Регель, Роберт Эдуардович

Роберт Эдуардович Регель
Место рождения:	Санкт-Петербург, Россия
Научная сфера:	ботаника
Место работы:	Бюро по прикладной ботанике Учёного комитета Министерства земледелия и государственных имуществ, Санкт-Петербург
Альма-матер:	Санкт-Петербургский университет
Научный руководитель:	Фаминцын, Андрей Сергеевич, Бекетов, Андрей Николаевич, Гоби, Христофор Яковлевич
Известен как:	основатель прикладной ботаники в России

Систематик живой природы

Автор наименований ряда ботанических таксонов. В ботанической (бинарной) номенклатуре эти названия дополняются сокращением «R.E.Regel». [www.ipni.org/ipni/advPlantNameSearch.do?find_authorAbbrev=R.E.Regel&find_includePublicationAuthors=on&find_includePublicationAuthors=off&find_includeBasionymAuthors=on&find_includeBasionymAuthors=off&find_isAPNIRecord=on&find_isAPNIRecord=false&find_isGCIRecord=on&find_isGCIRecord=false&find_isIKRecord=on&find_isIKRecord=false&find_rankToReturn=all&output_format=normal&find_sortByFamily=on&find_sortByFamily=off&query_type=by_query&back_page=plantsearch Список таких таксонов] на сайте IPNI [www.ipni.org/ipni/idAuthorSearch.do?id=8238-1-1 Персональная страница] на сайте IPNI Страница на Викивидах

Ро́берт Эдуа́рдович Ре́гель (15 (27) апреля 1867, — 20 января 1920) — русский ботаник, заложивший в России основы прикладной ботаники, организатор науки.

Руководитель (с 1904 года до смерти в 1920 году) Бюро по прикладной ботанике Учёного комитета Министерства земледелия и государственных имуществ (ныне Всероссийский институт растениеводства им. Н. И. Вавилова, Санкт-Петербург).

Сын директора Санкт-Петербургского ботанического сада Эдуарда Регеля.

Жизненный и научный путь

Высшее образование получил в Императорском Санкт-Петербургском университете у А. С. Фаминцына, А. Н. Бекетова и Х. Я. Гоби. В 1888 году окончил университет со степенью кандидата естественных наук и был оставлен по кафедре ботаники для подготовки к профессорскому званию.

В 1889 году был командирован за границу министерством государственных имуществ для изучения садоводства и в 1890 году закончил Высшее училище садоводства в Потсдаме со степенью инженера садоводства, впоследствии приравненной к степени доктора садоводства.

Являясь единственным в России доктором садоводства, Регель был активным членом основанного его отцом Российского общества садоводства и занимался проблемами этой отрасли до своего назначения в 1904 году помощником (заместителем) заведующего Бюро по прикладной ботанике.

В 1891 году поступил в Императорский ботанический сад младшим консерватором, а с 1893 года состоял приват-доцентом в Санкт-Петербургском университете и читал курс о применении ботаники к садоводству.

В 1909 году защитил магистерскую диссертацию на тему «Ячмени с гладкими остями (монографическая обработка)» в Императорском Юрьевском университете. Эта была первая в России диссертационная работа по прикладной ботанике.

С 1900 года — сотрудник Бюро по прикладной ботанике (с 1904 года исполняющий обязанности заведующего Бюро, с 1905-го — заведующий).

При Регеле финансовое положение Бюро улучшалось год от года (с 1907 по 1914 год финансирование увеличилось более чем в 30 раз). Это позволило Бюро ежегодно увеличивать штат и расширять набор изучаемых культур: с 1907 года изучались пшеницы (К. А. Фляксбергер), с 1908-го — сорные травы (А. И. Мальцев) и овсы (Д. И. Литвинов), с 1910-го — луговые злаки и осоки (В. А. Кузнецов), с 1912-го — масличные культуры (Ф. А. Сацыперов), с 1912-го — бобовые растения (П. И. Мищенко), с 1914-го — сорго и просо (А. К. Гольбек), с 1911 года начались работы на луговых заказных участках в Лифляндии и Новгородской губернии (П. В. Кисляков), с 1915 года планировалось начать работы с огородными растениями и рожью.

Некоторые учёные работали в Бюро временно: Н. И. Вавилов (1911—1912 — по пшенице), Л. П. Бреславец (1913—1914 — по генетике), Н. Н. Кулешов и А. Г. Лорх (оба в 1914 — по пшенице, ячменю, овсу), К. Г. Ренард (1911—1912 — по ячменю).

В 1907 году из Бюро были выделены работы по изучению патогенных низших растений, прежде всего грибов, и создано Бюро по микологии и фитопатологии под руководством профессора А. А. Ячевского. С этого времени окончательно определились задачи Бюро, заключавшиеся в изучении возделываемых, а также дикорастущих полезных и сорных растений Российской империи.

Установление географического распространения и количественного содержания отдельных рас в местных смешанных сортах имеет большое практическое значение, так как устанавливает с полной очевидностью и доказательностью степень приспособленности отдельных рас к борьбе за существование при свободной конкуренции в смесях в местных условиях различных районов.

С 1908 года Регель организует регулярные экспедиционные обследования и сборы местных сортов и полезных дикорастущих растений на территории России и изучение формаций дикой растительности для прикладных целей, например, в 1912 году — в Семиреченскую область, в 1913 и 1914 — в Туркестан, Бухару и Закаспийскую область.

С 1908 года Бюро стало издавать ежемесячные «Труды Бюро по прикладной ботанике» (с 1918-го — «Труды по прикладной ботанике и селекции»). Большие, с обязательным указанием новизны исследований, подробные рефераты статей, публикуемых в «Трудах…» на одном из иностранных языков, с самого начала их издания позволили наладить их регулярный обмен с изданиями 28 зарубежных учреждений. До 1914 года все резюме переводились на немецкий язык, с началом войны с Германией — на английский и французский языки.

В 1911 году Регель был членом оргкомитета 1-го съезда деятелей по селекции сельскохозяйственных растений, семеноводству и распространению семенного материала в Харькове.

В 1912 году он организовал Областной съезд по селекции и семеноводству в Санкт-Петербурге и был его председателем. На съезде «Труды Бюро по прикладной ботанике» были признаны «центральным научным органом по селекции».

В 1913 году Регель — председатель секции сортоведения на Совещании деятелей по сельскохозяйственному опытному делу в Санкт-Петербурге.

Регель принимал непосредственное участие в издании «Приложений к Трудам Бюро по прикладной ботанике». В «Приложениях» были изданы: «Опыты над растительными гибридами» Г. Менделя (1910), «Введение в экспериментальное изучение наследственности» Э. С. Бауэра (1913), «Селекция…» К. Фрувирта (1914—1915).

В 1914—1917 годах в связи с запросами военного времени Регель занимался вопросами мобилизации растительных ресурсов и рационализации ведения сельского хозяйства, в том числе организации севооборотов для борьбы с сорными травами.

Роберт Эдуардович Регель впервые поднял вопрос о желательности соглашения об употреблении терминов «вид», «разновидность», «раса или порода» и «сорт» в применении к возделываемым растениям.

Роберт Эдуардович пришёл к выводу о приуроченности рас местных сортов к тем или иным географическим районам и необходимости использования крестьянами при посеве своего, не привозного зерна; установил географическую закономерность в распространении содержания белка в зерне ячменя и пригодность азиатских форм озимого шестирядного ячменя для пивоварения.

Регелем было положено начало созданию коллекции чистых линий, позволившей Ю. А. Филипченко выполнить свои классические исследования по генетике количественных признаков мягких пшениц.

На основании результатов работ Бюро Регель полагал, что родиной культурных пшениц следует считать Малую Азию и прилегающие к этому региону страны.

Деятельность Регеля как главы прикладной ботаники в России оказала существенное влияние как на становление ботанических исследований возделываемых растений, так и на организацию селекции на научных основах.

Н. И. Вавилов писал в 1924 году:

Крупнейшая заслуга Р. Э. Регеля заключается в том, что он, начав единолично работу в своём кабинете, развил её до такой степени, что в настоящее время прикладная ботаника воплотилась в жизнь и является необходимейшей отраслью во всех опытных и селекционных учреждениях России.

В 1916 году Бюро по прикладной ботанике было преобразовано в Отдел прикладной ботаники и селекции Сельскохозяйственного учёного комитета.

В 1912 году Регель обосновал идею о популяционной структуре вида. В качестве элементарной единицы им выделялся «формационный вид», определяемый как совокупность генетически обусловленных форм, существующих в одном и том же локальном местообитании. Растительные формы, одинаково приспособленные к условиям заселяемого ими местообитания, имеют определённый, более или менее одинаковый приспособительный фенотип, что позволяет выделять их в особый (формационный) вид.

Основная чисто ботаническая работа Регеля — описание флоры Озёрного края — так и не была завершена; он также не успел завершить начатый в 1914 году определитель ячменя, хотя к 1915 году к 13 ранее известным его разновидностям им было вновь выделено ещё 54.

В 1918—1919 годах Регель продолжал занятия ботаникой: на заседании Русского географического общества прочитал доклад «Флористические районы Озёрного края».

Летом 1919 года покинул голодный Петроград и уехал к семье в деревню.

20 января 1920 года Роберт Эдуардович Регель умер от сыпного тифа.

Печатные труды

• Список гербария, собранного в 1882 году А. Георгиевским в северо-восточной части бассейна реки Свири // Ботанические записки, изданные при ботаническом саде Императорского Санкт-Петербургского университета, т. I, вып. 2, 1887 (вместе с В. Половцевым)
• Заметки о флоре Олонецкой губернии // Протоколы Трудов Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей, т. XVII, в. I и II, 1886
• О колонизации растений в Санкт-Петербургской губернии // Труды Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей, т. XIX, 1888
• Einige Beobachtungen über den Geruch der Blüthen // Труды Императорского Санкт-Петербургского ботанического сада, т. XI, № 13, 1891
• Заметки по фитогеографии России // Протоколы Трудов Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей, тт. XX и XXII
• О желательности соглашения относительно употребления терминов: вид, разновидность, раса или порода и сорт в применении к сельскохозяйственным растениям // Труды 3-го съезда деятелей по сельскохозяйственному опытному делу. 1905. Т. 1. С. 83-86
• Regel R. Les orges cultivées de l’Empire russe. Milan, 1906, P. I—V; 1-39 (Section agraire russe à l’exposition internationale de Milan, 1906. Départ. de l’Agr.)  (фр.)
• К вопросу о методах детальных исследований формаций дикой растительности для прикладных целей // Труды Бюро по прикладной ботанике. 1908. Т. 1. Вып. 11/12. С. 309—311
• Ячмени с гладкими остями. // Труды Бюро по прикладной ботанике, 1908
• Протеин в зерне русского ячменя. // Труды Бюро по прикладной ботанике, 1909
• К вопросу о возделывании разновидностей хлебов в смеси // Труды Бюро по прикладной ботанике. 1909. T. 2. № 3. C. 178—180 (совместно с К. А. Фляксбергером)
• Важнейшие формы пшениц, ячменей и сорных растений России из коллекции Бюро по прикладной ботанике: к экспонатам Бюро по прикладной ботанике учёного комитета Г. У. З.иЗ. на областной южно-русской промышленной и кустарной выставке в Екатеринославе в 1910 г. СПб, 1910 (совместно с К. Фляксбергером и А. Мальцевым)
• Научные основы селекции в связи с предусматриванием константности форм по морфологическим признакам // Труды 1-го съезда деятелей по селекции сельскохозяйственных растений. Харьков, 1911. Вып. 4. С. 1-83
• Селекция с научной точки зрения. // Труды Бюро по прикладной ботанике, 1912
• Организация и деятельность Бюро по прикладной ботанике за первое двадцатилетие его существования (27 окт. 1894 г. — 27 окт. 1915 г.). // Труды Бюро по прикладной ботанике, 1915
• К вопросу о сборе ромашки и о культуре клещевины // Отчёт о деятельности Комиссии по изучению производительных сил России. 1916. № 2. С. 17
• К вопросу о видообразовании (По поводу диссертации В. Талиева «Опыт исследования процесса видообразования в живой природе», 1915). // Труды Бюро по прикладной ботанике, 1917. Т. 10. № 1. C. 157—181
• К вопросу об упорядочении сбора грибов // Труды Бюро по прикладной ботанике. 1917. Т. 10. № 2. C. 248—250
• К вопросу об урегулировании пастьбы // Труды Бюро по прикладной ботанике. 1917. Т. 10, № 2. C. 250—252
• К вопросу о значении картофеля в севообороте для борьбы с сорными травами // Труды Бюро по прикладной ботанике. 1917. Т. 10. № 3. C. 317—320
• Деятельность Бюро по прикладной ботанике с 27 окт. 1914 г. по 1 июля 1917 г [Труды Бюро по прикладной ботанике. 1917. Т. 10. № 11.] // Федотова А.А., Гончаров Н.П. Бюро по прикладной ботанике в годы Первой мировой войны. Сборник документов. СПб.: Нестор-История, 2014. С. 63-144.
• Флористические районы Озёрного края // Труды по прикладной ботанике и селекции. 1921. Т. 11. № 1. С. 25-52 (совместно с Ю. Д. Цинзерлингом)
• Хлеба в России. Пг.: Изд-во М. и С. Сабашниковых, 1922. (Комиссия по изучению естественных производительных сил России, состоящая при Российской Академии наук)
• [www.academia.edu/2009322/R.E._Regel._Applied_ecology_for_irrigation_engineers Прикладная экология для инженеров земельных улучшений]. / Подг. к печати, вступ. ст. и комм. А. А. Федотовой, Н. П. Гончарова. // Вавиловский журн. генетики и селекции. — 2012. — № 3. — С. 691—705.

Литература

• Фляксбергер, К. Роберт Эдуардович Регель. 15 (27) апреля 1867 г. — 7 (20) января 1920 г. // Тр. по прикл. ботанике и селекции. — 1921. — Т. 12. — Вып. 1. — С. 3—24.
• Аверьянова, Т. М. Эволюционные взгляды Р. Э. Регеля // Аверьянова Т. М. Популяционные исследования в прикладной ботанике. Историко-критический очерк отечественных работ первой трети XX в. — Л.: Наука, 1975. — С. 108—116.
• Вавилов, Н. И. Роберт Эдуардович Регель // Вавилов, Н. И. «Жизнь коротка, надо спешить». — М.: Сов. Россия, 1990. — С. 462—468
• Гончаров, Н. П. [www.bionet.nsc.ru/vogis/vestnik.php?f=2003&p=23_5 Памяти Роберта Эдуардовича Регеля] // Инф. вестн. ВОГиС. — 2003. — № 23. — С. 22—32. (Проверено 26 июля 2010)
• Гончаров, Н. П. [www.bionet.nsc.ru/vogis/pict_pdf/2007/t11_2/vogis_11_2_13.pdf К юбилеям заведующих Бюро по прикладной ботанике: А. Ф. Баталина, И. П. Бородина, Р. Э. Регеля] // Вестн. ВОГиС. — 2007. — Т. 11. — № 2. (Проверено 26 июля 2010)
• Федотова А. А., Гончаров Н. П. Бюро по прикладной ботанике в годы Первой мировой войны. Сборник документов. СПб.: Нестор-История, 2014. 268 с.

Ссылки

• Регель, Роберт Эдуардович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Регель, Роберт Эдуардович

– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)