Polsat Warsaw Open
Polsat Warsaw Open | ||
---|---|---|
<tr><td>Место проведения</td><td colspan="2">Варшава |
Polsat Warsaw Open — бывший ежегодный профессиональный женский теннисный турнир, проводившийся в столице Польши — Варшаве между 1995 и 2010 годами.
Соревнования игрались на грунте.
Содержание
Общая информация
Соревнование организовано в 1995 году как часть осенней грунтовой серии тура ассоциации.
В 1997 году турнир передвинут на июль.
С 1999 года турнир занимает место в весенней части сезона.
В 2002 году турнир обретает нового спонсора и возвращается в календарь тура после годичной паузы. Через год, после ликвидации турнира в Гамбурге, соревнование в польской столице получает весьма престижную 2-ю категорию.
В 2009 году, во время серии изменений в календаре ассоциации, по финансовым причинам закрывается ещё один немецкий турнир — в Берлине. Варшава делает ещё одну попытку вернуться в календарь ассоциации, обретая престижный статус турнира премьер-категории, но при этом оказываясь в календаре на не самом удачном месте — непосредственно перед Roland Garros.
По окончании сезона-2010, организаторы, сославшись на нехватку финансирования и непопулярность турнира, вновь временно прекратили его проведение.
Финалы прошлых лет
Одиночные турниры
Год | Чемпион | Финалист | Счёт финала |
---|---|---|---|
Открытый чемпионат Варшавы | |||
2010 | Александра Дулгеру (2) | Чжэн Цзе | 6-3 6-4 |
2009 | Александра Дулгеру | Алёна Бондаренко | 7-6(3) 3-6 6-0 |
J&S Cup | |||
2007 | Жюстин Энен (2) | Алёна Бондаренко | 6-1 6-3 |
2006 | Ким Клейстерс | Светлана Кузнецова | 7-5 6-2 |
2005 | Жюстин Энен-Арденн | Светлана Кузнецова | 3-6 6-2 7-5 |
2004 | Винус Уильямс | Светлана Кузнецова | 6-1 6-4 |
2003 | Амели Моресмо | Винус Уильямс | 6-7(6) 6-0 3-0 — отказ |
2002 | Елена Бовина | Генриета Надьова | 6-3 6-1 |
Кубок Варшавы | |||
2000 | Генриета Надьова (2) | Аманда Хопманс | 2-6 6-4 7-5 |
1999 | Кристина Торренс Валеро | Инес Горрочатеги | 7-5 7-6(3) |
1998 | Кончита Мартинес | Сильвия Фарина Элия | 6-0 6-3 |
1997 | Барбара Паулюс (2) | Генриета Надьова | 6-4 6-4 |
1996 | Генриета Надьова | Барбара Паулюс | 3-6 6-2 6-1 |
1995 | Барбара Паулюс | Александра Фусаи | 7-6(4) 4-6 6-1 |
Парные турниры
Напишите отзыв о статье "Polsat Warsaw Open"
Ссылки
- [www.wtatennis.com/page/Tournaments/Info/0,,12781~592,00.html Профиль турнира на сайте WTA] (англ.)
См. также
|
Отрывок, характеризующий Polsat Warsaw Open
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.