Плюс-минус (хоккей)

«Плюс-минус» (+/−, P/M) — статистический показатель игрока в хоккее.

«Плюс-минус», который также часто называют показателем полезности, отражает разность заброшенных и пропущенных командой шайб в то время, когда тот или иной игрок находился на льду. Этот показатель не применяется к вратарям.

«Плюс-минус» вычисляется по следующей системе. Когда команда, играющая в меньшинстве или в равных с соперником составах, забрасывает шайбу (голы со штрафных бросков не учитываются), игроки этой команды, находящиеся в этот момент на льду, получают «плюс». При этом не имеет значения, находился ли вратарь соперника в этот момент в воротах или был заменён на полевого игрока, и ворота были пусты. Соответственно, игроки команды, находящиеся на льду, когда их команда пропускает шайбу в большинстве или в равных составах, получают «минус».

«Плюс-минус» игрока может вычисляться как в отдельном матче, так и по сумме всех матчей турнира или сезона. Например, если игрок до матча имел в сумме «-8», а в матче набрал «+3», то его общая сумма становится «-5».

История

Первой командой, начавшей подсчитывать показатель «плюс-минус», были «Монреаль Канадиенс» примерно в 1950-х годах. Другие команды НХЛ переняли инициативу в начале 60-х, а сама НХЛ начала официально вычислять «плюс-минус» в 1967 году. Обычно изобретение «плюс-минуса» связывают с именем известного игрока и тренера Эмиля Фрэнсиса, однако он всего лишь популяризировал и немного адаптировал систему, придуманную в Монреале.

См. также

• Награду лучшему игроку по показателю полезности в НХЛ
• Награду лучшему игроку по показателю полезности в КХЛ

Отрывок, характеризующий Плюс-минус (хоккей)

– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.