PzKpfw I

Pz.Kpfw.I Ausf.A на экспозиции в Немецком танковом музее
Panzerkampfwagen I Ausf.A
Классификация	лёгкий танк
Боевая масса, т	5,4
Компоновочная схема	отделение управления и трансмиссионное спереди, моторное сзади
Экипаж, чел.	2
История
Производитель	Daimler-Benz, MAN, Henschel-Werke, Rheinmetall, Grusonwerk
Годы производства	1934—1937
Годы эксплуатации	1934 — конец 1940-х
Количество выпущенных, шт.	1574
Основные операторы
Размеры
Длина корпуса, мм	4020
Ширина корпуса, мм	2060
Высота, мм	1720
Клиренс, мм	250
Бронирование
Тип брони	катаная хромоникелевая
Лоб корпуса (верх), мм/град.	13 / 21°
Лоб корпуса (середина), мм/град.	8 / 72°
Лоб корпуса (низ), мм/град.	13 / 25°
Борт корпуса (верх), мм/град.	13—14,5 / 21°
Борт корпуса (низ), мм/град.	13 / 0°
Корма корпуса (верх), мм/град.	13 / 22°
Корма корпуса (середина), мм/град.	13 / 15°
Корма корпуса (низ), мм/град.	13 / 55°
Днище, мм	5
Крыша корпуса, мм	8 / 81—90°
Лоб башни, мм/град.	13 / 8°
Маска орудия, мм/град.	15
Борт башни, мм/град.	13 / 22°
Корма рубки, мм/град.	13 / 22°
Крыша башни, мм	8 / 81—90°
Вооружение
Прицелы	«Цейсс» T.Z.F.2
Пулемёты	2 × 7,92-мм MG-13
Подвижность
Тип двигателя	горизонтально-оппозитный 4-цилиндровый карбюраторный воздушного охлаждения
Мощность двигателя, л. с.	57
Скорость по шоссе, км/ч	37
Скорость по пересечённой местности, км/ч	10—12
Запас хода по шоссе, км	145
Запас хода по пересечённой местности, км	93
Удельная мощность, л. с./т	11,1
Тип подвески	сблокированная попарно, на листовых рессорах и индивидуальная на вертикальных пружинах
Удельное давление на грунт, кг/см²	0,40
Преодолеваемый подъём, град.	30°
Преодолеваемая стенка, м	0,37
Преодолеваемый ров, м	1,4
Преодолеваемый брод, м	0,6

Panzerkampfwagen I (Pz.Kpfw.I, Pz.I; транслитерируется как Панцеркампфваген I) — германский лёгкий танк 1930-х годов. В западной литературе распространено также название Panzer I (Панцер I), в советской литературе традиционно обозначался как Т-1. По германской ведомственной системе обозначений военной техники носил индекс Sd.Kfz.101. Первый германский серийный танк после окончания Первой мировой войны, Pz.Kpfw.I был разработан в 1930—1934 годах фирмами «Крупп» и «Даймлер-Бенц». Серийно производился с 1934 по 1937 год, всего было выпущено 1574 танка этого типа.

В середине — второй половине 1930-х годов Pz.Kpfw.I составил основу только что созданных германских бронетанковых войск и оставался в этой роли вплоть до 1937 года, когда началось массовое производство более совершенных танков. Первое боевое применение танка состоялось в 1936 году в ходе гражданской войны в Испании, позднее танк активно использовался германскими войсками на начальном этапе Второй мировой войны. К 1941—1942 годам он был полностью заменён более современными танками и по причине крайней устарелости снят с вооружения, однако в роли учебно-тренировочной машины Pz.Kpfw.I использовался вплоть до конца войны. Помимо вермахта, Pz.Kpfw.I поставлялся, в основном в незначительных количествах, в ряд других стран, в том числе в Испанию, где танки этого типа продолжали эксплуатироваться вплоть до конца 1940-х годов.

История создания и производства

Kleintraktor / La.S.

По условиям Версальского мирного договора, потерпевшей поражение в Первой мировой войне Германии было запрещено иметь бронетанковые войска, за исключением незначительного количества бронеавтомобилей для нужд полиции. Помимо политических причин, в 1920-е годы этому препятствовали и причины экономические — промышленность Германии, разорённая войной и ослабленная послевоенными репарациями и отторжениями, была практически неспособна к производству бронетехники. Тем не менее, уже с 1925 года Управлением вооружений рейхсвера тайно велись работы по созданию новых танков, в 1925—1930 годах приведшие к созданию нескольких опытных образцов, не пошедших в серию из-за выявленных многочисленных конструктивных недостатков, но послуживших базой для дальнейшего развития германского танкостроения.

История машины, ставшей позднее известной как Panzerkampfwagen I, стартовала в начале 1930 года, когда Управлением вооружений рейхсвера была инициирована разработка новой машины, для сохранения секретности именовавшейся «малым трактором» (нем. Kleintraktor). Предполагалось использование «малого трактора» в роли разведывательной машины, базы для создания САУ, тягача; возможность же использования столь малой машины в качестве лёгкого танка находилась под вопросом. Заказ на разработку машины был выдан фирме «Крупп». Согласно первоначальным требованиям, сформулированным Управлением вооружений, масса «малого трактора», оснащённого двигателем воздушного охлаждения мощностью 60 л. с., не должна была превышать трёх тонн. В качестве вооружения для него предусматривалась 20-мм автоматическая пушка.

Первый проект «малого трактора», техническое описание которого было представлено «Крупп» 2 июня 1931 года, значительно отличался от будущего Pz.Kpfw.I. Оригинальной стороной этой машины являлась компоновка, предусматривавшая расположение двигателя и трансмиссии в лобовой части, а боевого отделения и механизмов поворота вместе с ведущими колёсами — в кормовой. Разработчик обосновывал подобную компоновку как увеличением объёма боевого отделения, так и лучшим распределением нагрузки на ходовую часть, благоприятным для машины, которую планировалось использовать в роли тягача. Бронирование машины должно было составлять 13 мм в лобовой и бортовой части, 10 мм — в кормовой и 5 мм — в области днища. Горизонтально-оппозитный 4-цилиндровый карбюраторный двигатель воздушного охлаждения мощностью 60 л. с. должен был сообщать 3,5-тонной машине с экипажем из двух человек максимальную скорость в 45 км/ч. Разработка «надстройки» (верхней части корпуса) велась параллельно с разработкой шасси в виде отдельной программы. Первоначальный вариант надстройки, техническое описание которого было представлено фирмой «Крупп» 28 июля 1931 года, предусматривал установку в рубке в лобовой части корпуса 20-мм пушки в установке с ограниченными углами обстрела.

Однако этот изначальный вариант «малого трактора» так и не вышел за стадию макетов. К тому времени были закончены проводившиеся в 1930 году испытания прототипа «лёгкого трактора» (нем. Leichttraktor), показавшие склонность танка с кормовыми ведущими колёсами к спаданию гусениц. В связи с этим Управление вооружений 18 сентября 1931 года выдало фирме «Крупп» заказ на перекомпоновку шасси, с расположением двигателя в кормовой части, а ведущих колёс — в лобовой. 21 декабря 1931 года фирмой «Крупп» были названы стоимость контракта — 13 000 рейхсмарок за изготовление подвески и 30 700 рейхсмарок за сборку образца шасси, а также сроки его выполнения — прототип шасси должен был быть готов к маю 1932 года. 5 марта 1932 года Управление вооружений заключило с «Крупп» контракт, предусматривавший к 30 июня 1932 года изготовление одного «шасси малого трактора» (нем. Kleinstraktor-Fahrgestell), отвечавшего, помимо прочего, следующим требованиям:

• масса шасси не более 2650 кг;
• коммерческий карбюраторный двигатель воздушного охлаждения «Крупп» M 301 мощностью 60 л. с.;
• максимальная скорость не менее 45 км/ч;
• максимальный преодолеваемый подъём — не менее 35°;
• круговое 12,4-мм бронирование, защищающее от бронебойных пуль винтовочного калибра.

Управлением вооружений планировалось, что «Крупп» возьмёт за основу при разработке ходовой части британский лёгкий трактор фирмы «Карден-Лойд», три экземпляра которого планировалось под прикрытием приобрести в Великобритании и предоставить конструкторам для изучения. Однако первый образец этой машины был закуплен только в январе 1932 года, остальные два и вовсе прибыли в Германию лишь 11 октября того же года. Тем временем, «Крупп», имевшая в своём распоряжении для изучения только фотографии или чертежи «Карден-Лойда», 9 ноября 1931 года уже предоставила Управлению вооружений предварительные чертежи подвески, существенно отличавшиеся от британского образца.

Параллельно с разработкой шасси, независимо от этого велась и разработка «надстройки» (верхней части броневого корпуса, нем. Aufbau). Первоначальный проект, разработка которого была поручена фирме «Крупп», предусматривал установку рубки с 20-мм автоматической пушкой и пулемётом, смонтированными в лобовом броневом листе в шаровых установках. «Крупп» должна была завершить разработку надстройки к 1 ноября 1932 года, однако 13 октября Управление вооружений приняло решение о замене 20-мм пушки вторым пулемётом, а позже и вовсе о прекращении работ в этом направлении, в пользу варианта надстройки с башней со спаренными пулемётами, разработка которого была поручена «Крупп» ещё в июле 1932 года. Помимо «Крупп» разработка надстройки была параллельно поручена также фирме «Даймлер-Бенц».

В процессе создания шасси Управлением вооружений неоднократно вносились корректировки в первоначальные требования, касавшиеся отдельных узлов и агрегатов. Оговорённый в контракте срок — 30 июня, фирмой «Крупп» выдержан не был. Готовое шасси было впервые представлено специалистам Управления вооружений лишь 29 июля 1932 года. На последовавших испытаниях шасси продемонстрировало хорошую маневренность и мягкость подвески. Вместе с тем, мощность установленного на нём двигателя, не превышавшая 52 л. с., была явно недостаточна и шасси, оказавшееся вдобавок на 300 кг тяжелее оговорённой в контракте массы, сумело на демонстрационных испытаниях развить максимальную скорость лишь в 28 км/ч. Дальнейшие испытания двигателя M 301, предполагавшегося к установке на «малый трактор», показали его неспособность развить мощность более 54 л. с., против заявленных «Крупп» 60 л. с., в связи с чем фирме было рекомендовано рассмотреть иные двигательные установки или найти пути повышения мощности существующей. Тем не менее, в дальнейшем шасси с установленным на нём доработанным двигателем M 301 показало лучшие результаты, достигнув максимальной скорости в 42 км/ч. После дальнейших доработок, коснувшихся в основном ходовой части, первый прототип «малого трактора» был 19 сентября 1932 года официально принят комиссией Управления вооружений.

Разработка шасси велась в рамках первоначальных требований, предусматривавших создание, фактически, пулемётной танкетки, однако в 1932 году эти приоритеты были изменены. С ростом интереса в военных кругах рейхсвера к возможностям танков, в 1932 году Управлением вооружений был организован конкурс на создание лёгкого танка массой до 5 тонн. В конкурсе приняли участие фирмы «Даймлер-Бенц», MAN, «Хеншель», «Рейнметалл», а также «Крупп» с уже имевшимся у неё проектом «малого трактора», который и был в итоге избран Управлением вооружений для создания будущего танка.

В январе—феврале 1933 года проект «малого трактора» был доработан фирмой «Крупп» с учётом высказанных в ходе испытаний замечаний, после чего Управлением вооружений в феврале—марте был выдан заказ на изготовление ещё пяти шасси к 15 июля того же года, по цене 37 800 рейхсмарок за единицу. На этот раз шасси должны были быть изготовлены уже из броневой хромоникелевой стали и предполагалось установить на них «надстройки» с пулемётными башнями, разработка которых велась параллельно другой фирмой. Сроки изготовления «Крупп» вновь выдержаны не были и первое шасси было принято комиссией лишь 25 июля, а четыре остальных — 4 августа 1933 года. Разработка «надстройки» же ещё более затягивалась и эти пять шасси ими так никогда оборудованы не были.

1 июля 1933 года Управление вооружений уведомило «Крупп» о своих планах по размещению на фирме заказа на 150 шасси первой серии «малого трактора». Одновременно будущему Pz.Kpfw.I было присвоено новое кодовое обозначение — «сельскохозяйственный тягач» (нем. Landwirtschaftliche Schlepper или La.S.). До 1935 года в целях конспирации использовалось также обозначение «трактор „Крупп“» (нем. Krupp-Traktor). По первоначальному плану, «Крупп» бралась собрать первые 20 шасси к 31 декабря 1933 года, ещё 30 — к концу января 1934 года и далее выпускать по 25 шасси в месяц с тем, чтобы выполнить заказ к 25 мая 1934 года. Планировалось, что вторая серия шасси, также в количестве приблизительно 150 единиц, начало выпуска которой было запланировано на октябрь 1934 года, будет заказана в апреле того же года и на этот раз распределена, помимо «Крупп», также и между другими фирмами — «Даймлер-Бенц», MAN, «Хеншель», «Рейнметалл» и «Грузонверк». В итоге, однако, заключённый в июле 1933 года контракт на изготовление первой серии La.S. был распределён между «Крупп», которая должна была выпустить 135 шасси, и остальными пятью перечисленными фирмами, каждая из которых должна была собрать по три шасси.

Первоначальные сроки производства La.S. фирмой «Крупп» были вскоре скорректированы Управлением вооружений, согласно окончательно утверждённым планам, первые 10 шасси должны были быть собраны в декабре 1933 года, чтобы в дальнейшем достичь цифры выпуска в 25 машин ежемесячно. Однако «Крупп» вновь не выдержала сроки начала поставок шасси, первые из которых были приняты лишь 25—26 января 1934 года. В дальнейшем производство La.S. также отставало от плана, но в итоге «Крупп» всё же удалось выполнить заказ до октября 1934, когда должно было начаться производство второй серии. Удалось выполнить план и остальным пяти фирмам. Планировалось, что с марта 1935 года на все 150 шасси первой серии будут установлены броневые «надстройки» с башнями, производство которых должно было начаться в том же году. Но надстройки, собранные фирмой «Крупп», не выдержали испытаний и Управлением вооружений приняты не были. В результате заказ «Крупп» на дальнейшее производство надстроек Управлением вооружений был отменён, и все дальнейшие работы в этом направлении были поручены «Даймлер-Бенц». Шасси же первой серии снабженные верхней частью броневого корпуса так и не были приняты и применялись лишь для учебно-тренировочных целей. Лишь на 20 из них в 1935 году были установлены упрощённые надстройки с башнями, собранные из неброневой стали, с которыми они непродолжительное время использовались в учениях.

Panzerkampfwagen I Ausf.A

К январю 1934 года, первоначально запланированная цифра выпуска второй серии La.S. была увеличена Управлением вооружений со 150 до 200 единиц. На этот раз в производстве серии активно должны были быть задействованы, помимо «Крупп», которая должна была поставить 50 танков, также и остальные пять фирм, каждая из которых должна была произвести по 30 машин. Планировалось, что первые танки серии должны были быть готовы в октябре 1934 года, а производство всей серии должно было быть завершено уже в декабре того же года. В связи с успешным ходом работ по La.S.100, будущему Pz.Kpfw.II, Управлением вооружений обсуждался вопрос о прекращении дальнейшего производства La.S. 12 апреля 1934 года Управление вооружений уведомило «Крупп», что выпуск La.S. будет завершён на второй серии и будет продолжен лишь в случае прямой угрозы начала войны. Одновременно сроки выполнения контракта на выпуск второй серии La.S. были отодвинуты на февраль 1935 года.

Однако, в связи с изменением международной обстановки, коррективы были внесены и в эти планы. Уже в начале июня 1934 года Управление вооружений выдало фирме «Крупп» дополнительный заказ на 650 двигателей M 301. К началу июля, заказ второй серии La.S. был увеличен до 300 единиц, а 12 июля, Управление вооружений уведомило «Крупп», что на совещании министерства рейхсвера, высший приоритет среди всех вооружений был отдан производству La.S. и что министерством было приказано любыми средствами обеспечить поставку в армию 1000 La.S с броневыми надстройками и башнями к 1 июля 1935 года.

Для выполнения этого требования, первоначальный заказ был увеличен ещё на 650 единиц, чтобы довести суммарное число выпущенных La.S. до 1000, с учётом шасси первой серии, на которые в то время ещё планировалось установить броневые надстройки. Кроме того, с мая 1935 года, после того как Германия официально отказалась от соблюдения требований Версальского договора, вместо прежних конспиративных обозначений танку было присвоено новое обозначение — M.G. Panzerwagen («пулемётная бронемашина»), к октябрю того же года сменившееся на M.G. Kampfwagen («пулемётный танк»). После принятия решения о переоборудовании первой серии La.S. в учебные машины, Управлением вооружений в августе 1934 года был выдан заказ на третью серию La.S из 150 машин. Уже в ходе выполнения заказа, число назначенных к выпуску машин в первой и второй сериях было увеличено, соответственно, до 863 и 152 единиц, чтобы компенсировать выделение из первой серии 15 шасси для создания командирских машин. Заказ, в объёме 175 машин, на четвёртую серию La.S, последнюю в модификации с двигателями «Крупп», был выдан в декабре 1935 года. Общий объём выпуска Pz.Kpfw.I Ausf.A, таким образом, составил 1175 единиц. Первоначально планировалось, что броневые надстройки с башнями для всех машин серии будет поставлять «Даймлер-Бенц», но поскольку фирма не справлялась с этой задачей, сборка надстроек и башен была частично переложена и на остальные фирмы-производители. Точные графики выпуска Pz.Kpfw.I всеми фирмами неизвестны, однако производство Pz.Kpfw.I Ausf.A завершилось к началу осени 1936 года и по состоянию на 1 октября того же года, на вооружении вермахта числилось 1160 танков этой модификации; ещё 15 танков незадолго до этого были проданы Китаю. Официальное обозначение танка тем временем продолжало изменяться. С ноября 1935 года он получил обозначение M.G. Panzerkampfwagen, а в апреле 1936 года танку было присвоено новое, на этот раз уже окончательное, обозначение — Panzerkampfwagen I Ausführung A (Ausf.A — «модель А»). Вместе с тем, какое-то время старые обозначения, в том числе и La.S, продолжали использоваться параллельно с официально принятыми.

Panzerkampfwagen I Ausf.B

Причиной появления второй модификации Pz.Kpfw.I стала недостаточная мощность двигателя «Крупп» M301, установленного на Pz.Kpfw.I Ausf.A. Уже с самого начала испытаний первого прототипа, когда выяснилось, что с этим двигателем шасси не может развить скорость более 28 км/ч, Управление вооружений поручило фирме «Крупп» рассмотреть другие варианты силовой установки. Хотя в дальнейшем, после доработки, прототип сумел показать лучшие результаты и решено было начать его производство, не теряя время на поиски нового двигателя и работы по его установке, работы по поиску нового двигателя для танка продолжились.

В ноябре 1932 года фирмой «Крупп» был представлен предварительный проект установки на шасси «малого трактора» V-образного 8-цилиндрового двигателя воздушного охлаждения мощностью 80 л. с. При этом «Крупп» сразу уточнила, что при установке такого двигателя на стандартное шасси, объём боевого отделения сокращается, и чтобы сохранить возможность установки на шасси броневой надстройки с пулемётной башней, требуется его удлинение приблизительно на 220 мм, а также переработка ходовой части с поднятием ленивца с грунта. В 1933—1934 годах был рассмотрен ряд двигателей производства различных фирм, и в итоге к 1935 году Управление вооружений остановилось на рядном 6-цилиндровом двигателе жидкостного охлаждения NL 38 Tr мощностью 100 л. с., созданном фирмой «Майбах». Поскольку этот двигатель также не помещался в моторном отделении стандартного шасси La.S, для него было использовано ранее созданной фирмой «Крупп» удлинённое шасси, отличавшееся добавлением в ходовую часть пятого опорного и четвёртого поддерживающего катков, а также поднятием ленивца с грунта. Данный вариант шасси получил обозначение La.S.-May., а модификация Pz.Kpfw.I на его базе получила обозначение Panzerkampfwagen I Ausführung B (Ausf.B). Также для обозначения модификаций Pz.Kpfw.I использовались обозначения «с мотором „Крупп“» (нем. mit Kruppmotor) и «с мотором „Майбах“» (нем. mit Maybachmotor). За исключением удлинения корпуса и ходовой части, а также замены двигательной установки и части трансмиссии, в остальном существенным изменениям по сравнению с Pz.Kpfw.I Ausf.A танк не подвергся.

К 15 января 1936 года, Управлением вооружений был выдан заказ на производство 325 Pz.Kpfw.I Ausf.B, чтобы довести таким образом число выпущенных Pz.Kpfw.I до 1500 единиц. Контракты на производство танков были распределены между фирмами «Даймлер-Бенц», «Хеншель», MAN и «Грузонверк». После принятия решения о выделении 72 из заказанных шасси для производства командирских танков, был выдан заказ на дополнительную серию из 150 машин, также распределённый между четырьмя перечисленными фирмами. Точные графики производства, как и в случае с Pz.Kpfw.I Ausf.A, для Ausf.B неизвестны, но поставка заказанных танков в войска была завершена к середине 1937 года. Всего было выпущено 399 танков этой модификации, в двух сериях, по 253 и 146 единиц.

Учебные шасси

Помимо 150 шасси La.S. первой серии, переоборудованных в учебно-тренировочные машины, фирма «Крупп-Грузонверк» получила от Управления вооружений заказ на выпуск подобных машин уже на шасси Pz.Kpfw.I Ausf.B. Новые машины, получившие обозначение Schulfahrzeuge («учебная машина» или «учебное шасси»), отличались от танков лишь отсутствием броневой надстройки над боевым отделением и исполнением надстройки над моторным отделением из тонких листов неброневой стали, а также наличием поручней на надгусеничных полках. Производство Schulfahrzeuge осуществлялось фирмами «Грузонверк», «Хеншель», «Даймлер-Бенц» и MIAG в четыре серии — 5b, 6b 7b и 8b.Serie. Общий выпуск Schulfahrzeuge в 1936—1937 годах составил 295 единиц.

Ещё одним вариантом учебной машины на шасси Pz.Kpfw.I Ausf.B стали Umsetz-Fahrzeuge, отличавшиеся от предыдущего варианта тем, что на них предусматривалась возможность размещения впоследствии броневой надстройки с башней, что превращало бы их в полноценные танки. Для этого, надстройка над моторным отделением изготавливалась из листов броневой стали в полную толщину, а также на шасси устанавливались другие специальные узлы, необходимые для установки надстройки с башней. Всего в 1937—1938 годах фирмами «Грузонверк» и «Хеншель» было выпущено в двух сериях 147 шасси модели Umsetz-Fahrzeuge. Приказом от 2 октября 1937 года, частям официально было разрешено силами ремонтных мастерских переоборудовать до 24 Pz.Kpfw.I Ausf.A из состава каждой части в импровизированные учебные машины, по образцу заводских. Снятые с этих машин броневые надстройки с башнями затем, после мелких переделок, устанавливались на шасси Umsetz-Fahrzeuge, превращая их таким образом в полноценные танки.

L.K.A. и L.K.B.

Leichter Kampfwagen Ausland, L.K.A. («лёгкий танк для экспорта») — лёгкий танк, предназначавшийся для экспортных поставок, разработанный фирмой «Крупп» на основе Pz.Kpfw.I. На основании выводов, сделанных британской разведкой ещё в 1930-е годы, длительное время L.K.A. ошибочно считался прототипом Pz.Kpfw.I, разработанным ещё в самом начале 1930-х годов. Хотя эта версия была впоследствии опровергнута архивными документами, она всё ещё широко распространена в литературе.

Разработка L.K.A. была начата в мае 1936 года. Будущий танк должен был быть в целом схож с Pz.Kpfw.I, конструкция которого была взята за основу, однако боевая масса машины не должна была превышать 4,5 тонн при сохранении уровня броневой защиты на уровне Pz.Kpfw.I, чего предполагалось достичь путём максимально возможного ужатия её габаритов. В сочетании с применением 8-цилиндровый V-образный двигателя «Крупп» M 311 мощностью 85 л. с. предполагалось, что L.K.A. сможет достичь максимальной скорости в 50 км/ч. L.K.A. в целом был схож с базовым танком, однако отличался от него, помимо новой силовой установки, укороченным на 220 мм по сравнению с Pz.Kpfw.I Ausf.A корпусом и новой ходовой частью, состоявшей с каждого борта из четырёх опорных катков большого диаметра, сблокированных в две тележки, двух поддерживающих катков, ведущего колеса и приподнятого над грунтом ленивца.

22 января 1937 года «Крупп» получила от Управления вооружений предварительное разрешение на продажу L.K.A. другим странам, однако выдача окончательного разрешения была отложена до представления «Крупп» законченных чертежей танка. Согласно документам «Крупп» за февраль 1937 года, предполагалось завершить постройку первого прототипа к концу апреля того же года. Параллельно с постройкой машины базовой версии, с конца 1936 — начала 1937 года велась разработка L.K.A.2, отличавшегося от неё увеличенной башней со спаренной установкой 20-мм автоматической пушки и 7,92-мм пулемёта.

L.K.B. — вариант Pz.Kpfw.I Ausf.B с установкой V-образного двигателя «Крупп» M 311 вместо стандартного рядного «Майбах». Разработка проекта L.K.B. была завершена «Крупп» к концу 1936 года и к началу марта 1937 года была завершена постройка его первого прототипа на основе шасси Pz.Kpfw.I Ausf.A, а позже, в 1937—1938 годах, были завершены ещё два прототипа, на этот раз уже на шасси Pz.Kpfw.I Ausf.B. 6 марта 1937 года Управление вооружений официально дало фирме «Крупп» разрешение на экспорт танка. Как и с L.K.A, «Крупп» был разработан вариант с установкой на L.K.B. 20-мм пушки в увеличенной башне, получившей обозначение 2 cm L.K.B.

«Крупп» продолжала попытки поставки L.K.A. и L.K.B. различным странам вплоть до 1941 года, однако какие-либо данные, свидетельствующие об успешной продаже хотя бы одного танка этих типов, отсутствуют. Общее производство L.K.A. в итоге ограничилось единственным прототипом, собранным в 1937 году, а L.K.B. — тремя прототипами, завершёнными в 1937—1938 годах.

Модификации

• Kleintraktor — прототипы шасси, собрано 6 единиц.
• La.S. Umbauten (Krupp-Traktor, Panzerkampfwagen I ohne Aufbau) — первая серия шасси для танка, впоследствии переоборудованных в учебные машины, выпущено 150 единиц.
• Panzerkampfwagen I Ausf.A — первая серийная модификация танка, с двигателем «Крупп», выпущено 1175 единиц.
• Panzerkampfwagen I Ausf.B — вторая серийная модификация танка, с двигателем «Майбах» и удлинённым корпусом, выпущено 399 единиц.
• Schulfahrzeuge — учебная машина на шасси Pz.Kpfw.I Ausf.B, без броневой надстройки над отделением управления. Выпущено 295 единиц.
• Umsetz-Fahrzeuge — учебная машина на шасси Pz.Kpfw.I Ausf.B, сохранявшая возможность переоборудования в танк путём установки броневой надстройки. Выпущено 147 единиц.
• L.K.A. — экспортный вариант танка на базе Pz.Kpfw.I, с укороченным шасси и 8-цилиндровым двигателем «Крупп», собран один прототип.
• L.K.B. — экспортный вариант танка на базе Pz.Kpfw.I Ausf.B, с 8-цилиндровым двигателем «Крупп», собрано три прототипа.

Производственные серии Pz.Kpfw.I
Обозначение серии	Число машин в серии	Номера шасси (Fgst.Nr.)	Производитель	Даты выпуска	Расшифровка
Kleintraktor	1	8000	«Крупп»	март—июль 1932	Первый прототип «малого трактора»
Kleintraktor	5	8001—8005	«Крупп»	март—август 1933	Предсерийные шасси «малого трактора»
1.Serie La.S.	150	8011—8803		июль 1933 — октябрь 1934	Первая серия шасси «трактора „Крупп“»
	135	8011—8145	«Крупп»
	3	8401—8403	«Грузонверк»
	3	8501—8503	MAN
	3	8601—8603	«Рейнметалл»
	3	8701—8703	«Хеншель»
	3	8801—8803	«Даймлер-Бенц»
2.Serie La.S.	863 (848)	9001—10415		1934 — сентябрь 1936	Первая серия Pz.Kpfw.I Ausf.A
	205	9001—9205	«Грузонверк»
	27	9207—9233	«Грузонверк»
	81	9235—9315	«Грузонверк»
	15	9351—9365	«Грузонверк»
	160	9501—9660	MAN
	110	9801—9910	«Рейнметалл»
	150	10001—10150	«Хеншель»
	115	10301—10415	«Даймлер-Бенц»
3.Serie La.S.	152	9206—10435			Вторая серия Pz.Kpfw.I Ausf.A
	2	9206, 9234	«Грузонверк»
	35	9316—9350	«Грузонверк»
	40	9661—9700	MAN
	36	9911—9930	«Рейнметалл»
	35	10151—10185	«Хеншель»
	20	10416—10435	«Даймлер-Бенц»
4.Serie La.S.	175	9366—10476			Третья серия Pz.Kpfw.I Ausf.A
	40	9366—9405	«Грузонверк»
	30	9931—9960	«Рейнметалл»
	64	10186—10249	«Хеншель»
	41	10436—10476	«Даймлер-Бенц»
5a.Serie La.S.	300 (253)	10478—14566		1936—1937	Первая серия Pz.Kpfw.I Ausf.B
	60 (30)	10478—10537	«Даймлер-Бенц»
	108 (107)	12501—12608	«Хеншель»
	66	13501—13566	MAN
	66 (50)	14501—14566	«Грузонверк»
6a.Serie La.S.	146	10538—14720			Вторая серия Pz.Kpfw.I Ausf.B
	30	10538—10567	«Даймлер-Бенц»
	48	12609—12656	«Хеншель»
	34	13567—13600	MAN
	34	14687—14720	«Грузонверк»

Тактико-технические характеристики

ТТХ танков семейства Panzerkampfwagen I
	Pz.Kpfw.I Ausf.A	Pz.Kpfw.I Ausf.B	L.K.A.	L.K.B.
Размеры
Длина, м	4,02	4,42	3,80	4,44
Ширина, м	2,06	2,06	1,90	2,06
Высота, м	1,72	1,72	1,69	1,72
Боевая масса, т	5,4	5,8	4,5	5,6
Вооружение
Вооружение	2 × 7,92-мм MG-13	2 × 7,92-мм MG-13 или MG-34	2 × 7,92-мм MG-13 или 1 × 20-мм и 1 × 7,92-мм MG-13 на L.K.A.2	2 × 7,92-мм MG-13 или 1 × 20-мм и 1 × 7,92-мм MG-13 на 2 cm L.K.B.
Бронирование, мм
Лоб корпуса	8—13	8—13	н/д	8—13
Борта и корма корпуса	13	13	н/д	13
Лоб башни	13—15	13—15	н/д	13—15
Борта и корма башни	13	13	н/д	13
Крыша и днище	5—8	5—8	н/д	5—8
Подвижность
Двигатель	карбюраторный 4-цилиндровый оппозитный воздушного охлаждения «Крупп» M 305, 60 л. с.	карбюраторный 6-цилиндровый рядный жидкостного охлаждения «Майбах» NL 38 Tr, 100 л. с.	карбюраторный 8-цилиндровый V-образный воздушного охлаждения «Крупп» M 311, 85 л. с.	карбюраторный 8-цилиндровый V-образный воздушного охлаждения «Крупп» M 311, 85 л. с.
Удельная мощность, л. с./т	11,1	17,3	18,9	15,2
Максимальная скорость по шоссе, км/ч	37,5	40	50	43
Средняя скорость движения по шоссе, км/ч	20	25	н/д	н/д
Максимальная скорость по пересечённой местности, км/ч	10—12	12—15	н/д	н/д
Запас хода по шоссе, км	140	170	н/д	н/д
Запас хода по пересечённой местности, км	93	115	н/д	н/д
Удельное давление на грунт, кг/см²	0,39	0,52	0,41	0,42
Преодолеваемый подъём, град	30	30	35	30
Преодолеваемая стенка, м	0,37	0,37	н/д	0,37
Преодолеваемый ров, м	1,4	1,4	1,0	1,4
Преодолеваемый брод, м	0,6	0,6	н/д	0,6

Описание конструкции

Компоновка танка с задним расположением двигателя и передним — агрегатов трансмиссии, отделение управления объединено с боевым. Экипаж танка состоял из двух человек — механика-водителя и командира, также обслуживавшего башенные пулемёты.

Броневой корпус и башня

Pz.Kpfw.I имел равнопрочное противопульное бронирование, дававшее надёжную защиту только от пуль винтовочного калибра и осколков некрупных снарядов. Корпус танка собирался из катаных листов гомогенной хромоникелевой броневой стали, толщиной от 5 до 13 мм, твёрдостью 530 HB. Сборка осуществлялась при помощи сварки, с частичным применением подкладного каркаса, служившего для повышения жёсткости корпуса. Несмотря на сварную конструкцию, для крепления отдельных деталей и узлов к корпусу широко применялись также соединения при помощи болтов и заклёпок, поначалу с плоскими, на танках поздних выпусков — с коническими пулестойкими головками.

Корпус танка состоял из двух основных частей: «ванны» шасси и «надстройки». Лобовая часть «ванны» состоит из 13-мм нижнего броневого листа, расположенного под углом в 25° к вертикали, и 8-мм среднего бронелиста, расположенного под углом в 70°. Борта «ванны» состоят из цельных вертикальных 13-мм бронелистов. Кормовая часть также состоит из 13-мм бронелистов, верхнего и нижнего, расположенных под углами в 15° и 55° соответственно. Днище танка состоит из 5-мм броневого листа. Надстройка корпуса состоит из подбашенной коробки восьмигранной в плане формы, расположенной над боевым отделением, и кормовой части, размещённой над моторным отделением. Вертикальные поверхности подбашенной коробки состоят из 13-мм бронелистов и расположены под углом в 21°, а её крыша состоит из 8-мм бронелиста. Кормовая часть надстройки несколько различается в зависимости от модификации танка. На Pz.Kpfw.I Ausf.A она состоит из 13-мм бортов, расположенных под углом в 6°, 13-мм же кормы, расположенной под углом в 22°, и 8-мм крыши, имеющей наклон в 81°. У Pz.Kpfw.I Ausf.B кормовая часть имеет бо́льшую высоту и иные углы наклона крыши и кормового листа — 87° и 0° соответственно. В некоторых источниках, впрочем, указываются иные толщины броневых листов: 14-мм вместо 13-мм для вертикальных поверхностей, 7-мм для крыши моторного отделения, а также 18-мм для лобового листа надстройки. Незначительно в различных источниках могут отличаться и углы наклона броневых листов. Боевое отделение отделялось от моторного противопожарной переборкой.

Одноместная башня Pz.Kpfw.I имела коническую форму и размещалась в правой части боевого отделения на роликовой опоре. Лобовая часть башни состояла из 13-мм броневого листа, расположенного под углом в 8° к вертикали, и цилиндрической маски орудия, состоявшей из бронелиста переменной толщины: от 15 мм в районе оси прохождения пулемётов до 7 мм в оконечностях. Борта и корма башни состояли из 13-мм бронелиста, расположенного под углом в 22°, а крыша башни состояла из 8-мм лобового и кормового бронелистов, расположенных под углами 81° и 90° соответственно. Поворот башни осуществлялся вручную при помощи винтового механизма, обеспечивавшего полный поворот башни за 60 оборотов штурвала. Также командир имел возможность, отсоединив винтовой механизм, быстро поворачивать башню вручную при помощи рукоятки.

Для посадки и высадки, каждый из членов экипажа имел индивидуальный люк. Одностворчатый полукруглый люк командира находился на крыше башни, также в крышке этого люка имелся небольшой круглый лючок для флажковой сигнализации. Двухстворчатый люк механика-водителя находился в левом борту корпуса и крыше боевого отделения. Также в корпусе танка в районе моторного отделения имеются многочисленные люки для доступа к двигательной установке, а в среднем лобовом листе — люк для доступа к механизму поворота.

Вооружение

Вооружение Pz.Kpfw.I составляли два 7,92-мм пулемёта, MG-13 на Pz.Kpfw.I Ausf.A и Pz.Kpfw.I Ausf.B ранних выпусков и MG-34 на Pz.Kpfw.I Ausf.B поздних выпусков. MG-13 имели скорострельность в 680 выстрелов в минуту и начальную скорость пули 890 м/с, в то время как MG-34 отличались повышенной до 825 выстрелов в минуту скорострельностью, но меньшей начальной скоростью пули — 750 м/с. Часть танков оснащалась пулемётами MG-13k, отличавшимися от MG-13 укороченными стволами. Пулемёты снабжались электроспуском, спусковые крючки на их рукоятках были продублированы кнопками: на штурвале вертикальной наводки — для левого пулемёта и на штурвале поворота башни — для правого. Боекомплект пулемётов состоял из барабанных магазинов ёмкостью в 25 патронов, первоначально он составлял 61 магазин или 1525 патронов, но с 1936 года был увеличен до 90 магазинов или 2250 патронов.

Пулемёты устанавливались в спаренной установке в качающейся броневой маске, размещённой на цапфах в лобовой части башни. Левый пулемёт был жёстко закреплён в броневой маске, в то время как наводка правого могла смещаться относительно него при помощи специального устройства. Вертикальная наводка установки, в пределах −12…+18° осуществлялась вручную, как при помощи винтового механизма, так и простым её качанием при помощи рукояток пулемётов. Для наводки на цель использовался телескопический прицел «Цейсс» T.Z.F.2, откалиброванный на дистанции до 800 метров и имевший увеличение 2,5× при поле зрения в 28°. Кроме него командир мог, при приоткрытых люках броневой маски, использовать и простые диоптрические прицелы.

Средства наблюдения и связи

Для наблюдения за местностью экипажу Pz.Kpfw.I Ausf.A служили смотровые лючки и смотровые щели в части из них. Механик-водитель располагал четырьмя лючками. Один, большего размера, с бинокулярными смотровыми щелями, находился в лобовом верхнем бронелисте корпуса. Два других, с одиночными смотровыми щелями, находились в скошенных бортовых листах, спереди и позади посадочного люка механика-водителя. Ещё один лючок, без смотровой щели, размещался в кормовом листе надстройки. Командир имел для обзора один лючок со смотровой щелью в правом лобовом скошенном листе корпуса, а на первых 300 Pz.Kpfw.I Ausf.A также и в правом кормовом скошенном листе. Ещё шесть лючков располагались в башне: два, без смотровых щелей — по бортам башни; два, с одиночными смотровыми щелями — в кормовой её части и ещё два, без смотровых щелей — в маске орудия. Смотровые щели в лючках имели ширину 4 мм и снабжались с внешней стороны дефлекторами для отражения пуль и брызг свинца. С внутренней стороны, защита обеспечивалась триплексным стеклоблоком толщиной 12 мм, который мог заменяться броневой заслонкой. Набор смотровых приборов Pz.Kpfw.I Ausf.B был в целом идентичен, отличаясь лишь отсутствием кормового лючка механика-водителя.

Для внешней связи, Pz.Kpfw.I снабжались УКВ-радиоприёмником Fu 2. Радиопередатчиком снабжались лишь командирские машины, на танках он отсутствовал. Также все танки снабжались комплектом сигнальных флажков и ракетницей. Для внутренней связи между командиром и механиком-водителем служила переговорная труба.

Двигатель и трансмиссия

Одним из главных отличий основных модификаций Pz.Kpfw.I являлась силовая установка. Pz.Kpfw.I Ausf.A оснащались оппозитным 4-цилиндровым карбюраторным двигателем воздушного охлаждения модели «Крупп» M305. Двигатель имел рабочий объём в 3460 см³ и мог развивать максимальную мощность, по разным данным, 57 или 60 л. с. при 2500 об/мин. Двигатель устанавливался в лобовой части моторного отделения по продольной оси танка, по бокам от него располагались карбюраторы и воздушные фильтры. Топливом для M305 служил этилированный бензин с октановым числом 76, два топливных бака, ёмкостью 72 литра каждый, размещались в кормовой оконечности моторного отделения.

Pz.Kpfw.I Ausf.B оснащались рядным 6-цилиндровым карбюраторным двигателем жидкостного охлаждения модели «Майбах» NL 38 Tr. При рабочем объёме в 3800 см³, он мог развивать максимальную мощность в 100 л. с. при 3000 об/мин. Размещение двигателя в моторном отделении было аналогично Pz.Kpfw.I Ausf.A, но два топливных бака, общей ёмкостью 146 литров, размещались теперь по правому борту корпуса в изолированном отделении. Радиатор системы охлаждения двигателя и генератор занимали левую часть моторного отделения.

Трансмиссия Pz.Kpfw.I размещалась в лобовой части корпуса и частично — в боевом отделении и отделении управления. В её состав на Pz.Kpfw.I Ausf.A входили:

• редуктор с передаточным числом 0,763, соединённый непосредственно с двигателем и служивший как для снижения оборотов, так и для более низкого размещения карданного вала;
• карданный вал, проходивший через всё боевое отделение;
• двухдисковый главный фрикцион сухого трения, объединённый в общем блоке с коробкой передач и механизмами поворота;
• пятискоростная (5+1) механическая коробка передач Aphon-Getriebe F.G.35 с синхронизацией для второй, третьей и четвёртой, а на коробках первых серий — также и пятой передачи;
• фрикционно-шестерёнчатый механизм поворота с ленточными тормозами;
• однорядные бортовые передачи.

Трансмиссия Pz.Kpfw.I Ausf.B была в целом схожа с Ausf.A, отличаясь однако отсутствием редуктора и иной коробкой передач — Aphon-Getriebe F.G.31, синхронизированной на второй — пятой передачах.

Ходовая часть

Ходовая часть Pz.Kpfw.I Ausf.A применительно к одному борту состояла из: сдвоенного ведущего колеса, четырёх одиночных обрезиненных опорных катков диаметром 530 мм, обрезиненного ленивца, опущенного на землю и игравшего роль пятого опорного катка и трёх обрезиненных поддерживающих катков. Опорные катки и ленивец — литые; опорные катки — алюминиевые, ленивец — стальной. Подвеска опорных катков — смешанная. Первый опорный каток подвешен индивидуально, на балансире, соединённом с пружиной и гидравлическим амортизатором. Второй и третий опорные катки, а также четвёртый опорный каток и ленивец сблокированы попарно в тележках с подвеской на листовых рессорах.

Поскольку на Pz.Kpfw.I Ausf.B корпус танка был удлинён, а также для улучшения характеристик подвески, в неё были добавлены пятый опорный и четвёртый поддерживающий катки. Пятый опорный каток заменил в системе подвески ленивец, который был поднят с грунта и заменён новым, меньшего диаметра и необрезиненным.

Гусеницы Pz.Kpfw.I — цевочного зацепления, мелкозвенчатые, двухгребневые, состоявшие из литых траков Kgs. 67 280-90 шириной 260 мм и с шагом 91 мм.

Машины на базе Panzerkampfwagen I

Командирские машины

Leichter (Funk) Panzerwagen («лёгкая ради́йная бронемашина») — командирская машина на шасси Pz.Kpfw.I Ausf.A. Создана в 1935 году в качестве машины для командиров вооружённых Pz.Kpfw.I подразделений. Отличалась от линейных танков снятием башни и части подбашенного листа и установкой на их месте небольшой броневой надстройки, а также установкой приёмо-передающей радиостанции, в отличие от стандартных танков, оснащавшихся только радиоприёмниками. Производство командирских машин этого варианта ограничилось лишь одной серией из 15 машин, выпущенной в 1935 году. Какие-либо данные об их боевом применении отсутствуют.

Kleiner Panzerbefehlswagen (Kl.Pz.Bf.Wg. — «малая командирская машина»), Sd.Kfz.265 — командирская машина на шасси Pz.Kpfw.I Ausf.B. Создана в 1935 году как улучшенная версия Leichte (Funk) Panzerwagen. Отличалась изменённой броневой надстройкой увеличенной высоты, позволившей разместить в ней третьего члена экипажа. Кроме этого, в отличие от своей предшественницы, лишённой какого-либо вооружения, Kl.Pz.Bf.Wg. была оснащена пулемётом MG-34, размещённым в шаровой установке в лобовом листе корпуса. Всего с 1935 по конец 1937 года было выпущено 184 командирских машины этого варианта. Первое боевое применение Kl.Pz.Bf.Wg. состоялось в ходе гражданской войны в Испании, в дальнейшем они активно использовались на начальном этапе Второй мировой войны, но из-за слабого бронирования были уже к 1941 году в основном заменены средними танками и командирскими машинами на их базе.

САУ

15 cm sIG 33 Sfl. auf Pz.Kpfw.I Ausf.B, известная также как Sturmpanzer I — самоходная артиллерийская установка на шасси Pz.Kpfw.I Ausf.B. Одна из первых САУ вермахта, Sturmpanzer I была создана в конце 1939 — начале 1940 года. С Pz.Kpfw.I демонтировалась башня, а на крыше боевого отделения на стальных опорах устанавливалась, вместе с лафетом, колёсами и броневым щитком, 150-мм пехотная гаубица s.I.G.33. Вся установка защищалась 4-мм броневой рубкой, открытой сверху и с кормы. В феврале 1940 года были переоборудованы 38 САУ этого типа, впервые использованные в 1940 году во Французской кампании. Установка оказалась перегруженной и имела склонность к опрокидыванию из-за большой высоты, но несмотря на это пользовалась поначалу популярностью из-за высокой огневой мощи. В дальнейшем Sturmpanzer I использовались также в Балканской кампании и на Восточном фронте.

4,7 cm Pak (t) Sfl. auf Pz.Kpfw.I Ausf.B, известная также как Panzerjäger I — противотанковая САУ на шасси Pz.Kpfw.I Ausf.B. Первая серийная германская САУ такого типа. Проектирование САУ для борьбы с вражеской бронетехникой началось ещё в 1939 году, из-за отсутствия на тот момент собственных противотанковых пушек достаточной мощности, было решено использовать трофейные чехословацкие 47-мм пушки «Шкода» A5. САУ переоборудовали из линейных танков, при этом башня и подбашенный лист снимались, а на их место устанавливалась пушка, защищённая 14,5-мм броневой рубкой, открытой сверху и с кормы. Всего с марта по июнь 1940 года было переоборудовано 202 САУ этого типа. Panzerjäger I использовались в основном на фронтах Великой Отечественной войны, а также в Североафриканской кампании и несмотря на перегруженность ходовой части и снизившуюся надёжность, показали хорошие результаты в борьбе с танками противника.

2 cm Flak 38 Sfl. auf Pz.Kpfw.I Ausf.A, известная также как Flakpanzer I — зенитная самоходная установка на шасси Pz.Kpfw.I Ausf.A. Создана в 1941 году путём переоборудования линейных танков, с которых срезались башни и большая часть подбашенной коробки, а на их место помещалась платформа с открыто установленной на ней 20-мм зенитной пушкой Flak 38. Всего в том же году фирмой «Алкетт» были изготовлены 26 САУ этого типа, которые использовались впоследствии на фронтах советско-германской войны вплоть до 1943 года. Из-за крайней изношенности шасси, выпущенных ещё в 1935—1936 годах, впрочем, эти ЗСУ большую часть своей службы провели в ремонте.

Подвозчики боеприпасов

Munitionsschlepper auf Pz.Kpfw.I Ausf.A, также известный как Gerät 35 — подвозчик боеприпасов на шасси Pz.Kpfw.I Ausf.A. Их переоборудовали из линейных танков путём снятия башни и установки на месте погона башни круглого двухстворчатого люка. Переоборудование танков, зачастую осуществлявшееся в ходе их ремонта, в подвозчики боеприпасов началось уже в сентябре 1939 года, всего таким способом была получена 51 машина этого типа. Впоследствии в войсках силами ремонтных мастерских также осуществлялась переделка устаревших танков в подвозчики боеприпасов, обычным способом осуществления этого было снятие башни и установка грузовой платформы на подбашенный лист. Точное количество машин, переоборудованных таким образом, неизвестно.

Инженерные машины

Abwurfvorrichtungen auf Panzerkampfwagen I Ausf.B — обозначение Pz.Kpfw.I Ausf.B, оборудовавшихся в 1939—1940 годах «устройством для сброса взрывчатого заряда». Устройство представляло собой установленную на корме танка трубчатую конструкцию, на конце которой размещался заряд взрывчатки весом до 50 кг, дистанционно сбрасываемый изнутри танка на укрепления противника при приближении вплотную к ним. Точное количество выпущенных Abwurfvorrichtungen неизвестно, однако первоначальный заказ на них, выданный 28 декабря 1939 года, составлял 100 единиц. Оборудованные таким образом танки поступали на вооружение сапёрных рот и батальонов и использовались в бою на начальном периоде Второй мировой войны. В 1940 году была разработана улучшенная версия, получившая обозначение Ladungsleger auf Panzerkampfwagen I Ausf.B («укладчик взрывчатых зарядов») или Ladungsleger I, отличавшаяся улучшенным устройством для укладки заряда и увеличенным до 75 кг весом последнего. В серийное производство эта модель не пошла, поскольку намечалось начать производство ещё более совершенного Ladungsleger 41, оборудованного, помимо заряда взрывчатки, бангалорами, однако его производство тоже не вышло за стадию прототипа. Обозначение Ladungsleger в литературе часто применяется ко всем машинам этого типа, в первую очередь к серийным Abwurfvorrichtungen, несмотря на то, что оно относилось только к опытным образцам.

Brückenleger auf Panzerkampfwagen I Ausf.A — мостоукладчик на шасси Pz.Kpfw.I Ausf.A, оснащавшийся жёстко крепившимся к корпусу танка мостом с 5-метровым пролётом. Было выпущено несколько опытных образцов мостоукладчика, но испытания показали полную неспособность ходовой части танка выдерживать такую нагрузку, вследствие чего дальнейшие работы по нему были прекращены. Мостовая часть машины позднее была использована при создании серийного мостоукладчика на шасси Pz.Kpfw.II.

Огнемётные Panzerkampfwagen I

В отличие от Pz.Kpfw.II и Pz.Kpfw.III, серийные огнемётные танки на базе Pz.Kpfw.I не производились. Но в ходе Североафриканской кампании, несколько Pz.Kpfw.I из состава Африканского корпуса были переоборудованы в огнемётные танки путём установки ранцевого пехотного огнемёта Flammenwerfer 40 на месте правого башенного пулемёта. Дальность огнеметания Flammenwerfer 40 не превышала 25 метров, а запаса огнесмеси хватало лишь на 10—12 односекундных пусков. Переоборудованные таким образом Pz.Kpfw.I применялись в ходе осады Тобрука в мае 1941 года.

Panzerkampfwagen I «нового типа»

Panzerkampfwagen I Ausf.C (VK 6.01) и Panzerkampfwagen I Ausf.F (VK 18.01) — два опытных танка, разработанных в 1937—1939 годах. Несмотря на то, что они назывались танками Pz.Kpfw.I «нового типа» (нем. neuer Art — n.A.) и обозначались как модификации Pz.Kpfw.I, ничего общего с ним, за исключением названия и некоторых особенностей общей компоновки, эти два танка не имели.

VK 6.01 был разработан в рамках задания на аэромобильный скоростной разведывательный танк и был, при экипаже из двух человек и боевой массе в 8 тонн, вооружён 20-мм автоматической пушкой и защищён 20—30-мм вертикальной бронёй, будучи при этом способен развивать крайне высокую для гусеничной машины скорость — до 79 км/ч. Также был разработан его вариант с иной двигательной установкой, получивший обозначение Panzerkampfwagen I Ausf.D или VK 6.02. Всего в 1942 году было выпущено, по разным данным, 40 или 46 машин этого типа, которые практически не участвовали в боях.

VK 18.01 разрабатывался как тяжелобронированный танк для поддержки пехоты. При боевой массе в 21 тонну и экипаже из двух человек, VK 18.01 имел 80-мм лобовое и бортовое бронирование, однако всё его вооружение ограничивалось двумя 7,92-мм пулемётами, а максимальная скорость не превышала 25 км/ч. В 1942 году выпустили серию из 30 танков этого типа, которые ограниченно использовались в 1943—1944 годах, в основном в противопартизанских операциях.

Использовался

• Третий рейх Третий рейх — свыше 1500 единиц.
• Франкистская Испания — 102 Pz.Kpfw.I Ausf.A и Ausf.B и 4 Kl.Pz.Bf.Wg
• Вторая Испанская Республика Вторая Испанская Республика — по меньшей мере один трофейный танк (захваченный в декабре 1938 года в районе Сегре)
• КНР КНР — 15 Pz.Kpfw.I Ausf.A
• СССР СССР — небольшое количество трофейных танков
• Венгрия Венгрия — 2 Pz.Kpfw.I Ausf.A и 8 Ausf.B
• Хорватия Хорватия — как минимум 2 Pz.Kpfw.I (существует фотография)

Окраска, тактические и опознавательные знаки

Шасси La.S. первой серии, производившиеся всё ещё под видом сельскохозяйственных тракторов, в соответствии с этим окрашивались в принятый для гражданских машин на службе рейхсвера № 3 «полевой серый матовый» (нем. feldgrau-matt) цвет стандарта RAL. Такую же окраску получили танки второй — четвёртой серий. Начиная с 1935 года и пятой серии танков, вермахтом была принята единая камуфляжная схема (нем. Buntfarbenanstrich) для окраски Pz.Kpfw.I, состоявшая из хаотичных пятен трёх цветов: № 17 «охряной матовый» (нем. erdgelb-matt), № 28 «зелёный матовый» (нем. grün-matt) и № 18 «коричневый матовый» (нем. braun-matt), границы между которыми могли быть опционально разделены полосами № 5 «чёрного матового» (нем. schwarz-matt) цвета шириной от 1 до 3 см.

Первые Pz.Kpfw.I не несли каких-либо тактических обозначений. Лишь в 1935 году, для проведения первых крупномасштабных учений с участием танков 1-й дивизии, были использованы символы в виде мастей игральных карт. С 1 июня 1937 года подобная система была стандартизована, тактические символы для учений должны были наноситься на верхний лобовой бронелист и на кормовой в виде игральных карт светло-серого цвета. Машины командиров взводов обозначались красным кругом, командиров рот — параллельными красными полосами. Танки первого взвода обозначались белым квадратом, второго — белыми полосами, третьего — белым контурным прямоугольником, четвёртого — белым контурным кругом. Батальон обозначался белым контурным ромбом для первого батальона и ромбом с поперечной белой полосой — для второго, рота обозначалась цветом заливки ромба: белым — для первой и пятой рот, красным — для второй и шестой, жёлтым — для третьей и седьмой и голубым — для четвёртой и восьмой. На практике, впрочем, эта система соблюдалась не во всех дивизиях, часто вместо предписанных карточных мастей на кормовую часть корпуса или башни наносились непосредственно тактические символы.

Согласно приказу от 13 июля 1939 года, на все германские бронемашины со всех четырёх сторон должен был быть нанесён белый опознавательный крест (нем. Balkenkreuz), машины без него должны были распознаваться как вражеские. Опыт боёв в Польше показал, однако, что белый крест из-за своей заметности служил отличной мишенью, поэтому уже 26 октября того же года был издан новый приказ, о замене белых крестов на «открытые» с незакрашенной серединой, состоявшие из четырёх уголков.

Приказом от 19 июля 1937 года был введён новый камуфляж, состоявший из основного № 46 «тёмно-серого» (нем. dunkelgrau), по которому должны были наноситься пятна № 45 «тёмно-коричневого» (нем. dunkelbraun) цвета. Согласно первоначальному приказу, новый камуфляж должен был наноситься лишь тогда, когда приходил в негодность старый трёхцветный, но уже с 7 ноября 1938 года вышел новый приказ о немедленной перекраске всех танков со старым камуфляжем. Приказом от 31 июля 1940 года в целях экономии краски вплоть до окончания войны предписывалось использовать при перекраске только тёмно-серый цвет.

На Восточном фронте, в условиях русской зимы, тёмный камуфляж германских танков оказался превосходно различим на фоне снега, поэтому 18 ноября 1941 года был издан приказ, предписывавший покрывать танки зимой смываемой белой краской. Танки Африканского корпуса первоначально носили одноцветный европейский камуфляж, но в условиях пустыни он оказался неприемлем, поэтому приказом от 17 марта 1941 года был введён специальный двухцветный африканский камуфляж, состоявший из основного RAL 8000 «жёлто-коричневого» (нем. gelbbraun), покрывавшего около 2/3 поверхности, с пятнами RAL 7008 «серо-зелёного» (нем. graugrün) цвета. 25 марта 1942 года для действовавшей в Северной Африке техники был утверждён новый камуфляж, состоявший из основного RAL 8020 «коричневого» (нем. braun) цвета с пятнами RAL 7027 «серого» (нем. grau), однако на практике этот камуфляж распространения не получил.

Эксплуатация и боевое применение

Первые Pz.Kpfw.I начали поступать в войска в 1934 году. К 1 августа 1935 года были произведены уже 318 Pz.Kpfw.I, ставшие первым доступным вермахту танком. Поначалу, из-за нехватки танков, на вооружение частей поступали и тренировочные шасси Pz.Kpfw.I ohne Aufbau. К 1 октября 1935 года были сформированы первые крупные танковые подразделения вермахта — 1-я, 2-я и 3-я танковые дивизии. К тому времени в войска успело поступить 1160 Pz.Kpfw.I Ausf.A и 52 Pz.Kpfw.I Ausf.B, а также 40 командирских машин kl.Pz.Bf.Wg на их базе. Ещё длительное время Pz.Kpfw.I составлял основу танковых сил Германии, лишь в 1937 году было развёрнуто полномасштабное производство Pz.Kpfw.II, сменившего его в этой роли.

Гражданская война в Испании

Первое боевое применение Pz.Kpfw.I состоялось в ходе гражданской войны в Испании 1936—1939 годов. Германия, поддерживавшая в ней франкистов, в сентябре 1936 года направила в Испанию добровольческий легион «Кондор», в состав которого входила танковая группа «Дроне» (нем. Panzergruppe Drohne — «трутень»), численностью в 180 человек. Вместе с группой в Испанию в октябре 1936 года прибыли и танки Pz.Kpfw.I Ausf.A. В большинстве источников, в том числе в отчётах группы, фигурирует цифра в 32 танка и один Kl.Pz.Bf.Wg, но в отдельных источниках встречаются цифры и до 41 машины. Помимо них, в состав группы входило также некоторое число командирских машин kl.Pz.Bf.Wg на базе Pz.Kpfw.I. Несмотря на то, что группа «Дроне», согласно германо-испанскому военному соглашению, должна была прежде всего заниматься обучением испанских танкистов и выступать в роли военных советников, составу группы нередко приходилось принимать участие и в боевых действиях.

Первое столкновение Pz.Kpfw.I с танковыми частями республиканцев, укомплектованными прежде всего поставленными СССР танками Т-26 с советскими и советско-испанскими экипажами, произошло 28 октября 1936 года. Уже первые бои выявили крайне низкие боевые качества германских танков. Как отмечалось в рапортах командира группы «Дроне», подполковника В. Тома составленных им в ноябре—декабре 1936 года:

• Pz.Kpfw.I оказались совершенно неспособны бороться с лёгкими советскими танками. Несмотря на то, что 7,92-мм бронебойные пули марки S.m.K.H. пробивали броню Т-26 на дистанции в 120—150 метров, после первоначальных успехов, достигнутых с помощью их применения, советские танковые подразделения сменили тактику. Держась на значительных расстояниях, часто до 1000 метров, Т-26 попросту безнаказанно расстреливали немецкую технику, пользуясь подавляющим преимуществом 45-мм пушки, поражающей Pz.Kpfw.I практически на любой дистанции прицельной стрельбы.
• Броня Pz.Kpfw.I выдерживала винтовочный и пулемётный огонь на близких дистанциях и часто выдерживала даже попадания малокалиберных фугасных снарядов. Вместе с тем, смотровые лючки порой самопроизвольно приоткрывались от пулевых попаданий, в результате чего рикошетирующие пули или брызги свинца попадали в танк. Смотровые щели уязвимы и неоднократно пробивались пулями даже небольших калибров, от которых стеклоблок не защищает. Очень уязвимыми являлись стволы пулемётов, не защищённые бронёй и часто выводившиеся из строя пулями. Уязвимым местом также являлся стык между броневой маской пулемётов и башней, через который часто проникали брызги свинца, поражая командира. В довершение, попадающие в подбашенную щель пули заклинивали башню.

Единственным качеством Pz.Kpfw.I, однозначно положительно оценённым в рапорте Генерального штаба сухопутных сил вермахта, составленном 30 марта 1939 года по итогам применения танка в Испании, стала его надёжность. Не изменилась ситуация и с прибытием в декабре первой партии из 19 Pz.Kpfw.I Ausf.B. Всего до 1939 года в Испанию было поставлено 102 Pz.Kpfw.I, из которых примерно половина относилась к модификации Ausf.B.

Постепенно, к марту 1938 года, группа «Дроне» передала свои танки сформированному к тому времени испанскому 2-му танковому батальону, входившему в состав Испанского легиона. В составе этого подразделения Pz.Kpfw.I участвовали в сражениях при Теруэле, Брунете, на Эбро и в Каталонском наступлении. Чтобы хоть как-то повысить боевые качества германского танка, делались попытки установить в его башню 20-мм автоматическую пушку «Бреда» mod. 35, однако известна лишь одна фотография Pz.Kpfw.I Ausf.A с этой пушкой, установленной в башне, увеличенной за счёт вставки дополнительной вертикальной секции. После победы франкистов и парада в Мадриде 19 мая 1939 года, в котором приняли участие и Pz.Kpfw.I, личный состав группы «Дроне» вернулся в Германию. Уцелевшие в боях Pz.Kpfw.I же остались в Испании, где они состояли на вооружении вплоть до конца 1940-х годов.

Вторая мировая война

В марте 1938 года, в ходе аншлюса Австрии, оснащённая Pz.Kpfw.I 2-я танковая дивизия совершила за двое суток 420-километровый марш-бросок. Несмотря на то, что поход обошёлся без боёв, в ходе него до 38 % Pz.Kpfw.I вышли из строя и были за неимением альтернативы брошены на обочинах дорог. После таких результатов, в дальнейшем Pz.Kpfw.I и Pz.Kpfw.II старались доставлять к району боевых действий на тяжёлых грузовых автомобилях, благодаря чему уже в октябре 1938 года, при оккупации Судетской области, небоевые потери танков удалось значительно сократить.

К началу Второй мировой войны Pz.Kpfw.I уже уступили роль основного танка значительно более боеспособным Pz.Kpfw.II, а также отчасти Pz.Kpfw.III и Pz.Kpfw.IV, поступившим в ещё малосерийное к тому времени производство. Несмотря на это, по состоянию на 15 августа 1939 года на вооружении Германии всё ещё числились 1445 Pz.Kpfw.I Ausf.A и Ausf.B, что составляло 46,4 % всей бронетехники панцерваффе.

Польская кампания

Pz.Kpfw.I активно использовались в ходе Польской кампании, на 1 сентября 1939 года во фронтовых частях насчитывалось 973 танка этого типа, или 38 % от общего числа танков в них. В ходе кампании легкобронированные Pz.Kpfw.I без труда подбивались не только 37-мм противотанковыми пушками «Бофорс» wz.36, но и многочисленными лёгкими 7,92-мм противотанковыми ружьями kb ppanc wz. 35. Даже обстрел двигателя и топливных баков бронебойными пулями из обычных пулемётов для Pz.Kpfw.I уже был опасен. Малоэффективными из-за своего пулемётного вооружения оказывались Pz.Kpfw.I и при встрече с польскими танками, такими как 7TP. Тем не менее, Pz.Kpfw.I использовались во всех основных сражениях кампании. Как минимум один незначительно повреждённый Pz.Kpfw.I был захвачен польскими частями и позднее использован ими. Всего в ходе кампании было потеряно 320 Pz.Kpfw.I, или 32,8 % от общего числа задействованных танков этого типа, однако из этого числа безвозвратные потери, то есть не подлежащие восстановлению или требующие капитального ремонта в заводских условиях машины составили лишь 89 единиц.

Французская кампания

С ростом объёмов производства средних танков Pz.Kpfw.III и Pz.Kpfw.IV, а также началом выпуска лёгких Pz.38(t), уже в ходе Польской кампании началось активное сокращение числа Pz.Kpfw.I в действующих войсках и массовое их переоборудование в САУ и машины специального назначения. В результате этого, а также боевых потерь, к началу Французской кампании число Pz.Kpfw.I в составе фронтовых частей сократилось до 554 единиц по состоянию на 10 мая 1940 года. Из-за низких боевых качеств, частям, вооружённым преимущественно Pz.Kpfw.I, с самого начала отводились второстепенные задачи, тогда как роль основной силы ложилась на максимально перевооружённые средними танками подразделения.

В ходе кампании Pz.Kpfw.I пришлось вести бои в ещё более тяжёлых условиях, чем в Польше. Помимо противотанковой обороны, им противостояли также французские и британские танковые части, превосходившие их как количественно, так и качественно. За исключением сравнительно небольшой доли пулемётных танков, большинство французских и британских танков имели пушечное вооружение, а значительная их часть имела также противоснарядное бронирование, будучи совершенно неуязвимыми для Pz.Kpfw.I. Даже безнадёжно устаревшие FT-17 времён ещё Первой мировой войны, имевшие тем не менее пушечное вооружение, имели в бою преимущество над ним. Единственным положительным качеством, которое Pz.Kpfw.I сумел проявить в ходе кампании, стала его мобильность, вполне отвечавшая теории «блицкрига». В дополнение к хорошей подвижности лёгкие Pz.Kpfw.I были способны преодолевать водные преграды по обычным сапёрным мостам типа «B» грузоподъёмностью 8 т, в отличие от Pz.Kpfw.III и Pz.Kpfw.IV, которым было необходимо дожидаться прибытия более грузоподъёмных переправочных средств. Вместе с тем, в ходе всей кампании, несмотря на её крайне успешное развитие, Pz.Kpfw.I несли тяжёлые потери: так, в ходе битвы под Намюром 12—13 мая 1940 года были потеряны сразу 64 танка этого типа. В ходе кампании 48 Pz.Kpfw.I были направлены во фронтовые части для восполнения потерь. Всего же за время Французской кампании безвозвратные потери составили 182 Pz.Kpfw.I, или 30,2 % от всех задействованных танков этого типа.

Датско-норвежская операция

Pz.Kpfw.I использовались и в ходе Датско-норвежской операции. В состав 21-й армейской группы, созданной для этой операции, входили 11-я стрелковая мотобригада и две отдельных танковых роты, вооружённых лёгкой бронетехникой, в том числе Pz.Kpfw.I. В ходе вторжения в Данию 9 апреля 1940 года бои были непродолжительны, но несмотря на это, датчане при помощи 20-мм автоматических пушек, установленных на мотоциклах с колясками, сумели вывести из строя два Pz.Kpfw.I, а также 13 бронеавтомобилей.

Параллельно с этим развивалось и вторжение в Норвегию, для которого был сформирован 40-й отдельный танковый батальон, имевший на вооружении 29 Pz.Kpfw.I. В первую волну десанта батальон не вошёл, прибыв в Норвегию лишь десятью днями позже, 19 апреля 1940 года, а на следующий день он был направлен в район Хамара для действий против норвежских войск. Гористый ландшафт Норвегии и слабое развитие дорожной сети, усугублённое весенней распутицей, значительно затрудняли действия даже лёгких танков, которыми был вооружён батальон. Общие потери батальона за время операции составили 8 Pz.Kpfw.I.

Североафриканская кампания и Балканы

В 5-м танковом полку, приданом Африканскому корпусу в марте 1941 года, имелось 25 Pz.Kpfw.I Ausf.A, ещё 25 машин той же модификации были присланы позднее. Помимо этого, 11 Pz.Kpfw.I Ausf.B имелось в сапёрном батальоне 15-й танковой дивизии. В Балканской кампании участвовали 6 германских танковых дивизий, но в их составе имелось всего 18 Pz.Kpfw.I, 10 из которых в ходе операции были потеряны. Более активно, впрочем, на территории Югославии Pz.Kpfw.I использовались позднее, уже полицейскими частями, ведшими борьбу против югославских партизан.

Советско-германский фронт

К началу операции «Барбаросса» устаревшие Pz.Kpfw.I были в основном заменены в войсках средними и более совершенными лёгкими танками. Данные о численности танков Pz.Kpfw.I, выделенных для операции, к июню 1941 года в разных источниках варьируют от 337 Pz.Kpfw.I до 410 из имеющихся 877 исправных танков этого типа, и 245 находящихся на ремонте или переоборудовании. Однако даже из этого числа, соответственно, в частях «первой линии», или во фронтовых частях в целом, находилось лишь 74 или 162 танка, которые использовались в основном лишь для того, чтобы восполнить нехватку более современных машин, возникшую в связи с формированием новых бронетанковых частей. Т. Йенц приводит данные о 152 танках, однако в это число не входят танки в саперных батальонах танковых дивизий, которых по штату было 11 машин на батальон, а фактически в 17 дивизиях находилось 185. Кроме того, 37 Pz.Kpfw.I было в 40-м танковом батальоне, действовавшем на севере Финляндии, а также 17 танков в пяти самоходных батальонах истребителей танков, в моторизованных бригадах «Адольф Гитлер» и в 900-й Учебной, как машины командиров самоходных противотанковых рот. В сумме это дает 391 машину. Поэтому число 410 наиболее близко к реальности (недостающие 19 танков предположительно числились в саперных батальонах 2-й и 5-й танковых дивизий, находившихся в резерве)К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан).

На советско-германском фронте Pz.Kpfw.I оказались ещё в более тяжёлом положении, чем во Франции. Вновь, несмотря на успешный ход наступления и то, что Pz.Kpfw.I выступали на второстепенных ролях, слабо защищённые и вооружённые танки этого типа несли тяжёлые потери как от противотанковой обороны, так и от огня советских танков, в большинстве своём вооружённых высокоэффективными против него 45-мм и 76-мм пушками. На 18 сентября 1941 года в строю оставалось лишь 156 Pz.Kpfw.I, всего же к концу года счёт потерь достиг 428 танков этого типа, в том числе 172 машины были потеряны безвозвратно уже к концу августа. Высокие потери, в сочетании с изношенностью шасси, быстро сокращали их число в боевых частях. Практически все немногочисленные остававшиеся на советско-германском фронте Pz.Kpfw.I были потеряны зимой 1941/1942 годов, общие потери за 1942 год составили лишь 92 танка этого типа. В том же году устаревший танк был окончательно снят с вооружения бронетанковых частей.

Последние годы войны

С 1942 года Pz.Kpfw.I практически исчез из частей первой линии, а уцелевшие танки активно переоборудовались в подвозчики боеприпасов и другие специализированные машины. 511 снятых с них при этом башен были использованы впоследствии при строительстве укреплений. Вплоть до 1943 года они также использовались в роли командирских машин для подразделений САУ Panzerjäger I, несмотря на все протесты командиров, указывавших на непригодность лишённого радиопередатчика и слабо оснащённого приборами наблюдения Pz.Kpfw.I к этой роли. Единичные танки этого типа участвовали в Курской битве — так, в составе 19-й панцердивизии имелось три таких танка, а дивизия СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» сообщила о потере одного Pz.Kpfw.I Ausf.B из состава противотанкового батальона. Некоторое количество танков этого типа продолжало оставаться на вооружении ещё вплоть до 1944 года, по причине полного несоответствия условиям боя как на советско-германском, так и на Западном фронтах, используясь в основном частями, занимавшимися антипартизанской борьбой. В роли учебных машин Pz.Kpfw.I использовались практически до самого конца войны и списывались лишь когда ремонт становился нецелесообразным из-за полного износа.

Panzerkampfwagen I в других странах

Первым экспортным покупателем Pz.Kpfw.I стал Китай, приобретший осенью 1936 года 15 танков модификации Ausf.A у фирмы «Крупп» за 1,03 миллиона рейхсмарок, однако в боях эти танки не использовались. Экспорт Pz.Kpfw.I своим союзникам Германия почти не вела. Лишь Венгрия получила в 1935 году один танк Ausf.A для испытаний, введя его в строй в 1937 году. Ещё 1 танк этой модификации и 8 Ausf.B были получены уже в 1942 году, но детали их боевого применения неизвестны. Возможно, некоторое количество Pz.Kpfw.I получила и Хорватия, но точных сведений об этом также нет. Небольшое количество трофейных Pz.Kpfw.I также применялось СССР в 1941—1942 годах.

Оценка машины

Традиционной в историографической литературе является точка зрения, согласно которой Pz.Kpfw.I, как и в значительной мере даже Pz.Kpfw.II, являлся не полноценной боевой машиной, а производился в первую очередь для учебно-тренировочных целей, хотя с началом войны, из-за нехватки к тому времени полноценных средних танков, германские танковые войска были вынуждены использовать эти устаревшие лёгкие машины и в бою. Эта же точка зрения поддерживалась и в послевоенных мемуарах некоторых германских деятелей, в частности, Г. Гудериана. Вместе с тем, ряд ведущих специалистов по германской бронетехнике, таких как С. Залога и Т. Йенц, считают, что Pz.Kpfw.I являлся полноценной боевой машиной, а его низкие боевые характеристики объясняются тем, что лучших результатов достичь в те годы, при тогдашнем состоянии танкостроения и экономическом положении Германии, было невозможно, тем более при соблюдении требований к массовости и надёжности танка. В пользу этого говорит и конструкция танка, содержавшая многие совершенно ненужные для учебно-тренировочной машины решения, такие как очень дорогостоящая броня из хромоникелевой стали, установка в башне двух пулемётов вместо одного и ряд других, не столь заметных.

В предвоенные годы лёгкие танки, вооружённые пулемётами, также рассматривались в военных кругах Германии как полноценные боевые машины, так, тот же Гудериан в 1937 году писал в своей книге «Бронетанковые войска»:

Лёгкие танки, массой от четырёх до семи тонн, вооружённые лишь пулемётами, довольно часто используются для выполнения задач разведки, охранения и связи. Кроме этого, в особенности будучи поддерживаемы более тяжёлыми танками, эти лёгкие машины вполне пригодны для борьбы с пехотой и другими вражескими подразделениями. Низкий силуэт, высокая скорость и маневренность делают их опасным противником для противотанковых орудий. Невысокая цена позволяет их производство в значительных количествах. Не стоит недооценивать эти танки, когда они применяются большими массами.

Предвоенные анализы показывали, что танковый батальон, вооружённый Pz.Kpfw.I, способен совершить прорыв через вражескую пехотную дивизию, вооружённую 72 противотанковыми пушками. При этом потери батальона могли достигать 50 % от числа танков, но это считалось приемлемым, по сравнению с потерями, которые бы понесла пехота при совершении схожего прорыва. Вдобавок, как показала практика, в случае успешного развития боевых действий, безвозвратные потери танков составляли лишь небольшую часть от этого числа, подавляющее же большинство подбитых танков, оставшихся после наступления на своей территории, могли быть отремонтированы и возвращены в строй.

Вооружение и защищённость

Наиболее слабым местом Pz.Kpfw.I являлось вооружение. Будучи оснащён лишь двумя 7,92-мм пулемётами, Pz.Kpfw.I был способен эффективно бороться лишь с небронированными целями и живой силой противника. Хотя 7,92-мм пулемёт и был способен на дистанциях около 100 метров пробить до 15 мм брони, что позволяло ему в этом случае поражать многие лёгкие танки, особенностью пулемёта, как и другого малокалиберного оружия является значительно более быстрое падение бронепробиваемости с ростом дистанции, по сравнению с более крупнокалиберным оружием, даже если последнее обладает сравнительно небольшой начальной скоростью снаряда. Как следствие, эффективная дальность поражения танков с противопульным бронированием для Pz.Kpfw.I находилась в пределах 100—150 метров. На практике это приводило к тому, что пулемётные танки при встрече в бою зачастую оказывались совершенно бессильны друг против друга. С учётом слабости бронирования Pz.Kpfw.I, низкая эффективность его вооружения приводила к тому, что даже вооружённые сравнительно слабыми, но всё же пушками танки уже обладали в бою подавляющим преимуществом над ним и фактически могли безнаказанно расстреливать германский танк с нормальных для них дистанций боя в 500 метров и более, оставаясь для пулемётного огня неуязвимыми. Ограниченны были возможности пулемётного Pz.Kpfw.I и в борьбе с огневыми точками противника — броневые щитки артиллерийских орудий хоть и не давали серьёзной защиты от прицельного огня, всё же имели хороший шанс отразить пулю, давая орудию шанс нанести по танку ответный удар.

Броневая защита Pz.Kpfw.I изначально предназначалась только для защиты от огня пулемётов винтовочного калибра и даже от огня крупнокалиберных пулемётов и противотанковых ружей могла защитить лишь на значительных дистанциях. От артиллерийских орудий же оно не давало практически никакой защиты на нормальных дистанциях боя, разве что наиболее маломощные 37-мм полевые или танковые орудия могли испытать сложности с пробитием брони Pz.Kpfw.I. Хотя противотанковые орудия появились ещё на завершающем этапе Первой мировой войны и к началу—середине 1930-х годов во многих странах была начата их разработка или серийный выпуск, в то время в Германии, как и в других странах, их значение недооценивалось и меры защиты танков от огня противотанковой артиллерии не рассматривались. Хотя уже тогда было ясно, что при прорыве через подготовленную оборону, располагающую противотанковыми орудиями, потери танков будут высоки, это было сочтено приемлемым в пользу того, что лёгкие и многочисленные Pz.Kpfw.I будут тем не менее способны выполнить поставленную задачу.

Оценка боевого применения

Первые оценки боевому применению Pz.Kpfw.I были даны уже в ходе гражданской войны в Испании. Отзывы иностранных военных специалистов, прежде всего французских и британских, были в целом негативны, а на основании их делались и выводы о низких боевых качествах германских танковых дивизий. В схожем ключе высказывались и германские, и итальянские эксперты, указывая на недостаточное бронирование и низкую проходимость малогабаритного танка, а также на то, что сравнительно высокая скорость Pz.Kpfw.I не давала ему в бою реальных преимуществ. Вместе с тем, как указывает историк Т. Йенц, хотя боевые действия германских танков в Испании порой в историографии расценивались как испытания новых техники и тактик германских бронетанковых войск, на самом деле применение Pz.Kpfw.I не имело ничего общего с тактикой нанесения массированных танковых ударов в стратегически важных точках, разработанной в Германии. Танки в Испании использовались не более чем в роли передвижных ДОТов, в небольших количествах и в маловажных боях, при этом его сильные стороны не находили применения, а слабые — прежде всего недостаточные вооружение и бронирование, проявляли себя в полной мере.

Сравнительно быстроходный и маневренный Pz.Kpfw.I в полной мере соответствовал германской концепции блицкрига, однако в середине 1930-х годов, когда создавался и производился Pz.Kpfw.I, германским войскам так и не довелось применить этот танк в условиях той войны, для которой он создавался. А к тому времени, когда вермахту довелось воплотить эту идею в жизнь — прежде всего во Французской кампании в 1940 году, Pz.Kpfw.I являлся уже откровенно устаревшим и играл небольшую роль по сравнению с более современными танками, по существу, оставаясь на вооружении лишь из-за нехватки более современных машин.

Аналоги

Среди своих современников, прямых аналогов Pz.Kpfw.I не имел. В целом по своим тактико-техническим характеристикам он находился примерно в одном классе с танкетками и малыми танками, но был значительно больше и тяжелее, и, что важнее, был предназначен в большей степени для выполнения задач полноценного лёгкого танка. Однако представители последнего класса уже в те годы существенно превосходили Pz.Kpfw.I по массе, что позволяло им нести лучшее, чем у Pz.Kpfw.I, в большинстве случаев пушечное вооружение, а также, как правило, лучшее бронирование. Таким образом, Pz.Kpfw.I занимал в некотором роде промежуточное положение между танкетками и малыми танками, которых он превосходил по большинству параметров, и многоцелевыми лёгкими танками, для выполнения задач которых он был предназначен, однако которым значительно уступал по своим боевым качествам.

Современные же Pz.Kpfw.I лёгкие танки аналогичной весовой категории, такие как британские Mk.IV, Mk.V и Mk.VI или французские AMR 33 и AMR 35, являлись специализированными машинами, предназначенными прежде всего для задач разведки и охранения, поэтому их сравнение не вполне правомерно. Все перечисленные танки существенно превосходили Pz.Kpfw.I в подвижности, а британские танки и AMR 35 — ещё и в вооружении, состоявшем на первых из спарки 12,7-мм и 7,7-мм пулемётов, а на AMR-35 — из 13,2-мм пулемёта или 25-мм автоматической пушки. Помимо этого, британские танки имели экипаж из трёх человек, что позволяло лучшее распределение его функций. С другой стороны, Pz.Kpfw.I сохранял за собой преимущество в виде низкой стоимости и лучшей приспособленности к массовому производству, а также сравнительно высокой надёжности и ремонтопригодности. Также в одной весовой категории с Pz.Kpfw.I находился японский лёгкий танк Те-Ке, имевший близкие бронирование и подвижность, но существенно превосходивший немецкий танк по вооружению благодаря наличию 37-мм пушки; однако японский танк был очень тесен, не имел радиостанции и оснащался примитивными смотровыми приборами. Интересно сравнить Pz.Kpfw.I с более поздним (выпуск с 1940 года) советским танком Т-40 — при равной массе, советский танк имел аналогичное бронирование и экипаж, но был лучше вооружён (12,7-мм пулемёт, на поздних образцах 20-мм пушка), превосходил немецкий танк по подвижности, а также мог плавать.

Сохранившиеся экземпляры

До нашего времени в музеях сохранилось по меньшей мере шесть Pz.Kpfw.I Ausf.A и пять Pz.Kpfw.I Ausf.B:

• Россия Россия:
  • Энгельс (Саратовская область) — Pz.Kpfw.I Ausf.A на автостоянке напротив Парк-отеля «Эльдорадо». Восстановлен из обломков танка, воевавшего в составе 24-й танковой дивизии армии Паулюса, разгромленной в Сталинградском котле в 1943 году.
  • Кубинка (Московская область) — Pz.Kpfw.I Ausf.B в Бронетанковом музее.
  • Черноголовка (Московская область) — Pz.Kpfw.I Ausf.B в Государственном военно-техническом музее. Машина была найдена в Карелии и восстановлена (В. Лен? или «Военный ангар», И.Шишкин?). Экспонируется с 2014 года.
• Германия Германия — Pz.Kpfw.I Ausf.A в Бронетанковом музее в Мунстере
• Испания Испания:
  • Мадрид — Pz.Kpfw.I Ausf.A и Pz.Kpfw.I Ausf.B в музее Бараки Эль Голосо
  • Жирона — Pz.Kpfw.I Ausf.B
• Канада Канада — Pz.Kpfw.I Ausf.A в Военном музее в Оттаве
• Норвегия Норвегия — Pz.Kpfw.I Ausf.A в Военном музее в Осло
• США США — Pz.Kpfw.I Ausf.B в музее Абердинского полигона
• Швеция Швеция — Pz.Kpfw.I Ausf.A в Бронетанковом музее в Аксвалле

Также сохранилось ещё несколько машин на базе Panzerkampfwagen I:

• Россия Россия — Pz.Kpfw.I Ausf.F в Бронетанковом музее в Кубинке
• Сербия Сербия — Pz.Kpfw.I Ausf.F в Военном музее г. Белград
• Великобритания Великобритания — Kleiner Panzerbefehlswagen Ausf. B в танковом музее г. Дорсет
• Германия Германия — Panzerjäger I на выставке военной техники в г. Кобленце

Panzerkampfwagen I в сувенирной и игровой индустрии

Танк Pz.Kpfw.I представлен в ряде компьютерных игр, в частности в играх «В тылу врага», «Блицкриг II» (и поздних дополнениях к первой игре «Блицкриг»), а также в игре «Вторая мировая». Последняя даёт наиболее полное и достоверное представление об использовании танка Pz.Kpfw.I Ausf.B и командирской версии на его базе, в начальный период войны в Польше, Франции и СССР.

Масштабные модели Pz.Kpfw.I выпускаются рядом фирм-производителей модельной продукции, как в масштабе 1:35, так и в менее распространённом среди бронетехники 1:72. Вместе с тем, доступность продукции различных фирм может значительно варьироваться в зависимости от региона, так, во многих частях России основным и порой даже единственным вариантом остаётся продукция фирмы «Звезда» (изначально модель разработана фирмой Italery в первой половине 90х. Также имеется и командирский вариант), выпускающей Pz.Kpfw.I Ausf.B в масштабе 1:35. Несмотря на то, что эта модель нередко подвергается критике за недостаточную точность и невысокое качество изготовления, значительно более низкая цена в сравнении с моделями иностранных фирм позволяет ей, на 2008 год, всё ещё оставаться в производстве. В последнее время также получили широкое распространение модели-копии в масштабе 1:35, выпускаемые украинской фирмой «Master Box». Данные модели имеют несколько более высокое, в сравнении с продукцией «Звезды», качество, и также доступны по цене. Танку Pz.Kpfw.I также был посвящён ряд публикаций в журналах модельной и военно-исторической направленности, таких как «Моделист-конструктор», «М-Хобби» и другие, большинство из которых включали чертежи для самостоятельной постройки модели.

Некоторые машины на базе PzKpfw I и он сам представлены в MMO-игре World of Tanks.

Литература

• А. Кощавцев, М. Князев. Лёгкий танк Panzer I / М. Барятинский. — М.: Моделист-конструктор, 2000. — 32 с. — (Бронеколлекция № 2 (29) / 2000). — 3800 экз.
• Panzer I. История создания и применения. — М.: Восточный фронт, 1996. — 28 с. — (Историко-техническая серия № 17).
• Тарас Д. А. Легкий танк Pz.I. История. Конструкция. Вооружение. Боевое применение. — М.: АСТ, 2002. — 48 с. — ISBN 5-17-008834-5.
• А. Н. Ардашев, С. Л. Федосеев. Огнемётные танки Второй мировой войны / М. Б. Барятинский. — М.: Моделист-конструктор, 2005. — 62 с. — (Бронеколлекция, спецвыпуск № 2 (8) / 2005). — 1500 экз.
• Ф. Я. Лернер. Сражение в Скандинавии (операции на территории Дании и Норвегии в апреле—июне 1940 года) / И. Мощанский. — М.: Техника — молодёжи, 2005. — 56 с. — (Танкомастер № 5 / 2005). — 3500 экз.
• М. Коломиец, М. Макаров. Прелюдия к «Барбароссе». — М.: Стратегия КМ, 2001. — 78 с. — (Фронтовая иллюстрация № 4 / 2001).
• T. L. Jentz. Panzerkampfwagen I. Kleintraktor to Ausf.B. — Boyds, MD: Panzer Tracts, 2002. — Vol. 1. — 100 p. — (Panzer Tracts № 1-1). — ISBN 0-97084-076-4.
• T. L. Jentz. Panzerkampfwagen I. Kl.Pz.Bef.Wg. to VK 18.01. — Boyds, MD: Panzer Tracts, 2002. — Vol. 2. — 96 p. — (Panzer Tracts № 1-2). — ISBN 0-97084-078-0.
• J. Ledwoch. Panzer I. — Warszawa: Militaria, 1993. — 36 s. — (Tank № 10). — ISBN 8-38620-949-6.
• Walter J. Spielberger. Die Panzer-Kampfwagen I und II und ihre Abarten. — Stuttgart: Motorbuch, 1974.
• H. Scheibert, U. Feist, M. Dario. Panzer I. — Friedberg: Podzun-Pallas, 1976. — 35 S. — (Waffen-Arsenal № 18). — ISBN 3-79090-039-7.
• P. P. Battistelli. Panzer Divisions: The Eastern Front 1941—43 / D. Anderson. — London: Osprey Publishing, 2008. — 96 p. — (Battle Orders № 35). — ISBN 978-1-846-03338-4.
• C. Becze. Magyar Steel. Hungarian Armour in WWII. — Sandomierz: Mushroom Model Publications, 2006. — 84 p. — (Green Series № 4101). — ISBN 978-8-389-45029-6.
• B. Perrett. German Light Panzers 1932—42. — London: Osprey Publishing, 1998. — 48 p. — (Osprey / New Vanguard № 26). — ISBN 1-85532-844-5.
• N. W. Duncan. Panzerkampfwagen I & II. — Windsor: Profile Publications, 1970. — 24 p. — (AFV Weapons № 15).
• T. L. Jentz. Artillerie Selbstfahrlafetten. 15 cm s.I.G.33 auf Pz.Kpfw.I (ohne Aufbau) to Karl-Geraet (54 cm). — Boyds, MD: Panzer Tracts, 2002. — 60 p. — (Panzer Tracts № 10). — ISBN 0-97084-075-6.
• Leland Ness. Jane’s World War II Tanks and Fighting Vehicles — The Complete Guide. — London: HarperCollins Publishers, 2002. — 237 p. — (Jane’s Information Group). — ISBN 0-00711-228-9.
• P. Chamberlain, C. Ellis. Tanks of the World 1915—1945. — London: Arms and Armour Press, 1972. — 256 p. — ISBN 0-30436-141-0.
• P. Chamberlain, T. Gander. Anti-Tank Weapons. — New York: Arco Publishing, 1974. — 64 p. — (World War 2 Fact Files). — ISBN 0-66803-607-9.
• P. Chamberlain, H. Doyle. Encyclopedia of German Tanks of World War Two. A complete illustrated history of German battle tanks, armoured cars, self-propelled guns and semi-tracked vehicles, 1933—1945 / T. L. Jentz. — London: Arms and Armour Press, 1978. — 272 p. — ISBN 0-85368-202-X.
• полковник Н. Киреев, майор С. Колокольцев. Строительство танковых войск фашистской Германии в 1933 - 1941 гг. // "Военно-исторический журнал", № 2, 1972. стр.30-38

Ссылки

• [doc-videos.ru/news/istorija_sozdanija_nemeckikh_tankov_die_deutschen_panzer_vse_8_serij/2010-02-17-130 История создания немецких танков]. Документальные фильмы. [www.webcitation.org/613Hs3TmI Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
• [afvdb.50megs.com/germany/pz1.html Pz.Kpfw.I] (англ.). AFV Database. [www.webcitation.org/6CnA5ojYQ Архивировано из первоисточника 10 декабря 2012].
• [www.achtungpanzer.com/panzerkampfwagen-i.htm#panzer1 Panzerkampfwagen I] (англ.). Achtung Panzer!.

Отрывок, характеризующий PzKpfw I

– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.