S35 (танк)

S35 в музее Абердинского полигона (США)
Char de cavalerie Somua S35
Классификация	средний танк
Боевая масса, т	19,5
Компоновочная схема	классическая
Экипаж, чел.	3
История
Годы производства	1935—1940
Годы эксплуатации	1935—1946
Количество выпущенных, шт.	427
Основные операторы
Размеры
Длина корпуса, мм	5380
Ширина корпуса, мм	2120
Высота, мм	2630
Клиренс, мм	420
Бронирование
Тип брони	стальная литая, гомогенная
Лоб корпуса (верх), мм/град.	36 / 22°
Лоб корпуса (низ), мм/град.	36 / 0—90°
Борт корпуса (верх), мм/град.	35 / 22°
Борт корпуса (низ), мм/град.	25+10 / 0°
Корма корпуса (верх), мм/град.	25 / 30°
Корма корпуса (середина), мм/град.	35 / 0°
Корма корпуса (низ), мм/град.	25 / 30°
Днище, мм	20
Крыша корпуса, мм	12—20 / 82—90°
Лоб башни, мм/град.	56
Маска орудия, мм/град.	56
Борт башни, мм/град.	46 / 22°
Корма рубки, мм/град.	46 / 22°
Крыша башни, мм	30 / 72—90°
Вооружение
Калибр и марка пушки	47-мм SA 35 U34
Тип пушки	нарезная
Длина ствола, калибров	34
Боекомплект пушки	118
Углы ВН, град.	−18…+20
Углы ГН, град.	360
Прицелы	телескопический
Пулемёты	1 × 7,62-мм mle.1931
Подвижность
Тип двигателя	SOMUA 190CV V8 V-образный 8-цилиндровый карбюраторный жидкостного охлаждения
Мощность двигателя, л. с.	190 при 2000 об./мин.
Скорость по шоссе, км/ч	37
Запас хода по шоссе, км	260
Запас хода по пересечённой местности, км	128
Удельная мощность, л. с./т	9,5
Тип подвески	сблокированная по четыре, на листовых рессорах
Удельное давление на грунт, кг/см²	0,75
Преодолеваемый подъём, град.	35
Преодолеваемая стенка, м	0,75
Преодолеваемый ров, м	2,15
Преодолеваемый брод, м	1,0

S35 (фр. Char 1935 S, также S-35 и Somua S35) — французский средний танк 1930-х годов. Был разработан фирмой Somua в 1934—1935 годах в качестве основного танка бронетанковых частей кавалерии, из-за чего в литературе порой классифицируется как «кавалерийский» или «крейсерский» танк. Первые предсерийные S35 были выпущены в 1936 году, а его массовое серийное производство началось с 1938 года и продолжалось вплоть до поражения Франции в июне 1940 года. Всего было выпущено 427 танков этого типа.

На момент начала Второй мировой войны S35 являлся одним из наиболее современных и боеспособных танков французской армии и активно использовался ею во время германского вторжения в 1940 году. После поражения Франции и подписания перемирия 297 танков S35 были захвачены Германией. В вермахте S35 использовались вплоть до 1944 года, в основном на второстепенных театрах военных действий и в качестве учебно-тренировочных машин. Кроме того, незначительное количество S35 было поставлено союзникам Германии. Некоторое количество танков этого типа применялось также войсками правительства Виши в Северной Африке, а позднее — войсками «Свободной Франции», в том числе в 1944—1945 годах. Уцелевшие к концу войны S35 были сняты с вооружения в первые послевоенные годы.

История создания

Вскоре после окончания Первой мировой войны началась постепенная механизация французской кавалерии, однако этот процесс продвигался весьма медленно. Основной причиной являлось недостаточное финансирование, которое сокращалось вплоть до второй половины 1930-х годов. Лишь к 1930 году было окончательно определено направление механизации и началось создание «Лёгких кавалерийских дивизий» (фр. division légères de cavalerie), на смену которым впоследствии должны были прийти «Лёгкие механизированные дивизии» (фр. division légères mécaniques). Создание новых типов дивизий требовало разработки новой, соответствующей их задачам военной техники, в том числе — и бронетехники. В 1920-х годах различные фирмы проработали ряд проектов с использованием колёсных, гусеничных и полугусеничных шасси, но ни один из них успеха не имел. В 1931 году руководством французских вооружённых сил было решено создать танковые силы, независимые от пехоты (до этого танки расценивались исключительно как средство её поддержки). Тогда же для данных подразделений были определены три необходимых типа бронетехники: «бронемашина разведки» (фр. Automitrailleuse de Reconnaissance, AMR), предназначавшаяся для ближней разведки, «бронемашина обнаружения» (фр. Automitralleuse de Découverte, AMD) для дальней разведки, и «боевая бронемашина» (фр. Automitrailleuse de Combat, AMC) предназначенная непосредственно для ведения боя. Поскольку в то время формально танки могла использовать только пехота, разрабатывавшиеся для кавалерии бронированные машины (в том числе танки) носили условное обозначение Automitrailleuse, что в русскоязычной литературе переводится как «бронемашина» или «бронеавтомобиль». Лишь с 1935 года оно было заменено на «кавалерийский танк» (фр. Char de Cavalerie).

Первоначальное техническое задание на AMC (будущий S35), выданное кавалерией в январе 1932 года, предполагало создание машины, имевшей массу 7,5 тонн, вооружённой 47-мм пушкой и 7,5-мм пулемётом, развивающей максимальную скорость в 30 км/ч. Экипаж должен был состоять из трёх или четырёх (в случае наличия кормового водителя) человек. В 1934 году эти тактико-технические требования (ТТТ) были изменены — теперь поставленным перед кавалерией задачам соответствовал уже 13-тонный танк, с толщиной вертикального бронирования 40 мм, средней скоростью движения 30 км/ч и запасом хода 200 км. Это изменение застало врасплох фирму «Рено», ещё в 1933 году создавшую AMC 35, прототип танка по спецификации AMC — изменившимся ТТТ танк уже не удовлетворял, прежде всего по толщине бронирования. Поэтому его производство ограничилось приблизительно 100 единицами. В поисках выхода из ситуации кавалерийское руководство обратилось к фирме Société d’outillage mécanique et d’usinage d’artillerie (SOMUA), дочернему предприятию компании Schneider, контракт с которой был заключён в октябре 1934 года. 14 апреля 1935 года был завершён первый прототип танка, получившего обозначение AMC SOMUA Type AC 3. В основу конструкции новой машины легли пехотные танки D1 и D2, а также элементы конструкции чехословацкого LT vz.35, прежде всего подвеска и коробка передач. Испытания прототипа, с балластным грузом вместо на тот момент не изготовленной башни, продолжались с 4 июля по 2 августа 1935 года и, в целом, прошли успешно, однако в заключении об их итогах отмечалась необходимость доработки моторно-трансмиссионной группы. Вместе с тем, результаты вполне удовлетворили военных-кавалеристов, выдавших первый заказ на производство танков ещё до окончания дополнительных испытаний. 4 августа прототип был возвращён на завод для доработки и устранения выявленных недостатков. С 15 октября по 17 декабря прошёл второй этап испытаний, выявивший необходимость новых доработок. Дополнительные испытания и доработка прототипа продолжались до марта 1936 года, и только в 1938 году танк был окончательно «доведён» и принят на вооружение под официальным обозначением Char 1935 S.

Серийное производство

Первый заказ на 50 единиц S35 был выдан SOMUA летом 1935 года, ещё до завершения испытаний первого прототипа. За исключением первых четырёх машин, серийные танки отличались от прототипа увеличенным диаметром погона башни, что обеспечивало бо́льшую стойкость к попаданиям снарядов и давало необходимое внутреннее пространство для радиста, когда он действовал в роли заряжающего. Производство этой серии было завершено к 26 марта 1936 года, но войсковая эксплуатация выявила многочисленные проблемы с надёжностью танков, для устранения которых требовалось вносить изменения в конструкцию. Первоочередным доработкам подверглись система охлаждения двигателя, трансмиссия и ходовая часть.

Планы закупки вооружений на 1936 год предусматривали закупку ещё 600 новых танков, что позволило бы укомплектовать три лёгких механизированных дивизии. Однако из-за высокой цены танка S35 заказ пришлось сократить вдвое — до 300 единиц. К 1 сентября 1939 года было выпущено 270 танков, но с началом Второй мировой войны последовали новые срочные заказы, и темпы производства резко ускорились. С целью заменить H35 в лёгких механизированных дивизиях был выдан дополнительный заказ на 100 танков, к концу года увеличившийся до 324 машин, включая 50 танков из довоенного заказа. Также планировалось с 451-го серийного танка перейти на производство улучшенной модификации, получившей обозначение S40, но этой цифры так и не удалось достичь, даже несмотря на то, что с января 1940 года выпуск танков вёлся с опережением графика в среднем на треть. Чем хуже становилось положение французских войск на фронте, тем более широкий спектр мер принимался для обеспечения увеличения выпуска танков. Была даже послана комиссия в США с предложением о размещении заказа на 2000 S 40 на американских предприятиях, однако ощутимых результатов переговоры не дали. Всего ко времени капитуляции Франции 22 июня 1940 года было выпущено 427 серийных S35. Имеются также данные о производстве некоторого количества S 35 уже для немцев, скорее всего, из оставшихся на заводах заделов комплектующих.

Описание конструкции

Танк S35 имел классическую компоновку, с расположением моторно-трансмиссионного отделения в кормовой, а отделения управления и боевого отделения — в лобовой части корпуса. Экипаж танка состоял из трёх человек: механика-водителя и радиста, размещавшихся в отделении управления, и находившегося в одноместной башне — командира танка, выполнявшего также функции стрелка. Радист также мог выполнять функции заряжающего, переходя со своего рабочего места в боевое отделение.

Броневой корпус и башня

S 35 имел дифференцированную противоснарядную броневую защиту. Корпус танка выполнялся методом литья из гомогенной броневой стали и состоял из четырёх частей: «ванны» корпуса (до уровня надгусеничных полок), собранной из двух соединяющихся по продольной оси частей, и двух верхних частей — кормовой, закрывающей моторно-трансмиссионное отделение, и лобовой, закрывающей отделения управления и боевое. Соединение частей осуществлялось при помощи болтов. Толщина бронирования «ванны» корпуса составляла 36 мм в скруглённой лобовой части (имевшей угол наклона не более 30° к вертикали), 25 мм в бортах (дополнительно прикрытых 10-мм экранами над ходовой частью), а в корме — 25 мм под наклоном в 30° в нижней части, и 35 мм в вертикальной верхней части. Лоб верхней половины корпуса имел толщину 36 мм и состоял из скруглённой нижней части (в основном имевшей углы наклона 45° и более), и расположенной под углом 22° наклонной верхней части. Борта верхней половины имели толщину в 35 мм (при угле наклона 22°), а корма — 25 мм (при наклоне в 30°). Толщина днища корпуса составляла 20 мм, крыши корпуса — от 12 до 20 мм (при угле наклона в 82° над моторным отделением). Измерения трофейного S35, проводившиеся в СССР на полигоне в Кубинке, давали бо́льшие результаты: 45 мм для лобовой части и 40—45 мм для бортов.

На первых четырёх серийных S35 устанавливалась башня модели APX1, ранее опробованная на танках B1 и D2. На все последующие машины устанавливалась башня модели APX 1 CE (фр. Chemin Elargi), отличавшаяся увеличенным диаметром башенного погона. Как и корпус, башня выполнялась цельнолитой. Толщина лба башни составляла 56 мм в вертикальной части, бортов и кормы — 46 мм (при наклоне в 21° к вертикали). Литые маски орудия и пулемёта имели толщину до 56 мм. Толщина крыши башни составляла 30 мм (при наклоне от 72 до 90°). Ориентировочный поворот башни осуществлялся при помощи электропривода. Точное же наведение в горизонтальной плоскости осуществлялось вручную при помощи винтового механизма. Для удобства работы командир танка имел вращающееся сиденье, закреплённое на полу боевого отделения.

Посадка и высадка экипажа осуществлялись через люк в левом борту корпуса и дополнительный люк в кормовой части башни. Также в полу боевого отделения имелся люк для экстренной эвакуации. Доступ к агрегатам двигателя и трансмиссии мог осуществляться через люки в крыше моторно-трансмиссионного отделения, а также бортах и корме корпуса. Для полного технического обслуживания или замены этих агрегатов требовалось полное снятие всей кормовой верхней части корпуса. Вентиляция моторно-трансмиссионного отделения осуществлялась через решётки в его крыше. Танки первой серии имели также бронированные решётки в бортах кормовой части корпуса, ликвидированные на последующих машинах для повышения снарядостойкости.

Вооружение

Основным вооружением S35 являлась 47-мм полуавтоматическая нарезная пушка SA 35 U34. Орудие имело длину ствола в 32 калибра (1504 мм), что позволяло его бронебойному снаряду достигать начальной скорости 671 м/с. По французским данным, на дистанции в 400 метров бронебойный снаряд пробивал броню толщиной до 35 мм, немецкие же испытания захваченных орудий показывали более высокие результаты. Вспомогательное вооружение танка составлял 7,5-мм пулемёт mle.1931. Пушка и пулемёт размещались в лобовой части башни справа и слева соответственно, в независимых установках на общей оси качания. Вертикальная наводка орудия осуществлялась в пределах от −18° до +20° при помощи винтового механизма, а горизонтальная — поворотом башни, обеспечивавшей круговой обстрел. Установка пулемёта позволяла производить его независимую наводку в пределах ±10°. Хотя вертикальная наводка пушки и пулемёта могла осуществляться отдельно, для стрельбы из орудия они должны были соединяться вместе при помощи системы тяг, поскольку оба вида вооружения имели только одно средство наведения. Таковым являлся телескопический прицел с увеличением 4×, установленный над пулемётом. Ещё один дополнительный пулемёт для противовоздушной обороны мог размещаться на турели на крыше башни над кормовым люком. Боекомплект пушки составлял 118 унитарных выстрелов с бронебойными и осколочными снарядами, боекомплект пулемёта — 2200 патронов (в 15 дисковых магазинах по 170 штук). Ряд источников также указывает на боекомплект в 108 унитарных выстрелов и 3000 патронов к пулемёту (в 20 магазинах по 150 штук). Размещался боекомплект на стеллажной укладке по правому борту боевого отделения.

Боеприпасы 47-мм пушки SA 35 U 34
Тип снаряда	Марка	Масса выстрела, кг	Масса снаряда, кг	Масса ВВ, г	Дульная скорость, м/с
бронебойный остроголовый сплошной с защитным наконечником, трассирующий	Boulet de rupture mle.1935		1,50	—	671
бронебойный остроголовый трассирующий	Pzgr.176(f)		1,62	н/д	660
стальная осколочная граната	Obus explosif Mle.1932		1,42	142	590

Таблица бронепробиваемости для SA 35 U 34
Снаряд \ Расстояние, м	100	500	1000	1500
Boulet de rupture mle.1935 (угол встречи 30°)		40
Pzgr.176(f) (угол встречи 30°)	39	33	26	20
Данные по немецкой методике измерения бронепробиваемости. Следует иметь в виду, что в разное время и в разных странах использовались различные методики определения бронепробиваемости. Как следствие, прямое сравнение с аналогичными данными других орудий часто оказывается невозможным либо некорректным.

Средства наблюдения и связи

Механик-водитель для наблюдения за местностью в небоевых условиях использовал смотровой лючок в лобовой части корпуса. В боевой обстановке для этой цели ему служили три смотровые щели в крышке смотрового лючка и по бокам от него, дававшие ограниченный обзор лобового сектора и частичный — бортового. Радист имел только одну смотровую щель в лобовой части корпуса. Все смотровые щели были снабжены защитным стеклом с внутренней стороны, однако броневых заслонок не имели. Более развитыми средствами наблюдения располагал командир танка. Помимо прицелов орудия и пулемёта, он имел два смотровых лючка в бортах башни, со смотровыми щелями в крышках. Кроме того, на крыше башни имелась вращающаяся командирская башенка с закрываемым броневой заслонкой бинокулярным перископическим смотровым прибором, обеспечивавшим поле зрения в 18° при увеличении в 4×. Также в распоряжении командира было два «эпископа» — бинокулярных смотровых окошка с защитными стёклами с внутренней стороны, закрывавшимися броневыми заслонками, однако вести наблюдение стоя в люке, как на подавляющем большинстве танков других стран, командир не мог.

Хотя изначальный проект предусматривал оснащение всех S35 радиостанциями для внешней связи с включением в их экипаж отдельного радиста, предназначенная для линейных танков радиостанция ER 28 до капитуляции Франции в 1940 году так и не была запущена в производство. Радиостанциями стандартно оснащались лишь командирские машины: танки командиров взводов — ER 29, командиров эскадронов — одновременно ER 29 и ER 26 ter, а танки полковых и вышестоящих командиров — ER 27. ER 29 могла работать как в телефонном, так и в телеграфном режиме, снабжалась ларингофоном и обеспечивала связь на расстоянии до 5 км на ходу. ER 26 ter имела значительно бо́льшую мощность и могла обеспечивать связь на расстоянии до 30 км на ходу и до 60 км с места. Для линейных же танков единственным способом связи оставалась флажковая сигнализация. Каких-либо средств внутренней связи на танках не имелось.

Двигатель и трансмиссия

На S35 устанавливался V-образный 8-цилиндровый карбюраторный двигатель жидкостного охлаждения модели 190CV V8, имевший рабочий объём в 12 666 см³ и развивавший максимальную мощность в 190 л. с. при 2000 об./мин. Двигатель располагался в моторном отделении вдоль продольной оси танка, а два протектированных топливных бака (основной, ёмкостью 310 л, и резервный, ёмкостью 100 л) располагались справа от него. Также на правом борту танка могли устанавливаться до четырёх внешних топливных баков. Радиатор размещался над трансмиссией справа, тогда как его вентилятор располагался напротив него.

Трансмиссия S35 включала в себя:

• Двухдисковый главный фрикцион сухого трения,
• Полукарданный вал, соединявший главный фрикцион и коробку передач,
• Пятискоростную механическую коробку передач,
• Планетарный механизм поворота по типу двойного дифференциала, конструктивно объединённый в блок с коробкой передач,
• Два бортовых фрикциона сухого трения,
• Две бортовые передачи,
• Бортовые барабанные тормоза.

Управление танком осуществлялось, вместо традиционных рычагов, при помощи рулевого колеса, соединённого тросами с бортовыми фрикционами. Для управления тормозами танка у водителя имелся гидравлический сервопривод.

Ходовая часть

Ходовая часть S35 применительно к одному борту состояла из девяти одиночных необрезиненных опорных катков малого диаметра, ленивца, ведущего колеса, двух поддерживающих роликов и двух направляющих полозьев, поддерживавших верхнюю ветвь гусеницы. Из девяти опорных катков, восемь были сблокированы по четыре в две тележки. Каждые два катка объединялись на концах балансиров, которые, в свою очередь, крепились шарнирно на других балансирах, сблокированных на шарнирах попарно по «ножничной» схеме с горизонтальной листовой рессорой. Кормовой каток имел индивидуальную подвеску на отдельном рычаге, с подрессориванием наклонной цилиндрической пружиной. На передней тележке подвески также имелся масляный амортизатор. Гусеницы S35 — стальные, мелкозвенчатые, цевочного зацепления, шириной 360 мм. Гусеницы не имели гребней, в качестве направляющей на них служил жёлоб в центре трака, по которому проходили реборды опорных катков. На танках первой серии каждая гусеница состояла из 144 траков с шагом 75 мм, на поздних — из 103 с шагом 105 мм.

Специальное оборудование

Новшеством для своего времени являлась установка в моторном отделении S35 автоматической системы пожаротушения. Система состояла из трёх огнетушителей, содержавших по литру метилбромида, при обнаружении пожара распылявшегося в районах наиболее вероятного его возникновения.

Дальнейшая модернизация — S40

S40 — средний танк, дальнейшее развитие конструкции S35, часть недостатков которого была бы устранена на новом танке. В первую очередь, S40 предполагал принципиально иную технологию производства и сборки броневого корпуса и башни — вместо скрепления литых деталей болтами вводилась сварка корпуса и башни в основном из катаных бронеплит, что было новшеством для французского танкостроения. Помимо этого, на танк должен был устанавливаться новый дизельный двигатель с рабочим объёмом 13 700 см³ и мощностью 219 л. с. при 2000 об./мин. Ходовая часть также претерпевала ряд изменений — в частности, ленивец для повышения проходимости выносился вперёд и выше по сравнению с S35. Также добавлялся ещё один опорный каток, работавший только при преодолении танком препятствий. Проблема функциональной перегруженности экипажа танка оставалась нерешённой. Первоначально планировалось, что S40 заменит S35 на сборочных линиях в 1941 году. С началом войны и убыстрением темпов производства было решено перейти на S40 уже с 451-й серийной машины, однако и этого сделать не удалось, так как к моменту капитуляции Франции были собраны только 427 танков S35.

Машины на базе S35

SAu 40 — самоходная артиллерийская установка (САУ) на базе S35. Была разработана фирмой SOMUA в 1935—1937 годах по заказу кавалерии и, наряду с базовым танком, предназначалась для оснащения лёгких механизированных дивизий и поддержки их танков. САУ имела новую верхнюю лобовую часть броневого корпуса, с установленной в ней 75-мм пушкой mle.1929 с ограниченными углами наведения. Также в лобовой части устанавливалась одноместная башенка с 7,5-мм пулемётом.

Первый прототип SAu 40 (на шасси S40) был собран в 1937 году, но орудие для него было готово только к 1939 году. Заказ на серийное производство SAu 40 был выдан в октябре 1939 года, однако число выпущенных САУ неизвестно. Достоверно установлено, что прототип, а по некоторым данным, ещё до четырёх экземпляров SAu 40, был отправлен на фронт в июне 1940 года и использовался в боевых действиях.

Другие проекты САУ на шасси S35, созданные до 1940 года, так и не дошли даже до стадии прототипов. Уже после освобождения Франции, в 1945 году, разрабатывался проект противотанковой САУ на шасси S35, вооружённой 76,2-мм пушкой в легкобронированной открытой сверху рубке. Целью этого проекта, как и ряда параллельно прорабатывавшихся схожих машин на базе других танков, было как можно скорее вооружить французскую армию боеспособной бронетехникой собственной постройки, используя шасси безнадёжно устаревших довоенных танков, однако и этот проект остался лишь на бумаге.

В вермахте, в отличие от большинства трофейной французской бронетехники, S35 для создания САУ не использовался. Основной пошедшей в серию его переделкой стала учебная машина для подготовки механиков-водителей, получившая обозначение Fahrschulwagen mit Somua 35S (f). Конверсия базового танка заключалась в демонтаже верхней лобовой секции корпуса и установке поручневого ограждения отделения управления. Имеются данные о 60 переоборудованных таким образом S 35, однако эта цифра может включать и машины, использовавшиеся в роли тягачей. Помимо этого, в каталогах бронетехники вермахта встречаются упоминания о тягачах и подвозчиках боеприпасов на базе S 35.

Состоял на вооружении

• Франция Франция
• Германия Германия — 297 танков
• Италия Италия — в 1941 году Италия обратилась с просьбой к Германии предоставить для итальянской армии 50 трофейных французских танков, однако фактически немцы поставили только 33 или 32 танка
• Болгария Болгария — 6 или 7 танков
• Венгрия Венгрия — 2 танка
• Югославия Югославия — как минимум один танк

Организационно-штатная структура

В войсках S35 поступали на вооружение лёгких механизированных дивизий и составляли их основную бронетанковую силу. По штатному расписанию лёгкой механизированной дивизии по состоянию на 1939 год S35 наравне с H35 образовывали в её составе «боевую бригаду», состоявшую из двух танковых полков, каждый из которых, в свою очередь, включал в себя два эскадрона, вооружённых S35, и ещё два — с танками H35. Каждый эскадрон имел четыре взвода по пять танков. Таким образом, всего в дивизии насчитывалось 80 S35.

Боевое применение

Французская армия

Первые 50 серийных S35 были переданы кавалерии в 1936 году для прохождения войсковых испытаний, после этого новые танки начали поступать в войска только с 1938 года. S 35 поступали на вооружение 1-й, 2-й и 3-й лёгких механизированных дивизий. На 1 сентября 1939 года армией было принято 246 танков, из которых 191 был распределён в частях по 8 эскадронам, 51 находился в резерве, а ещё 4 пребывали в длительном ремонте. Как наиболее современный и совершенный французский танк, S35 на экспорт не поставлялся. 100 танков пыталась закупить Польша, однако им пришлось довольствоваться лёгкими пехотными R35.

Перед началом Французской кампании 1-я дивизия, составлявшая основную ударную силу 7-й армии, и 2-я и 3-я дивизии в составе Кавалерийского корпуса были переброшены в Бельгию, в район реки Диль. 1-я дивизия, чьей задачей являлась поддержка наступления 7-й армии, выдвинулась на запланированные позиции 11 мая, а 12 мая вступила в бой с германской 9-й танковой дивизией. Отступление бельгийских войск вынудило дивизию отступить к Антверпену, а 16 мая — к Валансьену.

Задачей Кавалерийского корпуса, в который входили 2-я и 3-я дивизии, насчитывавшие в своём составе 74 S35, было замедлить наступление противника до занятия 1-й и 9-й армиями своих позиций. Корпусу удалось удерживать наступление пяти германских дивизий, в том числе 3-й и 4-й танковых дивизий, вплоть до 14 мая, когда, выполнив свою задачу, он отступил на удерживаемые 1-й армией позиции. Вооружённые S35 2-й и 3-й дивизии продемонстрировали в этих боях свои высокие боевые характеристики, нанеся германским танковым дивизиям значительные потери и уничтожив до 64 танков противника, но и сами потеряли около половины своих танков. После этого корпус, выполнив свою задачу, был расформирован, а его дивизии — приданы пехотным корпусам. Командование последних, в свою очередь, в соответствии с пехотной тактикой, раздробило механизированные дивизии на малые подразделения, придав их пехотным дивизиям для их усиления. Ошибочность этого решения вскоре стала очевидна и 2-ю и 3-ю дивизию начали собирать вновь, но времени на это уже не осталось. 17 мая французский фронт оказался полностью прорван и все три дивизии начали постепенное отступление к Дюнкерку, где их личный состав был эвакуирован в Великобританию, бросив свои танки и другую технику.

В начале июня 1940 года они были возвращены во Францию, где 1-я, 2-я и 3-я дивизии были сформированы вновь. Из-за нехватки танков количество S35, как и другой техники, в них было значительно меньше штатного: один танковый полк из 10 S35 и 10 H39 в 1-й и 2-й дивизиях и два эскадрона S35 в 3-й. Помимо них, два эскадрона S35 имел 7-й кирасирский полк, а 3-й кирасирский полк в составе 4-й танковой дивизии имел 39 S35, однако 4-я танковая дивизия была окончательно сформирована только в мае 1940 года и была недостаточно обучена и не полностью укомплектована. Все укомплектованные S35 части с ограниченными успехами продолжали бои с германскими войсками вплоть до капитуляции Франции 25 июня.

После поражения Франции почти вся её бронетехника в Европе, за исключением небольшого количества бронеавтомобилей, перешла к Германии, но в 1941 году правительству Виши всё же удалось, под предлогом обороны от сил антигитлеровской коалиции, убедить немцев выделить французским силам в Северной Африке эскадрон современных танков в дополнение к уже имевшимся там устаревшим. 12-я автономная группа (фр. Groupement Autonome des Chasseurs d’Afrique) была сформирована 1 сентября 1941 года, получив 23 S35, прибывших в Африку 19 июля того же года. На стороне немцев группа в боях участия не принимала, и лишь после того, как вишистские силы в Северной Африке встали на сторону антигитлеровской коалиции, она была направлена на фронт Тунисской кампании. В её ходе S35 пришлось иметь дело уже со значительно более современными германскими танками, такими, как PzKpfw IV с длинноствольной 75-мм пушкой, не имевший проблем с поражением лобовой брони французского танка, но, несмотря на это, в ходе кампании были потеряны лишь четыре машины.

С высадкой войск антигитлеровской коалиции в Нормандии и началом освобождения Франции были вновь воссозданы французские бронетанковые войска. Наряду с поставленной Великобританией и США бронетехникой, они укомплектовывались и отбитыми у немцев французскими машинами, включая S35. Один S35, отбитый силами Сопротивления, использовался в ходе освобождения Парижа в августе 1944 года, хотя, не имея боеприпасов, служил лишь для поднятия боевого духа. 13-й драгунский полк был воссоздан 7 октября 1944 года, и 20 декабря 1944 года, имея в своём составе 17 S 35, был отправлен на фронт в составе Французских западных сил. В январе — апреле 1945 года полк принимал участие в боях в районе Руайана, а после окончания боевых действий вошёл в состав 3-й танковой дивизии, нёсшей оккупационную службу в Германии, прежде чем был окончательно расформирован в апреле 1946 года.

Германия и другие страны

После капитуляции Франции, Германией было захвачено в общей сложности 297 единиц S35, впоследствии принятых на вооружение Вермахта под обозначением Pz.Kpfw. S35 739 (f). Несмотря на свои недостатки, по своим боевым характеристикам S 35 являлся одним из лучших танков, имевшихся на тот момент в распоряжении Германии.

Как и в случае с другими поставленными на вооружение вермахта иностранными танками, S35 подверглись небольшим переделкам. В частности, верхушка командирской башенки большинства танков была срезана и заменена двустворчатым люком, чтобы дать командиру лучший обзор. Также на танки зачастую устанавливалась стандартная для германских средних танков УКВ-радиостанция FuG 5 с передатчиком мощностью 5 Вт. На оборудованных радиостанцией танках в состав экипажа вводился отдельный заряжающий, размещавшийся на постоянном месте в башне. Кроме этого, часть S35 была переоборудована в командирские танки, на которые устанавливалась дополнительная радиостанция, на корме башни монтировалась рамочная антенна, а пушка заменялась деревянным макетом.

Первые подразделения, укомплектованные Pz.Kpfw. S35 739 (f), были сформированы в конце 1940 — начале 1941 года. Это были 201-й и 202-й танковые полки, каждый из которых состоял из двух батальонов, включавших, в свою очередь, по три лёгкие роты. Кроме того, танками S 35 был укомплектован отдельный 301-й танковый батальон, позднее включённый в состав 202-го полка вместо его второго батальона, отправленного в Финляндию. Помимо подразделений, укомплектованных исключительно танками S35, формировались также смешанные подразделения со взводами танков Hotchkiss H35, в которых S35 выполняли функции командирских машин. В том или ином количестве S 35 состояли на вооружении 100-го, 203-го и 204-го танковых полков, а также 202-го, 205-го, 206-го, 211-го, 212-го, 213-го, 214-го и 223-го отдельных танковых батальонов.

Как и другая трофейная французская бронетехника, первоначально S35 использовались лишь на второстепенных направлениях и в антипартизанских операциях, в основном — на территории Югославии. Пятнадцать S35 использовались в составе бронепоездов № 26 — № 30, часть из которых применялась на советско-германском фронте. После значительных потерь, понесённых германскими бронетанковыми войсками в ходе операции «Барбаросса», S35 начали поступать на вооружение фронтовых танковых дивизий, выведенных в тыл во Францию для переоснащения.

Кроме того, незначительное число снятых с S35 башен использовались в укреплениях «Атлантического вала».

По состоянию на 1 июля 1943 года, в действующих частях насчитывалось 144 танка S35, из которых 67 находились во Франции, 43 — в Югославии, по 16 — в Норвегии и Финляндии и 2 — в составе группы армий «Центр». С октября 1943 года в частях, ведущих борьбу с партизанами на территории Югославии, S35, наравне с остальной трофейной французской бронетехникой, были в основном заменены захваченными итальянскими машинами, так что к 1944 году большинство S35 оказалось сосредоточено на территории Франции. Когда в июне 1944 года началась высадка союзных войск в Нормандии, на её отражение были брошены все имевшиеся силы, в том числе подразделения оккупационных сил во Франции и находившиеся на переформировании танковые дивизии, укомплектованные S35. Большинство S35 было при этом потеряно, однако отдельные танки ещё оставались в строю. Так, на 30 декабря 1944 года в действующих частях насчитывалось 12 машин этого типа, и даже на 26 марта 1945 года 5 из них всё ещё оставались в строю.

По разным данным, от 40 до 70 танков S35 были переданы Германией своим союзникам. В частности, Италия запрашивала у Германии 50 S35 для отправки в Северную Африку, однако достоверно известно о доставке только 32 танков, причём без запаса запчастей. Батальон, вооружённый этими танками, перебросили в Сицилию, однако в итоге он был расформирован, так и не приняв участия в боях. Помимо этого, в 1943 году 6 или 7 танков были переданы Болгарии, однако уже в сентябре 1944 года они были возвращены немцам. Ещё два командирских S 35 в 1942 году были отправлены в Венгрию, по всей видимости, для использования вместе с полученными ею же от немцев H35 и H39. Наконец, по меньшей мере один S 35 был захвачен югославскими партизанами и использовался ими, будучи перевооружён британской 57-мм пушкой QF 6 pounder в увеличенной маске орудия.

Оценка машины

Благодаря сбалансированному сочетанию сравнительно высоких для своего времени огневой мощи, защищённости и подвижности, S35 оценивался многими историками как один из лучших танков в мире к началу Второй мировой войны, а также наиболее удачный французский танк того периода. Но вместе с тем, ему был свойственен ряд недостатков, значительно снижавших его эффективность.

Конструкция

Наиболее существенным недостатком конструкции S35 - как и многих других французских танков и, в меньшей степени, советского Т-34-76 - являлась функциональная перегруженность командира танка, которая была вызвана применением одноместной башни. В тех случаях, когда радист был занят выполнением своих основных обязанностей, командир был вынужден в одиночку одновременно производить поиск целей, оценивать боевую обстановку, наводить и перезаряжать орудие и координировать действия экипажа. Это приводило как к уменьшению возможности экипажа оперативно реагировать на изменения боевой обстановки, так и снижению огневой мощи танка. Даже если радист брал на себя функции заряжающего, это лишь немногим улучшало ситуацию, поскольку командир мог одномоментно заниматься лишь одним из двух — либо наводить орудие, либо наблюдать за местностью через командирскую башенку.

Дополнительно эффективность танка снижалась отсутствием эффективных средств связи на уровне взвода. Предназначенные для линейных танков маломощные радиостанции ER 28 к 1940 году так и не были запущены в производство. Наличие же радиостанций на командирских танках исправляло ситуацию лишь частично, поскольку единственным средством передачи приказов подчинённым машинам оставалась флажковая сигнализация, обычно весьма малоэффективная в боевой обстановке. Даже установленные на танках командиров взводов радиостанции ER 29, предназначенные для связи на уровне батальона, не совсем отвечали требованиям маневренного боя, так как отличались недостаточной мощностью передатчика. В результате, связь могла нарушаться даже незначительными препятствиями, такими, как стена или лесополоса.

Конструкция сблокированной подвески, унаследованная S35 ещё от «Виккерса-шеститонного», также мало подходила для столь скоростной машины. Другим недостатком ходовой части S35 было низкое размещение ленивца, что существенно снижало проходимость танка, особенно в плане преодоления вертикальных препятствий. В доработанной ходовой части S;40 эта проблема была в основном решена, однако он так и не поступил в производство. Дополнительно снижал проходимость сравнительно высокий центр тяжести узкого танка, повышавший шансы опрокидывания. При этом, несмотря на невысокую удельную мощность, S35 отличался сравнительно высокой средней скоростью движения. Максимальная же скорость по шоссе доходила до 37—40, а по некоторым данным — даже до 45 км/ч.

Свои как преимущества, так и недостатки, имела и литая конструкция корпуса и башни. Применение крупных цельнолитых деталей было более технологичным по сравнению со сборкой клёпаных корпусов из многочисленных катаных бронеплит, однако перед сварными корпусами существенных преимуществ в этой области уже не имело, что повлекло переход к сварному корпусу и башне моделей S40. Неизбежно меньшая снарядостойкость литой броневой стали по сравнению с катаной отчасти компенсировалась сокращением ослабленных зон в местах соединения деталей, хотя проходящая через весь корпус щель между верхней и нижней его половинами в S35, тем не менее, оставалась. Кроме этого, цельная верхняя кормовая часть корпуса должна была сниматься для технического обслуживания или замены агрегатов двигателя и трансмиссии, что являлось сложной задачей, особенно в полевых условиях. На первых 50 серийных танках для обеспечения доступа к двигателю требовались почти сутки (23 ч 30 мин) и усилия шести механиков. На последующих серийных танках это время сократили до 13 часов, но оставалась необходимость в кране грузоподъёмностью в несколько тонн.

Оценка боевого применения

В отличие от основной массы пехотных танков, рассеянных по многочисленным частям, S35 концентрировались в лёгких механизированных дивизиях кавалерии, что значительно повышало их боевую эффективность. Вместе с тем, подготовка многих экипажей, особенно в сформированных уже в ходе войны подразделениях, была невысокой. Порядка 80 % танковых командиров попадали в танковые части из традиционных кавалерийских, получив лишь минимальную подготовку. Как писал в своих мемуарах Шарль Де Голль, командовавший в то время 4-м кирасирским полком, командиры экипажей к началу боевых действий ещё никогда не стреляли из орудий, а опыт вождения танка у механиков-водителей не превышал четырёх часов. Всё это усугублялось проблемами со снабжением, в результате которых некоторые вновь сформированные подразделения к началу боевых действий не получали радиостанций даже к командирским машинам, бронебойных боеприпасов, а порой — даже спусковых механизмов для пушек.

Вместе с тем, несмотря на все перечисленные выше проблемы, S35 по меркам 1940 года отличался сравнительно высокими характеристиками вооружения и броневой защиты. 47-мм пушка SA 35 U 34 была способна эффективно поражать любые типы немецких танков, толщина брони которых в период Французской кампании не превышала 30 мм. При этом в её боекомплекте имелся сравнительно эффективный осколочный снаряд, вдвое превосходивший по заряду взрывчатого вещества советский 45-мм О-240 и уступавший в то время лишь снарядам 75-мм или 76-мм орудий.

Что до бронирования S35, то оно, как и у большинства других французских танков, имело толщину вертикальных поверхностей корпуса около 40 мм и рассчитывалось на защиту от противотанковых орудий первого поколения, имевших калибр около 37 мм. В целом, в ходе Французской кампании такой уровень бронирования показал себя вполне достаточным для защиты от основной германской противотанковой пушки — 37-мм PaK 35/36 на нормальных дистанциях боя.

Аналоги

По состоянию на 1936—1939 годы аналогов у S35 среди современных ему танков других стран фактически не было. Ни в одной стране мира, за исключением Франции, не имелось состоявших на вооружении и в серийном производстве машин массой около 20 тонн с мощным вооружением и противоснарядным бронированием, предназначенных для применения в механизированных частях и соединениях. Поэтому с большой долей условности аналогами SOMUA S35 можно считать крейсерские, кавалерийские или быстроходные танки, наиболее близкие к нему по своему назначению. Современниками S35 в этой категории являются британский Cruiser Mk.I и советский БТ-7. Немецкий средний танк PzKpfw III на ранних этапах своего развития тоже испытал сильное влияние концепции «кавалерийского» танка, хотя и отошёл от неё впоследствии.

Британский Cruiser Mk.I по подвижности был в целом равноценен французскому танку, но имел лишь лёгкое противопульное бронирование, уязвимое даже для крупнокалиберных пулемётов и противотанковых ружей, кроме того его пушка вообще не комплектовалась осколочным снарядом. Преимуществами Cruiser Mk.I над S35 были несколько большие противотанковые возможности его 40-мм пушки QF 2 pounder, способность сосредоточить в лобовом секторе огонь трёх пулемётов с независимой наводкой, а также полное разделение функций экипажа в трёхместной башне. Вооружённые Cruiser Mk.I подразделения имели бо́льшую гибкость в своём боевом применении за счёт радиофикации всех танков.

Советский колёсно-гусеничный БТ-7, как и Cruiser Mk.I, был значительно легче S35 и имел противопульное бронирование, будучи примерно равноценен S35 в огневой мощи, разделении функций экипажа и средствах наблюдения и связи. Однако БТ-7 значительно превосходил S35 в подвижности даже на гусеничном ходу.

PzKpfw III, ставший непосредственным противником S35 во время Французской кампании, значительно превосходил французский танк в разделении функций экипажа и оснащённости средствами наблюдения и связи, а также имел лучшую подвижность. Вместе с тем, немецкий танк в то время уступал в мощности вооружения и имел лишь противопульное бронирование, хотя и более мощное, чем на Cruiser Mk.I и БТ-7. Однако PzKpfw III имел значительно бо́льший потенциал развития и модернизации, в дальнейшем позволивший ему значительно превзойти и S35, и так и не сменивший его S40, как в огневой мощи, так и в защищённости.

С 1938 года в СССР началась разработка новых образцов техники, которые в перспективе должны были сменить в механизированных корпусах БТ-7. Для них специально оговаривалось требование противоснарядного бронирования. При этом один из ведущих конструкторов С. А. Гинзбург подчёркивал необходимость заимствования достижений французской школы танкостроения, одним из которых являлся SOMUA S35. Первой попыткой на этом пути стал Т-111, но он оказался очень дорогим и чрезмерно переутяжелённым — его масса превысила 28 тонн. Последующие опытные образцы — колёсно-гусеничный танк А-20 и гусеничный Т-126(СП), разработанные на замену БТ-7 — по ряду своих характеристик были уже очень близки к S35, но в серию по различным причинам так и не пошли.

Таким образом, несмотря на свои недостатки, начиная с момента своего появления в 1936 году и вплоть до начала серийного производства Т-34 в сентябре 1940 года S35 являлся единственным крейсерским/средним танком в мире, имевшим как противоснарядное бронирование, так и сравнительно мощное вооружение.

Сохранившиеся экземпляры

По состоянию на 2009 год, в музеях сохранилось по меньшей мере четыре экземпляра S35, основную часть которых составляют модифицированные вермахтом машины, с люком командирской башенки:

• Россия Россия — Бронетанковый музей в Кубинке
• Великобритания Великобритания — Танковый музей в Бовингтоне
• США США — музей Абердинского полигона, единственный сохранившийся S35, не модифицированный вермахтом
• Франция Франция — Танковый музей в Сомюре, единственный S35, находящийся в ходовом состоянии

S35 в массовой культуре

В модельной индустрии S35 представлен сравнительно слабо. Масштабные модели S35 выпускались рядом производителей в различных масштабах, но единственными всё ещё производящимися пластиковыми моделями в наиболее распространённых масштабах 1:35 и 1:72 является продукция французской фирмы Heller SA. В 2015 японская фирма Tamiya выпустила Kit No. 35344 - Somua S35 (масштаб 1/35). Помимо этого, отдельными фирмами выпускаются модели S35 из эпоксидной смолы в масштабе 1:35 и наборы дополнительной деталировки для моделей в этом масштабе. В ряде изданий модельной и военно-исторической направленности также публиковались чертежи для самостоятельной постройки модели.

В компьютерно-игровой индустрии S35 представлен в ряде программных продуктов, например, военной игре «Вторая мировая», получившей высокие оценки критиков за реалистичность. Кроме того, танк присутствует в стратегиях реального времени «Блицкриг» и «Блицкриг II». Как и в реальности, в этих играх танк весьма эффективен в бою против всех образцов германской бронетехники того периода. Помимо Французской кампании 1940 года, в дополнениях к «Блицкригу» танк S35 присутствует и в трофейном немецком варианте (в основном — в миссиях, посвящённых партизанской войне). Также танк (как в оригинальном варианте, так и в виде трофейной немецкой модели) и самоходки SAu 40 (в виде оригинальной французской модели) и S35 CA (послевоенный проект противотанковой САУ с 76,2-мм пушкой на шасси S35) присутствуют в MMO-игре «World of Tanks».

Литература

• Ю. Спасибухов. Французские танки второй мировой войны / М. Барятинский. — М.: Моделист-конструктор, 2004. — Т. 1. — 32 с. — (Бронеколлекция № 3 (54) / 2004). — 3000 экз.
• М. Коломиец, И. Мощанский. Бронетанковая техника Франции и Италии 1939—1945 / М. Барятинский. — М.: Моделист-конструктор, 1998. — 32 с. — (Бронеколлекция № 4 (19) / 1998).
• Бронетехника Франции 1940 г. — Рига: Tornado Publications, 1997. — 43 с. — (Армейская серия № 16).
• P. Danjou. L’Automitrailleuse de Combat Somua S 35. — Ballainvilliers: Editions du Barbotin, 2004. — 50 с. — (Trackstory № 1). — ISBN 2-95209-880-8.
• J. Bingham. Chars Hotchkiss, H 35, H 39 and Somua S 35 / D. Crow. — Виндзор: Profile Publications, 1971. — 20 с. — (AFV Weapons № 36).
• P. Chamberlain, H. Doyle. Encyclopedia of German Tanks of World War Two. A complete illustrated history of German battle tanks, armoured cars, self-propelled guns and semi-tracked vehicles, 1933—1945 / T. L. Jentz. — London: Arms and Armour Press, 1978. — 272 с. — ISBN 0-85368-202-X.
• W. J. Spielberger. Beute-Kraftfahrzeuge und -Panzer der deutschen Wehrmacht. — Штутгарт: Motorbuch Verlag Stuttgart, 1992. — 323 с. — (Militärfahrzeuge № 12). — ISBN 3-61301-255-3.

Ссылки

• [www.chars-francais.net/new/index.php?option=com_content&task=view&id=16&Itemid=36 1935 AMC SOMUA S 35] (фр.). Chars Français. Проверено 3 января 2009. [www.webcitation.org/5w4tmM0xt Архивировано из первоисточника 28 января 2011].
• М. Барятинский. [armor.kiev.ua/Tanks/WWII/france/ Поразительная недальновидность (часть II)] (рус.). Моделист-Конструктор, 1994, № 7. Проверено 7 февраля 2009. [www.webcitation.org/5w4ttKj7q Архивировано из первоисточника 28 января 2011].

Отрывок, характеризующий S35 (танк)

– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.