Primal
Поделись знанием:
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.
Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.
Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.
Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.
Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
| Primal | |
|---|---|
|
| |
| Разработчик | |
| Издатель | |
| Локализатор | |
| Дата выпуска | |
| Жанр | |
| Возрастные рейтинги |
|
| Носители | |
| Платформы | |
| Режим игры | |
| Управление | |
| Сайт |
[www.primalgame.ru/ primalgame.ru]
|
Primal (с англ. — «первородный, изначальный») — видеоигра в жанре Action-adventure, разработанная компанией SCE Studio Cambridge и изданная в 2003 году Sony Computer Entertainment Europe. Игра повествует о фантастических приключениях Дженнифер Тейт, волею судьбы втянутой в вечное противостояние сил Добра и Зла.
Игра была переиздана для Playstation 3 (включена в ПО «PS2 Classics») 28 февраля 2012 года.
Primal стала первой официально и полностью локализованной игрой для приставки PlayStation 2[1].
Содержание
Сюжет
Потеряв в раннем детстве родителей, Джен росла в интернате, а по достижении совершеннолетия перебралась в общежитие. Жизнь была крайне тяжела для неё: денег на оплату жилья нет и долги неумолимо накапливаются. С огромным усилием её удалось подать заявку в колледж. Как раз в этот момент она встречает парня Льюиса, также, как она, потерявшего родителей в детстве. Между ними завязываются отношения.
С помощью Джен Льюис воплощает свою давнюю мечту: он становится вокалистом в рок-группе. Все идёт хорошо. Но однажды, возвращаясь из ночного клуба, они становятся жертвами нападения жуткого монстра и попадают в больницу с тяжелейшими травмами. Врачи никак не могут понять природу удивительно сильной иммунной системы, за счёт которой они не умирают. Ночью в палату Джен проникает странное существо, больше напоминающее горгулью, и выселяет душу девушки. После короткого разговора, в котором горгулья представляется как Скри, Джен соглашается пойти с ним и они оба исчезают, пройдя через входную дверь палаты.
Миры
- Нексус. Сюда Джен и Скри попадают в начале. Нексус представляет собой Сосредоточение Энергии Порядка и Хаоса (Добра и Зла). Здесь находятся пути в пять миров, один из которых, Морталис, мир Джен. Остальные четыре мира принадлежат Изначальным Силам: Солум и Аквис — Порядку, Аэта и Вулка — Хаосу. В центре Нексуса находится огромная машина, регулирующая распределение энергии миров. Ей управляет вживленный в машину гуманоид Хронос. Тут же Джен получает своё будущее оружие — наручи.
- Солум. В этом суровом мире никогда не светит солнце, здесь царит вечная ночь и вечная зима. Солум немного похож на Древний Рим: те же колонны, вздымающиеся в высь в тщетной попытке дотянуться до обители богов, те же арены, где отважные воины сражаются друг с другом за право считаться лучшими[2]. Он служит домом суровой расе рогатых существ — охотников фераи. Основная задача этого мира — найти пропавшего наследника трона. Здесь же Джен пробуждает свой первый демонический облик. Солум состоит из следующих зон: Долина, Город, Большой Храм, Охотничьи Угодья и Крепость.
- Аквис. В основном, Аквис полностью находится под водой, а на поверхности красуется вечный закат, делающий небо необыкновенным. Мир населят водные существа ундины. Воды Аквиса по природе ядовиты, но предки ундин создали очистную систему, чтобы сделать жизнь доступной. Однако кто-то остановил работу машин и теперь народ ундин медленно погибает. Здесь Джен и Скри должны восстановить работу очистительной системы. Аквис состоит из Лагуны и Бухты с прилегающей к ней системой туннелей.
- Аэта. Поистине жуткий мир. Солнце здесь никогда не появляется из-за непроницаемой завесы густых туч, постоянно идёт ливень. Обитатели этого мира зовут себя призраками. Местная аристократия нещадно притесняет деревенских жителей и с недавней поры занялась кровавыми жертвоприношениями. Чтобы помочь деревенским, героям придётся проникнуть в самое сердце царящего здесь кошмара. Аэта делится на Деревню (2/3 всего мира), Графский Особняк и Подземелья Особняка.
- Вулка. Последний мир, который предстоит посетить игрокам. Сама Вулка представляет собой комплексную сеть из туннелей, пещер и зал, расположенных в недрах гигантского вулкана. Здесь повсюду можно увидеть различные виды вулканической активности, такие как обильные лавовые потоки, резкие выбросы искр и т. д. Мир населяет воинственная раса богоподобных существ — джиннов, характерной чертой которых является кожа из крепчайшего металла, что во много раз увеличивает их выносливость и живучесть. Здесь основной задачей является раскрытие тайного могущества короля джиннов, Илбиса. Среди лабиринта туннелей выделяются Верхние, Королевские и Нижние залы.
- Последний бой Тот же Нексус, только после прохождения всех миров. Выглядит разрушенным, тут уже правит Хаос (вместо противовеса с Порядком). Здесь происходит финальный бой игры, в котором Джен должна победить Льюиса, обращённого в демона, а Скри, будучи в новом, совершенном обличие, — Белазура, демона, некогда тяжело ранившего Льюиса и Джен в мире живых.
- Морталис Так именуют мир людей обители Нексуса. Морталис в переводе означает «мир смертных». По сути им является наша современная реальность, материальная жизнь на планете Земля. Недоступен для посещения, показан лишь в начальном и заключительном роликах, также изредка (буквально 2-3 раза) упоминается в разговорах персонажей.
Наручи
Основное оружие в игре. Джен получает их сразу после прибытия в Нексус, однако их боевые способности проявляются примерно только в середине прохождения первого мира. Заключают в себе энергию Порядка и Хаоса и скрещивают их. Как оружие активируются только при приближении противника и только в одном из четырёх демонических обликов Джен. После активации и в зависимости от облика работают как «держатель» для оружия, например, как рукоять для меча. Также видны характерные всплески энергии по всей их поверхности на протяжении всей работы.
Облики и оружие
В игре присутствует четыре демонических облика, соответствующих обитателям каждого из миров. Используя их, Джен получает их расовые особенности.
- Облик Фераи. Приобретается в Солуме. Первый облик в игре (именно с него наручи начинают функционировать как оружие). У Джен вырастают рога, кожа грубеет, становится более прочной, также приобретается способность совершать более высокие прыжки и быстрее двигаться. Наручное оружие — два энергетических когтя на каждой руке.
- Облик Ундин. Приобретается в Аквисе. Позволяет Джен спокойно и ловко передвигаться под водой, дышать наподобие рыбы, а также телепатически общаться с окружающем миром. Однако, нахождение в нём на суше постепенно сжигает жизненную энергию облика, что достаточно плохо. Наручное оружие — энергетические щупальца.
- Облик призрака. Приобретается в Аэте. Достаточно жутковатый облик, в котором Джен уж точно не отличить от местных жителей. Все бы ничего, да только её с головой выдаёт сияние наручей, завидя которое, стражники бросаются в бой. Единственной способностью этого облика является возможность управления временем. Вне боя Джен замедляет время, расходуя на это жизнь облика, в бою — применяет особый боевой приём призраков, «Временной сдвиг», благодаря которому мгновенно переносится в недалёкую точку, уклоняясь таким образом от атак. Наручное оружие — энергетические хлыст и кинжал.
- Облик джиннов. Приобретается в Вулке. В этом облике Джен могущественнее всего. Тело становится из блестящего металла, увеличиваются сила и выносливость. Но он имеет и негативные черты — такое могущество очень трудно держать под контролем. Наручное оружие — два огненных меча, которые можно объединить в один гигантский клинок, наносящий колоссальный урон. Это единственное оружие, способное эффективно отразить атаки джиннов.
- Человеческий облик. Обыкновенное обличье Джен. Не дает каких-либо способностей, к образу человека Джен возвращается по окончании жизненной энергии демонов. Единственный облик, находясь в котором Джен может «умереть» (то есть при гибели в Забвении её душа вернется в искалеченное тело в больнице Морталиса). При этом управление автоматически переходит на Скри и включается таймер времени (визуально он отсутствует, передается через звуки бьющегося сердца Джен), до остановки которого Скри должен добраться до ближайших Рифтовых Врат и вернуть душу Джен обратно в Забвение. В случае неудачи Джен в «реальном мире» умирает по-настоящему, игра заканчивается. В качестве оружия используется кинжал фераи.
Действующие лица
- Дженнифер «Джен» Тейт — один из двух протагонистов игры. Обычная девушка из нашего современного мира, с довольно придирчивым характером, любит слегка издевательски подшутить над кем-нибудь. Сама того не зная, является полукровкой — полудемоном-получеловеком.
- Абдизур «Скри». Генерал армии сил Порядка, мудрый, справедливый, сильный и умом, и физически. Незадолго до событий игры попал в плен к Правителю Хаоса и, чтобы сбежать, усилием воли перенёс свой дух в небольшую статую, с виду напоминающую горгулью, после чего вернулся к «своим» и взял псевдоним Скри. О его реальной сущности знает только Правительница Порядка. Является одним из протоганистов Primal и «хранителем и наставником» Джен. Всячески помогает ей советами и, по возможности, ищет способы преодоления различных преград и головоломок.
- Льюис. Парень Джен в мире людей, и один из главных врагов в мире демонов. Является своего рода противоположностью Джен в её служении силам Порядка. Также присутствует как один из финальных боссов игры (в битве с ним нужно поочередно использовать все приобретённые облики демонов).
- Арелла. Сущность изначальной силы Порядка. При разговорах с главными героями появляется в виде лица, состоящего из множества бабочек или сгустков энергии. Постепенно открывает Джен тайну её происхождения.
- Белазур. Военачальник армии сил Хаоса, является полной противоположностью Абдизура. Крайне агрессивен, силён и беспощаден. Как и Скри, играет роль «хранителя и наставника» Льюиса. Один из финальных боссов игры. Скри: «Белазур, демон Хаоса, слуга Абаддона. Его лучший убийца. Его спутники — боль, страдание, смерть…»
- Абаддон. Сущность изначальной силы Хаоса. Как и в случае с Абдизуром и Белазуром, полная противоположность Арелле. Также появляется в виде лица из хаотическо-красной энергии или тучи багровых мушек. Препятствует Джен и Скри на протяжении всей игры.
- Херн. Король фераи, властелин мира Солум. Достаточно грозен, но справедлив. Дает первое в игре оружие.
- Эйно. Королева ундин и правительница Аквиса. Мягка в общении, рассказывает о беде её мира.
- Граф Раум и Графиня Эмпуза. Жестокие правители мира Аэта. Имеют садистские наклонности и с неподдельным отвращением относятся к низшим по статусу. Увлекаются чёрной магией, вампиры.
- Элизабет. Дочь Раума и Эмпузы. Ненавидит своих родителей, отдаёт ключ от Тёмного Лабиринта Джен в обмен на танец со Скри, тем самым «забив гвоздь» в гроб своих родителей.
- Илбис. Король Вулки. Ослеплён желанием власти. Крайне хитёр и самовлюблён. Обладает артефактом «Каменное сердце», подаренным ему Абаддоном, дабы иметь на троне Вулки вечного союзника, так как артефакт придаёт носителю дар бессмертия. Однако они оба забыли, что единственная вещь, к которой уязвим артефакт — это полукровки.
- Маликель. Королева Вулки, жена Илбиса. Втайне от мужа пытается сместить его с трона, в результате чего становится временным союзником Джен и Скри.
- Девена. Жена Херна, попавшая под влияние «заклинания сна» оборотня, принявшего её облик. Была кремирована Скри, чтобы снять с неё проклятие.
- Джаред. Принц Солума, сын Херна и Девены, будущий наследник престола. За несколько лун до прихода Джен и Скри загадочно исчез.
- Эдаро. Обезумевший от чумы король Аквиса и муж Эйно. Является боссом в своём мире.
- Хронос. Бессмертный управляющий машиной «Сердце Нексуса», частью которой сам является.
Роли озвучивали в русской локализации
- Елена Соловьёва — Дженнифер Тейт
- Дмитрий Матвеев — Скри
- Влад Копп — Джаред, врач
- Александр Леньков — Граф Раум
- Павел Смеян — Абаддон, Илбис
- Дмитрий Полонский — Льюис
- Елена Чеботуркина — Эйно
- Татьяна Матюхова — Девена, Элизабет
- Виктор Бохан — Шаман, Староста
- Александр Клюквин — Херн
- Ольга Кузнецова — Арелла, Маликель
- Лариса Гребенщикова — врач
- Сергей Фролов — голова призрака
Напишите отзыв о статье "Primal"
Примечания
- ↑ Степан "А-10" Громыхало. [archives.dtf.ru/index.php?type=id&action=print&publ_id=50125 Primal: Основной инстинкт]. The Daily Telefrag (22 октября 2003). Проверено 16 октября 2011. [www.webcitation.org/66sZ3XDu2 Архивировано из первоисточника 13 апреля 2012].
- ↑ [www.primalgame.com/solum/solum_en.html :.,. Primal .,.:.,. PlayStation.com .,.:]
Ссылки
- [www.primalgame.ru/ Официальный сайт игры]
- [www.primalgame.com/ Официальный сайт игры] (англ.)
- [us.playstation.com/games-and-media/games/primal-ps2.html Primal] (англ.) на американском сайте PlayStation
- [www.softclub.ru/games/game.asp?id=10104 Primal] на сайте Soft Club
- Primal (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [primal.wikia.com/wiki/Main_Page The Primal Wiki] (англ.)
Отрывок, характеризующий Primal
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.
Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.
Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.
Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.
Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
