Penny Lane

«Penny Lane»
Сингл The Beatles с альбома Magical Mystery Tour
Сторона «А»	«Strawberry Fields Forever»
Выпущен	13 февраля 1967 (US) 17 февраля 1967 (UK)
Формат	7”
Записан	29 декабря 1966 — 17 января 1967
Жанр	Барокко-поп, психоделический поп
Длительность	3:03
Продюсер	Джордж Мартин
Автор песни	Леннон — Маккартни
Лейбл	Parlophone (UK) Capitol (US)
Хронология синглов The Beatles «Eleanor Rigby» / «Yellow Submarine» (1966) «Strawberry Fields Forever» / «Penny Lane» (1967) «All You Need Is Love» / «Baby, You’re a Rich Man» (1967) </td></tr>

RS	[www.rollingstone.com/music/lists/the-500-greatest-songs-of-all-time-20110407/the-beatles-penny-lane-19691231 Позиция №456] в списке 500 величайших песен всех времён по версии журнала Rolling Stone

«Penny Lane» (рус. Пенни-Лейн) — песня группы «Битлз», написанная Полом Маккартни (приписана Леннону и Маккартни). Название песни происходит от одноимённой улицы в Ливерпуле.

Песня была записана во время сессий, посвящённых альбому Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band, и выпущена в феврале 1967 года на сингле с двумя сторонами «А» вместе с композицией «Strawberry Fields Forever». Обе песни впоследствии вошли в альбом Magical Mystery Tour (1967).

В 2004 году журнал Rolling Stone присвоил песне 456 позицию в списке 500 величайших песен всех времён.

История улицы

До своей всемирной славы, вызванной одноимённой песней, Пенни-Лейн была известна лишь за счёт наличия здесь конечной остановки нескольких автобусов, курсирующих из центра города. Сюда же прибывала значительная часть туристических автобусов.

К концу 1970-х годов основными экономическими предприятиями, расположенными на улице, были Penny Lane Records, Sven Books (первый в Ливерпуле розничный секс-шоп) и бар, сначала известный как Harper’s Bizarre, а сейчас именуемый Penny Lane Wine Bar. В середине 1980-х автобусный навес над кольцевой развязкой (упоминаемой в песне) был перестроен в кафе. Впоследствии район Пенни-Лейн стал довольно привлекательной в экономическом плане зоной. Здесь располагаются многочисленные кафе, бары, бистро, а также магазины крупных торговых сетей, что сделало данный район популярным для студенчества.

В июле 2006 года в городском совете Ливерпуля обсуждался вопрос о переименовании ряда улиц из-за того, что их названия были связаны с работорговлей. Под это предложение подпадала и Пенни-Лейн (названная в честь Джеймса Пенни, известного работорговца и противника аболиционизма XVIII века). В итоге было решено пересмотреть стратегию переименований. 10 июля 2006 стало известно, что власти Ливерпуля не будут вносить Пенни-Лейн в перечень улиц, подлежащих переименованию.

Описание пожарного и его автомобиля, имеющееся в тексте, основано на пожарном депо у Матер-Авеню (оно располагается на некотором расстоянии от Пенни-Лейн и работает до сих пор).

Улица стала одним из мест, наиболее часто посещаемых фанатами «Битлз» в Ливерпуле. В прошлом уличные обозначения с названием «Пенни-Лейн» регулярно пропадали. Поскольку постоянное их восстановление вызывало множество проблем, городские власти одно время просто рисовали название улицы на стенах зданий. В 2007 году эта практика была прекращена; в настоящее время используются особо надёжные уличные вывески, которые не так легко похитить (хотя часть из них и продолжает пропадать).

История песни

Улица заслужила столь большое внимание группы из-за того, что родной дом Джона Леннона находился неподалёку. Леннон и Маккартни нередко встречались на Пенни-Лейн в том месте, где она соседствует с районом Мозли Хилл — здесь находилась автобусная остановка, с которой можно было уехать в центр города. Пересечение улицы со Смитдаун-Роуд тоже нередко обозначалось как Пенни-Лейн. В 1960-х годах эта часть города являлась конечной остановкой для многих автобусов, в связи с чем автобусы с отметкой «Пенни-Лейн» курсировали по всему Ливерпулю.

Продюсер и аранжировщик «Битлз» Джордж Мартин считал, что сингл «Penny Lane»/«Strawberry Fields Forever» является наиболее выдающимся синглом группы. Тем не менее, в Великобритании песня не смогла достичь первой строчки чартов, уступив песне «Release Me» в исполнении Энгельберта Хампердинка. В США, тем не менее, сингл продержался на первой позиции чарта Billboard Hot 100 неделю (был вытеснен с первой позиции песней «Happy Together» группы The Turtles).

После успеха сингла с двумя сторонами «А» «Yellow Submarine»/«Eleanor Rigby», Брайан Эпстайн был заинтересован в наличии у группы нового музыкального материала. В итоге обе песни, несмотря на то, что они были записаны во время сессий, посвящённых альбому Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band, в сам альбом не вошли, о чём впоследствии Джордж Мартин весьма сожалел. Данный сингл также стал первым синглом группы, который продавался с фото-вкладкой, что в Великобритании в то время было весьма редкой практикой (несмотря на то, что в США и в некоторых других странах, например, Японии, это уже было распространённым явлением).

Запись песни

Первая студийная сессия состоялась 29 декабря 1966 года на студии «Эбби Роуд»; фортепиано использовалось как базовый инструмент. Последующие сессии состоялись 30 декабря 1966; 4, 5, 6, 9, 10, 12 и 17 января 1967. В течение этих дней были записаны вокал, подголоски, перкуссия, бас-гитара, дополнительные партии фортепиано, записанные через гитарный усилитель с эффектом реверберации, а также партии духовых инстументов и контрабаса.

Соло трубы-пикколо, ставшее «изюминкой» песни, было записано в самый последний день студийной работы; партию исполнил Дэвид Мейсон. Это соло, навеянное вторым Бранденбургским концертом Баха, копирует стиль барокко, для которого труба-пикколо (небольшой инструмент, звучащий на октаву выше обычной трубы) подходил особенно хорошо. Мейсон за свою работу получил 27 фунтов и 10 шиллингов.

В исходной промоверсии американского сингла имелось дополнительное пышное соло трубы в самом конце песни. Однако, данная версия сингла была довольно быстро заменена на другую версию, в которой этого финального соло не было. Первая версия сингла является в наше время одним из наиболее редких и ценных объектов коллекционирования среди фанатов «Битлз».

Стерео-микс версии с добавочным соло трубы был включён в сборник Rarities, а также в британские компиляционные альбомы The Beatles Box (1980) и Anthology 2 (1996).

В записи участвовали:

• Пол Маккартни — вокал, подголоски, фортепиано, бас-гитара
• Джон Леннон — подголоски, фортепиано, конга, хлопки
• Джордж Харрисон — подголоски, колокольчик, хлопки
• Ринго Старр — ударные, бубен
• Джордж Мартин — аранжировка, фортепиано
• Дэвид Мейсон (David Mason) — труба-пикколо
• Рей Свинфилд, П. Гуди, Мэнни Уинтерз — флейты, флейты-пикколо
• Леон Колверт, Фредди Клэйтон, Берт Кортлей, Данкен Кэмпбелл — трубы, флюгельгорн
• Дик Морган, Майк Винфельд — гобои, английский рожок
• Фрэнк Кларк — контрабас

Музыка и текст

Песня написана в классической куплетной форме; куплет звучит в си мажоре, тогда как припев звучит в ля мажоре.

Характерной чертой песни является соло трубы-пикколо в исполнении Дэвида Мейсона. Принято считать, что использование данного инструмента в этой песне является первым подобным экспериментом в поп-музыке. По словам Джорджа Мартина, «результат был уникален, это было нечто, что ещё не делалось в рок-музыке».

Текст песни представляет собой череду двусмысленных и сюрреалистических образов. Поначалу кажется, что песня повествует о ясном летнем дне («beneath the blue suburban skies» — «под синим пригородным небом»), однако, в то же самое время рассказывает о дожде («the fireman rushes in from the pouring rain» — «пожарный спасается от проливного дождя») и о приближающейся зиме («selling poppies from a tray» — «продают мак с подносов», что намекает на День перемирия, отмечаемый 11 ноября). По словам Иэна Макдональда, «несмотря на кажущуюся натуралистичность, текст песни, по сути, калейдоскопичен — равно как сияет солнце и дождит в одно и то же время, так речь идёт и о лете, и о зиме одновременно».

Фраза «shelter in the middle of the roundabout» (рус. навес посреди круговой развязки) обозначает старый автобусный навес, который позже был переделан в кафе, посвящённое битловской тематике. Кафе, однако, позже было заброшено, несмотря на его популярность среди туристов. Здесь же находится конечная остановка автобусов, следующих до Пенни-Лейн.

Загадочная строчка «Four of fish and finger pies» (рус. Четыре рыбы и палец в пирожке) является британским сленгом. Выражение «a four of fish» означает «рыба и чипсы» (блюдо, стоившее тогда четыре пенса), тогда как «finger pie» — это выражение из сексуального жаргона, означающее интимные ласки между подростками, собиравшимися под уже упомянутым навесом. Выражение «fish and finger» является также игрой слов, обыгрывающей выражение «fish fingers» (рус. рыбные палочки).

Стоит заметить, что текст песни, напечатанный в компиляционном альбоме The Beatles 1967–1970 (т. н. «Синий альбом»), приводится с ошибкой — вместо «Four of fish and finger pies» там напечатано «Full of fish and finger pies».

Видеоклип

Промовидео для песни «Penny Lane», вместе с аналогичным видео для песни «Strawberry Fields Forever», стало одним из первых образцов того, что впоследствии стало известно как «музыкальный видеоклип».

Видеоклип снимался на улице Энджел Лейн лондонского Ист-Энда (а также в её окрестностях), на Кингс-Роуд в Челси и в Ноул-парке городка Севенокс (графство Кент). Промовидео на песню «Strawberry Fields Forever» снималось в то же время и в тех же местах. Во время пребывания группы в Севеноксе Леннон купил цирковую афишу, вдохновившую его на создание песни «Being for the Benefit of Mr. Kite!». Режиссёром обоих видеоклипов был Питер Голдман.

Позиции в чартах

Чарт (1967)	Высшая позиция
CHUM Chart (Канада)	1
UK Singles Chart	2
U.S. Billboard Hot 100	1

Литература

• Babiuk, Andy; Tony, Bacon. [books.google.co.uk/books?id=zQ-5ZpoMn1AC&pg=PA197&dq=Penny+Lane+beatles+gear&client=firefox-a#PPA195,M1 Beatles Gear: All the Fab Four's Instruments, from Stage to Studio]. — Backbeat, 2002. — 256 p. — ISBN 0879307315.
• Ingham, Chris. [books.google.co.uk/books?id=htl2U1fPq8QC&dq=David+Mason+Penny+Lane&hl=ru&source=gbs_navlinks_s The Rough Guide to the Beatles]. — Rough Guides, 2003. — 403 p. — ISBN 1843531402.
• Steele-Perkins, Crispian. [books.google.co.uk/books?id=htl2U1fPq8QC&dq=David+Mason+Penny+Lane&hl=ru&source=gbs_navlinks_s The Trumpet]. — London: Kahn & Averill, 2001. — 149 p. — ISBN 1871082692.
• MacDonald, Ian. Переворот в мозгах: записи The Beatles и шестидесятые = Revolution in the Head: The Beatles’ Records and the Sixties. — 2nd ed. — London: Pimlico, 2005. — 554 с. — ISBN 1-844-13828-3.
• Martin, George; Hornsby, Jeremy. All You Need Is Ears. — New York: St. Martin’s Press, 1994. — 285 p. — ISBN 0-312-11482-6.

Ссылки

• [www.beatlesbible.com/songs/penny-lane/ Библия The Beatles: «Penny Lane»] (англ.). The Beatles Bible. Проверено 31 марта 2013. [www.webcitation.org/67h0e0KjZ Архивировано из первоисточника 16 мая 2012].
• [www.steve.hamel.name/songs/penny_lane.asp Текст песни «Penny Lane»]. steve.hamel.name. Проверено 17 апреля 2014.
• Alan W. Pollack. [www.icce.rug.nl/~soundscapes/DATABASES/AWP/pl.shtml Заметки о песне «Penny Lane»] (англ.). Проверено 31 марта 2013. [www.webcitation.org/67h0fHP3w Архивировано из первоисточника 16 мая 2012].
• [www.youtube.com/watch?v=tGQgEAZztK4 Видео со звучанием студийной версии песни]  (Проверено 31 марта 2013)
• [www.youtube.com/watch?v=_hIV7jwLXt8 Видео проморолика песни]  (Проверено 31 марта 2013)
• [www.songlexikon.de/songs/pennylane «Penny Lane» — The Beatles] (англ.). songlexikon.de. Проверено 31 марта 2013.

Отрывок, характеризующий Penny Lane

– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.