SA-3 (Аполлон)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
<tr><th colspan="2" cellspacing="0" cellpadding="2" style="background:#b0c4de; text-align: center">Эмблема</th></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">
</td></tr> <tr><th colspan="2" cellspacing="0" cellpadding="2" style="background:#b0c4de; text-align: center">Связанные экспедиции</th></tr> <tr><td colspan="2">
SA-3
Общие сведения
Полётные данные корабля
Название корабля SA-3 (Аполлон)
Ракета-носитель Сатурн-1
Стартовая площадка База ВВС США на мысе Канаверал LC-34
Запуск 16 ноября 1962
17:45:02 UTC
Выход на орбиту Суборбитальный
Посадка 16 ноября 1962
17:49:54 UTC
Длительность полёта 4 мин 52 сек
Апогей 167,22 км
Масса кг
Полётные данные экипажа
Предыдущая Следующая
SA-2 SA-4

</td></tr>



«SA-3» (Сатурн-Аполлон—3) — третий старт ракеты-носителя Сатурн-1, проводившийся в рамках программы Аполлон, и второй запуск по программе «Большая вода - 2».





Предыстория

Компоненты ракеты-носителя Сатурн-1 были доставлены на мыс Канаверал баржой 19 сентября 1962 года, но установка первой ступени ракеты-носителя на стартовый стол была отсрочена до 21 сентября из-за тропической депрессии, прошедшей над Флоридой. Габаритно-весовые макеты второй и третьей ступеней (S-IV и S-V) и полезный груз были смонтированы на ракете-носителе 24 сентября. 31 октября был залит водяной балласт в макеты второй и третьей ступеней, а 14 ноября — горючее RP-1[1] в первую ступень.

Перед запуском директор Базы ВВС США на мысе Канаверал Курт Дебус попросил директора Центра космических полетов имени Маршалла Вернера фон Брауна, курировавшего проект Сатурн, чтобы из-за напряжённой международной ситуации (продолжался Карибский кризис), никого, кроме специалистов NASA, на стартовой площадке не было[2].

Старт

Полёт Сатурн-Аполлон-3 начался в 17:45:02 16 ноября 1962 г., с задержкой на 45 минут из-за перебоя в электропитании вспомогательного оборудования. Впервые ракета Сатурн-1 была запущена с предельной заправкой — около 340 000 кг топлива.

Четыре из восьми двигателей H-1 первой ступени были отключены через 2 минуты 21,66 секунды после старта на высоте 61,46 км, а четыре оставшихся — ещё через 2 минуты 29,09 секунды на высоте 71,11 км. Двигатели проработали немного дольше, чем было запланировано, разогнав ракету до максимальной скорости 6 511 км/ч. Ракета по инерции продолжала подниматься и через 4 минуты 52 секунды находилась на высоте 167,22 км и на расстоянии 211,41 км от места старта. В высшей точке траектории были подорваны макеты двух верхних ступеней. Первая ступень продолжила полет по баллистической траектории до падения в Атлантический океан в 430 км от стартовой площадки.

Результаты

Главные задачи полёта SA-3 были почти такими же, как и в предыдущих двух пусках Сатурн-1 — прежде всего испытание первой ступени ракеты-носителя (S-I) и её двигателей (H-1). Согласно отчёту NASA, результаты третьего полета были наиболее интересными по четырём направлениям: работа двигателей ракеты-носителя, работа вспомогательного оборудования, аэродинамика ракеты и проект «Хайуотер-2».

Было проверено стартовое оборудование, включая передвижные системы, системы автоматического управления, стартовую платформу и башни техобслуживания. В полете испытывались двигательная установка, конструкция и система управления ракеты-носителя. Показания датчиков подтвердили аэродинамические расчёты. Двигатели работали стабильно и развили тягу, достаточную для подъёма полезной нагрузки с нужной скоростью и по заданной траектории. Также были получены данные о механических напряжениях в конструкции и уровнях вибраций на всех этапах полета. Система управления передавала точную информацию о скорости и пространственном положении ракеты.

Четвёртой целью был проект «Хайуотер-2» — эксперимент, ранее проводившийся на SA-2. Вторая и третья ступени были взорваны для выпуска водяного балласта, что позволило учёным исследовать природу ионосферы Земли, образование облаков и поведение льда в космосе[2].

Напишите отзыв о статье "SA-3 (Аполлон)"

Примечания

Отрывок, характеризующий SA-3 (Аполлон)

[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.