более десяти лет[23]. Произошло ослабление союзного государства, вскоре территория Речи Посполитой была разделена между соседями.

Упадок гусарии

С развитием огнестрельного оружия и артиллерии, к началу XVII века тяжёлая конница начала исчезать из состава западноевропейских армий. Реформированные армии западноевропейских государств успешно противостояли гусарии, при столкновениях с ними гусары стали малоэффективным анахронизмом[24]. В августе 1622 года под Митау гусария даже не смогла начать атаку, прижатая огнём шведских мушкетёров и артиллеристов:

Я скакал от одной роты к другой… обещая повести солдат лично, угрожая им виселицей, суля им награды, но ничего не помогало.

— Гетман польный литовский Кшиштоф Радзивилл.

Подобные сцены повторялись в 1626 году под Гневом (Меве)[25], при Диршау (1627), в годы Потопа (1655—1658). Однако самый ощутимый удар по гусарии нанесли украинские казаки[16]. Гусария мало что могла противопоставить их тактике гуляй-города и шквальному ружейному огню. В 1652 году в битве под Батогом цвет польского гусарства попал в плен и был казнён.

В начале XVIII века Речь Посполитая была втянута в Северную войну. Польская армия столкнулась с превосходной шведской армией. Первая же генеральная битва при Клишеве в 1702 году выявила преимущество шведов — польский конный отряд, половину которого составляли крылатые гусары, был остановлен искусственными препятствиями (испанскими козлами). Командующий польским войском польный гетман коронный Иероним Любомирский приказал отступить с поля боя[26].

Польский и украинский равнинный ландшафт и необходимость воевать с турками, татарами и русскими на длительное время продлили использование гусарии. Но в конце концов в 1775 году сейм постановил упразднить гусарию. Крылатых гусар заменили более эффективные, мобильные и вооружённые лёгкой пикой польские уланы.

Тактика

Для атаки хоругвь гусарии выстраивалась в три и более шеренги. Первые шеренги составляли самые опытные и хорошо вооружённые товарищи, а задние — их почтовые[~ 2], которые развивали успех в случае прорыва вражеского строя.

Гусария начинала атаку с расстояния приблизительно 100 шагов от противника. Сначала гусары ехали шагом, потом — рысью, затем — галопом, на расстоянии несколько шагов до противника первая шеренга переходила в карьер[27].

Такой нарастающий темп атаки позволял сберечь силы коней и снизить потери от огнестрельного оружия врага, которое было эффективно только на близкой дистанции. Кроме этого, существует версия[28], что во время атаки гусары от флангов сдвигались к центру, ещё более уплотняя фронт хоругви, некоторые летописцы упоминают даже о построении «колено в колено»), тем самым, якобы, увеличивая плотность и силу удара. Однако перечень команд, подававшихся при атаке, опровергает эту гипотезу. Ряды смыкались ещё до атаки, а не во время её.

Войцех Раковский в своём памфлете «Побуждение достойных сынов Короны Польской к службе военной, на поход против неприятелей короны, лета Господня 1620» (польск. Pobudka zacnym synom Korony Polskiey do służby woienney, na expedicyą przeciwko nieprzyjaciołom koronnym roku pańskiego 1620) даёт такие инструкции касательно атаки гусар:

Ток должен быть подвешен к седлу справа. Гусарская атака пикой всегда происходит с использованием тока. Не разворачивайся влево, но сиди прямо… Пику опусти до уровня шеи лошади. Атакуйте, пришпоривайте лошадей, цельтесь противнику в пупок[29].

После первого удара копьями, которые часто ломались или терялись, гусары переходили в ближний бой, пуская в ход висящие на правой руке на темляках длинные кончары или другое оружие, соответствующее густоте схватки, а также снаряжению и вооружению противника.

В сражении в открытом поле часто всё решала одна атака гусарии. Если прорвать строй с первого раза не удавалось, то сопротивление врага ломалось последовательными волнами кавалерии. К примеру, в битве при Клушине гусария атаковала 7 раз. Команды подавались с помощью сигналов трубы или через конных ординарцев. В то время гетманы лично участвовали в сражениях, нередко в первых рядах.

После того, как гусария прорывала строй, гусары рубили и преследовали врага. Однако в момент перелома битвы устав требовал осторожности и осмотрительности, запрещая самочинные атаки. Особенно это касалось боёв с татарами и запорожскими казаками, которые часто практиковали ложное отступление. Кто в ходе боя бросался на добычу, того устав предписывал убивать на месте[30].

Противодействие гусарам

Учитывая широкое распространение гусарии на полях сражений Европы на протяжении нескольких веков, противникам Речи Посполитой пришлось разрабатывать различные тактики противодействия атакам гусарских рот и хоругвей. В основном, противники гусарии использовали различные инженерные сооружения и конструкции:

  • «свиные перья» — короткие рогатины, вбитые в землю под углом за несколько шагов перед фронтом пехоты и направленные в сторону противника;
  • растянутые между кольями цепи;[31]
  • «испанские козлы» — установленные перед и параллельно фронту пехоты горизонтальные балки, в которые (образуя козлы) вставлены заостренные одинаковой длины колья, под углом 90 градусов между собой. Другие названия этой конструкции — «испанский всадник», «спансрейтер», «рогатка», «остростав», «острая застава»[32][33][34]. Конструкции были лёгкими и легко переносились пехотой с места на место;
  • «кобылица» — конструкция, изготовлявшаяся из дерева, по типу «испанских козлов», однако использовалось целое дерево, ветки которого укорачивались до равной длины и заострялись[34].
  • гуляй-город;
  • соединённые между собой цепями возы — использовались запорожскими и реестровыми казаками;
  • шанцы, редуты, рвы и волчьи ямы[35] — выкапывались скрытно в ночь перед сражением;
  • «чеснок» — кованные железные «ежи», которые тремя шипами упирались в землю, а четвёртый шип торчал вертикально. Эта конструкция была не видна всадникам. Каждый пехотинец мог иметь несколько чесноков и скрытно раскидать их впереди строя[34].

Некоторые военные трактаты XVII века советовали перед атакой гусарии расступаться, чтобы атаковать гусар во фланг, когда смертоносные пики пронеслись мимо[36].

Команды

При атаке согласно гетманскому декрету от 1704 года ротмистр подавал следующие команды[28][~ 3]:

  • Молчать! (польск. Uciszcie się!)
  • Надвиньте шапки! (польск. Naciśnijcie czapki!) — команда подавалась солдатам без шлемов. Считалось позором потерять шапку в бою.
  • Сомкнуть ряды! (польск. Ściśnijcie kolano z kolanem!)
  • Сабли на темляк! (польск. Szable na temblaki!) — при атаке пиками.
  • Сабли в руку! (польск. Szable w ręku!) — при атаке саблями.
  • Вперёд! (польск. Dalej!) — хоругвь переходила на лёгкую рысь, проходя половину расстояния до противника.
  • Пики к бою! (польск. Złóżcie kopie!) — при атаке пиками, непосредственно перед таранным ударом. По этой команде пики опускались горизонтально на уровень лошадиной головы, хоругвь переходила в полный галоп.

Вооружение и оснащение

Комплекс вооружения и оснащения гусара сформировался под сильным венгерским и турецким влиянием[37].

Пика

Главным оружием гусарии было специально изготовленное рыцарское копьё — пика длиной около 5,6 метра, полая от середины до наконечника, с отделанной медью шарообразной гардой[~ 4] и разноцветным «прапорцом», одинаковым для каждой хоругви[38]. Пика гусарии была гораздо длиннее своих предшественников, но при этом легче. Важнее всего, пика была длиннее пик противника. Согласно традиционной версии, таким образом, гусар имел возможность повалить пикинёра, прежде чем тот проткнёт пикой гусара. Однако существуют и опровержения этой версии — исследователи отмечают, что наиболее успешные действия гусарии против пикинёров были во время войны со Швецией, то есть до 1629 года, тогда гусарская пика (~5 м) была короче пехотной (5,98 м до 1616 года и 5,3 м после 1616 года)[39]. Иногда гусары опрокидывали пикинёров при поддержке других войск (например, при Любешуве в 1577 году гусары атаковали вслед после атаки гайдуков)[39]. И только ближе к концу XVII века пехотная пика укоротившись до 4,2—4,8 м стала действительно короче гусарской[39]. Исследователи обращают внимание, что такая разница в длине играла несущественную роль[39].

Фронт противостоящей гусарии пехоты состоял из нескольких рядов воинов. Длина пики позволяла уверенно поражать пехотинцев, а сила удара была такова, что пика при использовании тока пробивала не только деревянные щиты, но и железные панцири[36]. По свидетельствам современников бывали случаи, когда одной пикой пронзали насквозь одновременно несколько пехотинцев, так Самуэль Лещинский свидетельствует, о случае, когда пикой были пронзены одновременно пять московских воинов в битве под Чудновом[40][41].

Снабжение гусарии пиками всегда представляло проблему, так как после первой же атаки большинство пик ломалось или оставалось на поле боя.

Нам очень нужны гусарские пики, которых ни у кого не осталось, а здесь добыть их очень трудно.

— Письмо гетмана Яна Зборовского королю спустя 3 недели после сражения при Любешове, 1577 год.

Мы поломали все наши пики, я сомневаюсь в том, что Вашему Величеству удастся быстро перевооружить армию.

— Письмо гетмана Конецпольского королю после сражения при Тшичане-Хонигфельде, 1629 год.

Другое оружие

Кроме пики, в вооружение товарища гусарии входили[38][42]:

  • кончар (или концеж, подвешивался на седле под коленом) — им гусар действовал, когда терял или ломал своё основное оружие — копьё;
  • сабля «карабела» на боку — её следовало использовать после прорыва вражеского строя, когда нужно было рубить противника в тесной схватке;
  • кинжал, булава, надзяк;
  • один или два пистолета в ольстрах у седельной луки, иногда — укороченный мушкет (бандолет)[43], который располагался в чехле под правым бедром и/или лук с колчаном.
Концеж (кончар или нем. Panzerstecher) — клинок (130—160 см) треугольного сечения, с закрытой (польской) гардой. Концеж гусары использовали, как основное оружие для атаки после потери пики, либо преследуя уже бегущего врага. Концежем можно было поразить даже лежащего на земле противника[6]

Защитное снаряжение

Защитное снаряжение крылатого гусара составляли, главным образом, следующие элементы[38]:

  • кольчуга с зерцалом или без, либо нагрудник, или кираса;
  • шлем-шишак с перьевым плюмажем — наиболее популярным был «гельмет» венгерского типа, с козырьком, наносником, ушами и назатыльником;
  • наручи и набедерники, кольчужные или отделанные железом кожаные перчатки;

Под доспехи гусары надевали жупаны разных цветов, а когда доспехи снимали, поверх жупана надевали кунтуш (длиннополый кафтан), а взамен шлема надевали шапку-магерку. На ногах были шаровары и высокие сапоги из чёрной, жёлтой или красной кожи[44].

Крылья

Для украшения и устрашения противника гусары в чине товарища носили за плечами «крылья» из орлиных перьев на легкой деревянной раме. Одно или два «крыла» крепились к седлу или к доспеху гусара.

Первое свидетельство о появлении крыльев у польских гусар относится к 1553 году, когда три всадника появились с крыльями за спиной на свадьбе короля Сигизмунда II в Кракове[45]. Однако, как выяснилось позднее, в XIX веке при переводе панегирика Станислава Ореховского с латыни была допущена ошибка. На самом же деле эти три всадника были просто украшены высокими птичьими перьями[46]. В 1574 году при описании коронации Генриха Валуа шевалье Гуре де Вильмонте писал[47], что гусары:

имеют обычай украшать себя и своих лошадей большими плюмажами, но не из страусовых перьев, как это принято у нас, но в форме крыльев орла, позолоченных и столь плотных, что подошли бы и для маскарада.

В другом описании упоминаются крылья, прикреплённые к щитам и гривам лошадей. В 1576 году Стефан Баторий провёл реформу гусарии и упразднил ношение щитов, куда часто крепились крылья. Крылья стали обязательным атрибутом гусар — требования иметь крылья содержалось в рекрутских письмах. К концу XVI века крылья перенесли на заднюю луку седла, сначала крепилось только одно крыло, левое, чтобы не мешать работе пикой. К середине XVII века стали преобладать парные крылья.

История появления крыльев у гусар хорошо прослеживается благодаря гравюрам и рисункам того времени. Сначала турецкие и балканские всадники украшали птичьими перьями свой асимметричный щит. В 1576 году Стефан Баторий произвел реформу гусарии упразднив ношение щита[47] и обязав носить кирасу, в результате крыло со щита «переместилось» сначала на руку (крепилось к левой руке в виде планки с перьями), а потом на заднюю луку седла лошади.

Прикреплённые к руке крылья были зарисованы немецкими художниками во время «Штутгартской карусели», состоявшейся в 1616 году, в честь крестин сына герцога Вюртембергского Иоганна-Фридриха. Вместе с тем из соображений практичности и удобства, уже к концу XVI века (то есть более чем за полтора десятка лет до «карусели») крыло стали крепить к левой стороне седла (чтобы не мешать работе пикой), а вскоре появилось и второе крыло, закреплённое справа. А к 1635 году оба крыла «переместились» за спину, оставаясь прикреплёнными к седлу. В годы «кровавого потопа», когда из-за затянувшейся войны, по свидетельству очевидцев, лишь каждый десятый гусар был одет в латы, крылья превратились в редкость. После окончания затяжной войны, когда экономика стала восстанавливаться, гетман, а позднее король — Ян III Собеский приложил все усилия, чтобы снова одеть всех гусар в латы, в это же время крылья стали крепить не к седлу, а к кирасе. Впрочем, литовские гусары консервативно продолжали крепить крылья к седлу, а не к кирасе.

Существуют также мнения, в том числе и современников, что крылья во время атаки издавали звук, пугавший лошадей противника, защищали от сабельных ударов сзади, а также мешали набрасыванию аркана[48].

Во время своего визита в Польшу в 1588 году папский легат Ипполито Альдобрандини утверждал, что крылья устрашают лошадей противника и защищают всадника от сабельных ударов. Версия о защите от набрасывания аркана возникла в 1949 году и была предложена Т. Тилингером[48].

Некоторые западноевропейские авторы XVII века приписывали крыльям некий «шумовой» эффект, воздействовавший на врага во время атаки.
Утверждают, что шум тех крыльев пугает коней неприятеля и помогает разбитию его рядов[50].

— Франсуа д'Алерак, посетивший Польшу в 1689 году.

В этом утверждении, по-видимому, есть смысл, хотя страх на лошадей противника очевидно наводили не только шелестящие перья, но и звериные шкуры, развевавшиеся за спинами атакующих гусар, и прапорцы на копьях, с особым шумом колыхавшиеся во встречных потоках воздуха. Кроме таких функций «устрашения», гусарские крылья, очевидно, не имели никакого боевого назначения. Генрих Вольф из Цюриха, бывший свидетелем коронации Стефана Батория в 1576 году, отмечал, что «польское гусарство было настолько плотно покрыто кожаными ремнями, рысьими и медвежьеми шкурами, что казалось это не люди, а дикие звери скачут на крылатых конях»[51]. Существует также версия, что крылья позволяли создать впечатление о большей численности и плотности строя. Так, в военном трактате 1544—1545 годов Станислав Ласский писал[52]:
А с гетманской воли и заботы бывает, что иногда надо украсить рати, растянуть, одеть в перья, чтобы малый почёт казался большим.

Все источники современников гусарии единодушны, что крылья были призваны запугать противника. Причём запугивание производилось не свистом, а скорее необычным видом. В конечном счёте крылья утратили свою пугающую роль и превратились в своего рода эмблему рода войск. К концу XVII века перья стали рисовать даже на древках гусарских пик. В описании церемонии 1646 года словосочетание «оперённые части» использовалось как синоним к «гусарским ротам»[51].

Среди исследователей продолжаются споры о цели ношения крыльев, однако большинство считает, что крылья были скорее парадным, чем полезным боевым атрибутом[53].

При съёмках Ежи Гофманом фильма «Огнём и мечом» под Познанью в мае 1998 года делалось несколько дублей атаки 50 гусар. При этом крылья не издавали никаких заметных звуков. Был слышен только топот копыт и бряцанье доспехов и оружия[48].

Одежда и упряжь

Товарищ был одет в высокие кожаные сапоги со шпорами. Польские сапоги имели прибитые шпоры, а немецкие — съёмные. Седло употреблялось восточного типа, у богатых шляхтичей было отделано бархатом, с подхвостными ремнями для улучшения опоры всаднику при копейном ударе.

Богатые гусарские офицеры и товарищи поражали иноземцев восточной пышностью своего платья и убранства, собольими, куньими и бобровыми шапками, блестящими шлемами с роскошными плюмажами, отделанным золотом, серебром и драгоценными камнями восточным оружием. Помимо коней и качества военного снаряжения, товарищи и пахолики различались также и цветом одежды: товарищи обычно одевались в одежды, выкрашенные дорогим пигментом кармином, имеющим красный цвет, в то время как пахолики носили одежду другого цвета (обычно, но не всегда, синюю)[54].

Экзотической деталью экипировки гусарии была обязательная леопардовая шкура. Из-за дороговизны и редкости шкуры товарищам покупал ротмистр. Иногда брали шкуру другого животного и рисовали на ней пятна. Пахолики вместо леопардовых шкур носили волчьи или медвежьи[11].

Обоз

На одного гусарского товарища приходилось несколько пахоликов, поэтому на одного товарища приходилось от трех до десяти коней. Конь мог заболеть, получить ранение, поэтому должна была быть возможность замены. Кроме этого, быки или волы тянули повозки с провизией и другими нужными в походе вещами. Когда провизия заканчивалась, резали на мясо быков или волов, а повозки пускали на дрова. Гусары привыкли воевать с комфортом, поэтому в обозе за ними ехало большое количество разнообразного скарба: топоры, цепь для связки возов, заступ для земляных укреплений, ковры, матрасы, перины, простыни, скатерти, салфетки, сундуки, палатки, кровати, алкоголь, сладости, книги и многое другое[55]. Например на товарища Госевского и его трех пахоликов приходился обоз из пяти возов.

Вот как описывал очевидец обоз небольшой гусарской роты[56]:

В прошлом году у города Жешува я шел мимо роты всего из 60 гусар и насчитал 225 повозок, из которых почти половина была запряжена четырьмя или шестью лошадями. Я не говорю об одиночных лошадях, женщинах и детях, которых без счета шло следом.

— Шимон Старовольский, Prawy rycerz (Настоящий рыцарь), 1648.

Комплектование

Этот род войск требовал особой военной подготовки и боевого духа. В гусарию подбирались опытные, сильные, рослые и смелые шляхтичи. Служба в хоругвях гусарии была очень престижной — офицеры других родов войск считали почётным перевестись туда простыми товарищами. Комплектование гусарии в XVII веке оставалось таким же, как и в эпоху средневековья. Это был принцип «товарищеского почта», согласно которому будущий командир гусарской роты-«хоругви» — ротмистр, получив от короля особую грамоту («лист пшиповедны»[~ 5]), нанимал на службу товарищей из числа рыцарей-шляхтичей, каждый из которых обязан был привести с собой «почт» («почёт»-свиту) в составе одного-двух вооружённых слуг с лошадьми. Эти «почтовые» воины, называвшиеся также пахолками или пахоликами (оруженосцами) и «челядниками», обычно набирались из дворовых людей шляхтича или, если товарищ был достаточно богатым — из мелкой «убогой» шляхты. Набор в хоругвь происходил на добровольной основе, для чего ротмистру давался определённый срок (с 1620 года — двухмесячный, считая со дня выдачи «листа»)[57][11].

Гусария была организована в хоругви (роты) по 100—200 коней, а на поле боя хоругви объединялись в хуфы[~ 6] — отряды, близкие по численность к полкам.

Хоругвь состояла из по́четов — наименьшей войсковой единицы в польской кавалерии. Почет состоял из челядников (почетовых) и товарища, собственно владельца этого почета, который за собственные средства покупал коней, всё снаряжение и оружие. Исключением была только знаменитая гусарская пика, которую обязан был покупать ротмистр. Из-за дороговизны коней, оружия и снаряжения, ротмистр нередко покупал для товарищей недостающие элементы, так покупку дорогих шкур нередко осуществлял ротмистр.

Челядь в свою очередь делились на челядь почетовую и челядь вольную (польск. luźna czeladź). Почетовая челядь вместе с товарищами принимала участие в битвах — товарищи занимали места в первом ряду атакующих порядков, а почетовая челядь занимала места позади своего товарища. Вольная челядь занималась обозом и хозяйством, организовывала быт во время похода[58].

В регистре гусарской роты краковского воеводы великого гетмана Стефана Потоцкого на период с 1 апреля и до конца июня 1658 года значатся[59][57]:

  • Свита пана ротмистра — 24 лошади;
  • Свита пана поручика — 6 лошадей;
  • Свита пана хорунжего — 4 лошади;
  • далее следуют товарищи, перечисленные поимённо, 48 из которых со свитой в 3 лошади и 2 со свитой в 2 лошади.

Формирование и финансирование

В гусарии товарищами служила наиболее состоятельная шляхта, и они получали наивысший жолд (польск. żołd — оплата, жалованье) — 51 злотый «на коня», то есть 7 дукатов (экв. 400 грамм серебра) на всадника в квартал[59].

Вооружение, оснащение, специально выезженные кони товарища гусарии стоили очень дорого — только лошади свиты гусара стоили ему годового жалования[60]. Кроме этого, с каждым товарищем гусарии было 3—12 почтовых (пахолков) и челяди до 10 человек и более. Даже с учётом казённого жолда, расходы могли покрыться только за счёт богатой военной добычи.

Дороже всего стоил специально выезженный гусарский конь — его стоимость была от 200[61] до 1000—1500 дукатов, то есть от 9 до 44—66 килограммов серебра в эквиваленте. Снаряжение стоило около 40 злотых.

Гусары экипировались за свой счёт. Товарищ рассматривал все расходы как инвестиции в свою карьеру. Ротмистр должен был быть достаточно богатым, чтобы при необходимости сформировать роту без финансовой помощи сейма. Также ротмистр нёс дополнительные расходы, так как приобретал пики, леопардовые чепраки и крылья, а также часто ссужая деньгами своих подчинённых. Он формировал роту на основе «письма о призыве» (польск. list przypowiedni), аналога французского lettre de retenue. Обычно письмо подписывалось королём. Имея такое письмо, ротмистр имел право формировать роту. Занимаясь формированием, ротмистр нанимал по контракту нескольких товарищей. Каждый товарищ приводил с собой собственное подразделение «копьё» или «почёт» (польск. poczet). Товарищ был, в прямом смысле, товарищем ротмистра, так как разделял его финансовые и военные риски. Товарищи образовывали своего рода военное братство. Друг к другу ротмистры и товарищи обращались «пан брат»[62].

Похоронный ритуал

Крылатые гусары практиковали необычный похоронный ритуал. В разгар отпевания в церковь на коне въезжал гусар, символизирующий покойного, и разбивал гусарскую пику перед алтарём. В походе такой ритуал провести было сложно, но в мирное время церемония часто проводилась и была описана историком Китовичем[63].

Разновидности гусар

Гусарами назывались две разновидности кавалерии, совершенно не похожие друг на друга по задачам, тактике и вооружению. Эти два типа гусар часто путают между собой или вообще не отличают[14]. Гусары, которых в XVII веке называли устно и письменно ussarze, а позднее husarze — это кавалеристы с длинными пиками, как правило облачённые в латы. Именно этим подразделениям посвящена данная статья. Эти гусарские подразделения существовали почти три века и особых успехов достигли в составе армий Речи Посполитой. Эти гусары, их внешний вид, снаряжение и вооружение с течением времени и реформ несколько менялись, однако большую часть времени их существования отличительными чертами их были крылья и длинные пики с прапорцами. Такие части были в составе армий и других государств; так, известно о существовании таких подразделений в русской армии. Однако о каких-либо успехах этих подразделений история умалчивает.

Другие гусары (польск. huzarzy) — это лёгкая кавалерия, всадники которой не использовали пики и не носили латы[14].

Свидетельства современников

Когда во время Варшавской битвы в 1656 году шведское войско было атаковано немногочисленными гусарами, шведский король Карл Х Густав «…дал приказ всем командирам бригад или полков, чтобы они, когда на них двинутся гусары, расступились и дали дорогу их неистовству, которому, как он знал, в то время нельзя было противостоять ни силой, ни каким-либо другим способом»[64].

В 1676 году англичанин Лоуренс Гайд (англ.)русск. отметил в своем дневнике[65]: «…когда они нападают, когда мчат изо всех сил с этими пиками наперевес, ничто не устоит перед ними».

Достаточно подробное описание гусарии оставил французский инженер и картограф Гийом де Боплан. Вот как описывает он польских гусар[38]:

Гусары, служащие в качестве улан, — это шляхтичи с большим состоянием, имеющие до 50 тысяч ливров [дохода]. У них очень хорошие лошади, самая дешёвая из которых стоит не менее 200 дукатов; это турецкие лошади, происходящие из Анатолии, из провинции, называемой Караманья (Carmenie). Каждый улан служит на пяти лошадях; итак, в хоругви из сотни улан есть только 20 товарищей, которые едут в одну шеренгу, так что каждый возглавляет [свой] ряд; следующие четыре шеренги — это их слуги, каждый в своём ряду. Длина их копья 19 футов, оно полое, начиная от острия до яблока, остальное сделано из крепкого дерева; на острие своих копий они прикрепляют значки, всегда двухцветные: бело-красные, сине-зелёные или черно-белые, длиной в 4—5 локтей. Это делается, наверное, для того, чтобы пугать неприятельских лошадей, ибо когда они [гусары], опустив копья, несутся во весь карьер [в атаку], флажки развеваются, описывая круги, и наводят ужас на неприятельских лошадей, ряды которых они желают прорвать. Облачены они в панцири, наручники, наколенники, шлемы и т. д. Сбоку у них только сабля, под левым бедром палаш, привязанный к седлу, к правой луке которого прикреплён длинный меч, широкий у рукоятки и суживающий к острию, в форме четырёхгранника, для того, чтобы можно было колоть свалившегося на землю, но ещё живого человека. Меч имеет 5 футов в длину и круглую головню, чтобы удобнее было прижать к земле (противника) и проколоть кольчугу; назначение палаша — рубить тело, а сабли — драться с её помощью и рубить кольчугу. Они носят также боевые секиры весом до шести фунтов, которые похожи по виду на наши четырёхгранные пики, очень острые с длинной рукояткой, для того чтобы можно было наносить удары по неприятельским панцирям и шлемам, которые разбиваются от такого оружия.

Гийом де Боплан, «Описание Украины», 1660 год.

В 1689 году французский мемуарист Франсуа Поль Далерак писал: «Это правда что эти пики тяжело остановить, потому что они и коней, и всадников насквозь прошьют так, как будто верхогоны до обруча[~ 7], всё, что только становится ему преградой или сопротивляется, он навылет пробивает».

Историк Веспасиан Коховский в своей «Песне освобождённой Вене» (1684) описывал атаку гусар, свидетелем которой он был:

Гусарское копьё — оно не подведёт
Достаточно врагов оно сразило
Его напрасно о пощаде умолять
Врагу не убежать и некуда укрыться.
Кто свёл знакомство с тем копьём
Тот знает, что оно пронзает и по две персоны
А остальные в ужасе бегут
Как крысы с корабля что тонет[~ 8].

См. также

Напишите отзыв о статье "Крылатые гусары"

Комментарии

  1. ↑ Стокгольмский свиток — свиток длиной 15 метров, захваченный шведами при разграблении Варшавы в 1655 году.
  2. ↑ Почтовые (пахолки, свита, почёт) — воины и оруженосцы, которые в числе не менее двух сопровождали каждого товарища и набирались из числа бедной шляхты или простолюдинов.
  3. ↑ Список команд содержится в «гетманском декрете» от 1704 года, изданном, вероятно, гетманом Иеронимом Любомирским.
  4. ↑ Такую гарду иностранные современники называли яблоком (фр. pomme), а поляки gałka — «шарик». Пика была одноразовым оружием. Её древко делалось из дешёвой и лёгкой древесины — сосны или ели. Французский инженер и картограф де Боплан упоминал, что пика имела полость только до «яблока», а нижняя часть древка была цельной. Реконструкторы пришли к выводу, что конец пики изготавливался из двух половинок, в которых выдалбливалась пустота, а потом половинки соединялись сухожилиями, шёлковыми нитями и прочным клеем.
  5. ↑ Лист пшиповедны (польск. list przypowiedni) — грамота, которую посылали ротмистру, который должен был формировать подразделение. В этой грамоте указывались время службы, размер оплаты, условия, которым должны отвечать рекруты, их вооружение и снаряжение.
  6. ↑ Хуф (польск. huf, ср.-в.-нем. hufe, нем. haufen) — основное боевое построение польской конницы, часть так называемого «старопольского боевого построения». Такой строй формировали несколько рот и один хуф мог насчитывать от 150 до 1500 всадников. По западным стандартам такой строй был неглубоким и редко был более 4 шеренг — в первой шеренге товарищи, в остальных шеренгах их «почтовые».
  7. ↑ Верхогоны до обруча — упражнение гусаров в применении пики. Во время этого упражнения гусар на всем скаку старался попасть острием пики в небольшой обруч, подвешенный на шнурке.
  8. ↑ Нелитературный перевод.

Примечания

  1. ↑ Сороколетов Ф. П. [books.google.com/books?id=6mUtAAAAMAAJ&q=гусария&dq=гусария&hl=en&ei=5W2ATqr4FOHm4QSJyIToDg&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=2&ved=0CC0Q6AEwATgU История военной лексики в русском языке: XI—XVII вв]. — Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1970. — С. 260. — 383 с.
  2. ↑ Сікора, 2012, с. 8.
  3. ↑ [books.google.com/books?id=ZSNmAAAAMAAJ&q=Крылатые+гусары&dq=Крылатые+гусары&hl=en&ei=yGuATvaUGvPc4QSz8cm_Dg&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCsQ6AEwAA Памятники культуры: Новые открытия] = Monuments of culture: New discoveries. — Академия наук СССР. Научный совет по истории мировой культуры. — М.: Наука, 1985. — С. 421.
  4. ↑ Бегунова А. [books.google.com/books?id=IlUnAAAAMAAJ&q=польские+гусары&dq=польские+гусары&hl=en&ei=zm-ATuzuD-b04QSLpYi1Dw&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=5&ved=0CEIQ6AEwBA Повседневная жизнь русского гусара в царствование Александра I]. — 2-е изд. — М.: Молодая гвардия, 2000. — С. 8. — 383 с.
  5. ↑ Васильев, 1998, с. 2.
  6. ↑ 1 2 3 Денисон Дж. История конницы: От вооружения конницы огнестрельным оружием до Фридриха Великого // История конницы = Denison G. Т. A History of Cavalry from the earliest times with lessons for the future. — London: McMillan, 1877. — История конницы: В 2 кн. Кн. 1. — М.: ACT, 2001. — СПб.: Военно-историческая библиотека, 1897. — Т. 3. вып. 4. — 479 с. — ISBN 5-17-004683-9.
  7. ↑ Морихин В. Е. [books.google.com/books?id=9GM0AAAAMAAJ&q=%22Польские+гусары%22&dq=%22Польские+гусары%22&hl=en&ei=uth5TruHEYrYsgbMg4jQDw&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=7&ved=0CEkQ6AEwBg Традиции офицерского корпуса России]. — М.: Граница; Гала Пресс; Кучково поле. — С. 92. — 431 с.
  8. ↑ 1 2 3 4 5 6 Киселёв, 2002, с. 3.
  9. ↑ Солдатенко, 1993, с. 17—24.
  10. ↑ Brzezinski, 2006, p. 5.
  11. ↑ 1 2 3 Васильев А. [kulichki.com/gusary/istoriya/polish/vasilev/ Польско-литовская гусария XVII века]. — М.:: Цейхгауз, 1998. — Т. № 7. — С. 2—6.
  12. ↑ 1 2 3 Brzezinski, 2006, p. 6.
  13. ↑ Сікора, 2012, с. 9.
  14. ↑ 1 2 3 Сікора, 2012, с. 86.
  15. ↑ Abraham de Bruyn. Illustrations de Diversarum gentium armatura equestris. Ubi fere Europae, Asiae atque Africae equitandi ratio propria expresaa est. (1578)
  16. ↑ 1 2 Киселёв, 2002, с. 4.
  17. ↑ Сікора, 2012, с. 7.
  18. ↑ Солдатенко, 1993, с. 3.
  19. ↑ Leszek Podhorodecki. Chocim 1621. — Bellona , 1988. — P. 16. — 216 p. — (Historyczne bitwy). — ISBN 978-83-11-11264-3.
  20. ↑ Cefalli S. Relacja о stanie politycznym i wojskowym Polski przez Sebastiana Cefali sekretarca Jerzego Lubomirskiego: Relacje nuncjuszow apostoskich i innych osob о Polsce. — Berlin Poznan, 1864. — Vol. II.
  21. ↑ Сікора, 2012, с. 5.
  22. ↑ Scanderbeg redivivus. — London: Printed by H.C. for Wil Bateman, 1684. — P. 141.  (англ.)
  23. ↑ Киселёв, 2002, с. 5.
  24. ↑ Солдатенко, 1993, с. 17-24.
  25. ↑ Jerzy Teodorczyk. Bitwa pod Gniewem 1626. Pierwsza porazka husarii. — Studia i Materiały do Historii Wojskowości, 1966. — P. 70-172.  (польск.)
  26. ↑ Сікора, 2012, с. 79-80.
  27. ↑ Солдатенко, 1993, с. 27.
  28. ↑ 1 2 Киселёв, 2002, с. 27.
  29. ↑ Wojciech Rakowski. [literat.ug.edu.pl/grafika/pobud.htm Pobudka zacnym synom Korony Polskiey do służby woienney]. — Polska Biblioteka Internetowa.  (польск.)
  30. ↑ Солдатенко, 1993, с. 29.
  31. ↑ Kunowski Jan. Ekspedycyja inflantska 1621 roku. / Opr. Wojciech Walczak, Karol Łopatecki. Białystok — 2007, s. 118.  (польск.)
  32. ↑ Łoś Jakub. Pamiętnik towarzysza chorągwi pancernej. / Opr. Romuald Śreniawa-Szypiowski. Warszawa 2000. — S. 70.  (польск.)
  33. ↑ Dyakowski Mikołaj. Dyaryusz wiedeńskiej okazyji. / Opr. Józef A. Kosiński, Józef Długosz. Warszawa 1983. — S. 89.  (польск.)
  34. ↑ 1 2 3 Naronowicz-Naroński Józef. Budownictwo wojenne. / Opr. Tadeusz Nowak. Warszawa 1957. — S. 226—227.  (польск.)
  35. ↑ Сікора, 2012, с. 40-42.
  36. ↑ 1 2 Sikora Radosław. Taktyka walki, uzbrojenie i wyposażenie husarii w latach 1576—1710. Maszynopis pracy doktorskiej. — S. 171, 190—198.  (польск.)
  37. ↑ Киселёв, 2002, с. 12-16.
  38. ↑ 1 2 3 4 Гийом де Боплан. [www.drevlit.ru/texts/b/b_boplan2.php Описание Украины]. — по экземпляру второго издания 1660 года, хранящегося в Российском государственном архиве древних актов с параллельным переводом на русский язык.
  39. ↑ 1 2 3 4 Brzezinski, 2006, p. 49.
  40. ↑ Сікора, 2012, с. 23.
  41. ↑ Leszczyński Samuel. Potrzeba z Szeremetem, hetmanem moskiewskim, i z Kozakami w roku Pańskim 1660 od Polaków wygrana. Opr. Piotr Borek. / Kraków, 2006.
  42. ↑ Квитковский Ю. В. [www.moscowtrainings.ru/sablya.htm Польское оборонительное вооружение]. — М.:: Наука, 1994.
  43. ↑ Сікора, 2012, с. 64.
  44. ↑ Васильев А. [www.kulichki.com/gusary/istoriya/polish/vasilev/ Польско-литовская гусария XVII века], М.: Цейхгауз, № 7. — 1998.
  45. ↑ Brzezinski, 2006, pp. 19–20.
  46. ↑ Brzezinski, 2006, p. 20.
  47. ↑ 1 2 Киселёв, 2002, с. 17.
  48. ↑ 1 2 3 Киселёв, 2002, с. 18.
  49. ↑ Certamen equestre cæteraque solemnia Holmiæ Suecorum Ao: MDCLXXII .M. Decbr: celebrata cum Carolus XI. omnium cum applausu aviti regni regimen capesseret. (1672)
  50. ↑ Cichowsky, 1977, с. 105.
  51. ↑ 1 2 Солдатенко, 1993, с. 19.
  52. ↑ Сікора, 2012, с. 45.
  53. ↑ Киселёв, 2002, с. 18-19.
  54. ↑ Brzezinski, 2006, с. 24.
  55. ↑ Сікора, 2012, с. 68.
  56. ↑ Киселёв, 2002, с. 23.
  57. ↑ 1 2 Brzezinski, 2006, p. 11.
  58. ↑ Сікора, 2012, с. 10.
  59. ↑ 1 2 Киселёв, 2002, с. 10.
  60. ↑ Киселёв, 2002, с. 22.
  61. ↑ Осипов К. [books.google.com/books?id=e50bAAAAMAAJ&q=%22Польские+гусары%22&dq=%22Польские+гусары%22&hl=en&ei=Edl5Tp-CGsfYsgbB2eTDDw&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=10&ved=0CE8Q6AEwCTgK Богдан Хмельницкий]. — М.:: Молодая гвардия, 1948. — С. 479.
  62. ↑ Солдатенко, 1993, с. 5.
  63. ↑ Jędrzej Kitowicz. Opis obyczajów i zwyczajów za panowania Augusta III. — 1855. (польск.)
  64. ↑ Gordon Patryk. Diary of Patrick Gordon of Auchleuchries 1635–1699.. — Aberdeen, 2009. — Т. 1. — С. 113. — 307 с. — ISBN 978-1-906108-05-2.
  65. ↑ Hyde Laurence. Diary of the hon. Laurence Hyde, of the particular occurrences during his Embassy to John Sobieski, king of Poland, in 1676. W: The Correspondence of Henry Hyde, Earl of Clarendon and of his brother Laurence Hyde, Earl of Rochester; with the Diary of Lord Clarendon from 1687 to 1690 containing minute particulars of the events attending the Revolution and diary of Lord Rochester during his Embassy to Poland in 1676. Opr. Samuel Weller Singer. t. 1. London 1828. pp. 607—608.  (англ.)
  66. ↑ Wespazjan Hieronim Kochowski. [www.pbi.edu.pl/book_reader.php?p=6617&s=30 Dzieło Boskie albo Pieśni Wiednia wybawionego i inszych transakcyjej wojny tureckiej w roku 1683 szczęśliwie rozpoczętej]. — 1683. C. 30.  (польск.)

Литература

  • Польские крылатые гусары 1576—1775 / под ред. В. И. Киселёва. — Артёмовск: Новый солдат: военное-исторический альманах, 2002. — Т. № 142. — 40 с. — 400 экз.
  • Сікора Р. З історії польських крилатих гусарів. — Київ: Дух і літера, 2012. — 96 p. — ISBN 978-966-378-260-7. (укр.)
  • Солдатенко А. Польская гусария 1500—1776 гг. — СПб.: Орел, 1993. — Т. № 3. — 40 с.
  • Brzezinski R. [books.google.com/books?id=HTBei5ocWosC&dq=Polish+Armies+1569-1696&hl=ru Polish Armies 1569—1696]. — Oxford: Osprey, 1987. — Vol. 1. — 48 p. — ISBN 0-85045-736-X. (англ.)
  • Brzezinski R. [books.google.com/books?id=6KrUDhbGDVcC&hl=ru Polish Armies 1569—1696]. — Oxford: Osprey, 1988. — Vol. 2. — 48 p. — ISBN 0-85045-744-0. (англ.)
  • Brzezinski R. [books.google.by/books?id=GCW2VIgJ5o0C&dq=Polish+Armies+1569-1696&hl=ru Polish Winged Hussar 1576—1775]. — Oxford: Osprey, 2006. — 64 p. — ISBN 9781841766508. (англ.)
  • Cichowski J., Szulczyński A. Husaria. — Warszawa: Dom Wydawniczy «Bellona», 1977. — 149 p. — ISBN 831109954-5. (польск.)
  • Gembarzewski B. Husarze. Ubiór, oporządzenie i uzbrojenie 1500—1775. — Warszawa: Arcadia, 1999. — 72 p. — ISBN 83-88055-01-1. (польск.)
  • Kobielski S. Chorągiew husarska pułku Hetmańskiego Rzewuskich i jej zbroje // Studia do dziejów dawnego uzbrojenia i ubioru wojskowego. — Cz. I. — Kraków, 1963. — S. 32-49. (польск.)
  • Sikora R. Fenomen husarii. — Warszawa: Dom Wydawniczy Duet, 2004. — 270 p. — ISBN 83-7322-907-8. (польск.)
  • Wasilkowska A. Husaria. The Winged Horsemen. — Warszawa: Interpress, 1998. — 158 p. — ISBN 8322326823. (англ.)
  • Wimmer J. Historia piechoty polskiej do roku 1864. — Warszawa: Wydaw. Min. Obrony Narodowej, 1978. — 615 p. (польск.)
  • Żygulski Z. Husaria polska. — Warszawa: Pagina, 2000. — 177 p. — ISBN 83-86951-31-4. (польск.)


Отрывок, характеризующий Крылатые гусары

– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».


Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Крылатые_гусары&oldid=81044262»