SMS Ariadne (1900)
Корабль его величества «Ариадне» — пятый корабль из десяти крейсеров типа «Газелле» построенных для Императорского германского флота. Был заложен в 1899 году на АГ Везер в Бремене, спущен на воду в августе 1900, вошёл в состав Флота открытого моря в мае 1901. Они были вооружены десятью 105-мм орудиями главного калибра и двумя 45-м торпедными аппаратами. Мог развивать ход 21,5 узла (39,8 км/ч).
Большую часть службы корабль прошёл в разведывательных силах Флота открытого моря. После начала Первой мировой войны, в августе 1914, участвовал в патрулировании Гельголандской бухты. 28 августа британский королевский флот атаковал линию патрулей. В последующей битве в Гельголандской бухте «Ариадне» была обстреляна двумя линейными крейсерами и затонула. Около 200 членов её экипажа погибло в бою, только 59 человек были спасены из моря.
Содержание
Описание
«Ариадне» был заложена по контракту «D», корпус был заложен на верфи «АГ Везер» в Бремене в 1899. Спущен на воду 10 августа 1900 года, после чего начались работы по достройке корабля. 18 мая 1901 крейсер вошёл в состав Гохзеефлотте (Флота открытого моря)[1]. Был 105,1 м длиной, 12,2 м шириной, имела осадку в 4,93 м и полное водоизмещение 3017 тонн[2]. Двигательная установка состояла из двух трёхцилиндровых паровых машин. Она развивала мощность в 8 тыс. лошадиных сил (6 МВт), корабль развивал скорость 21,5 узлов (39,8 км/ч). Пар для машины образовывался в десяти угольных водотрубных котлах военно-морского типа. Крейсер мог нести 560 тонн угля, что обеспечивало дальность плавания в 3560 морских миль (6590 км) на ходу 10 узлов (19 км/ч). Экипаж крейсера состоял из 14 офицеров и 243 матросов[1].
Вооружение крейсера составляли десять 105 мм SK L/40 скорострельных орудий на одиночных опорах. Два орудия были размещены рядом на носу, шесть вдоль бортов по три на каждом борту и два бок о бок на корме. Общий боезапас оставлял 1000 выстрелов, по 100 снарядов на орудие. Орудия имели прицельную дальность в 12 200 м. Также корабль вооружён двумя 450 мм торпедными аппаратами с пятью торпедами. Аппараты были установлены в корпусе судна по бортам под водой[3]. Корабль был защищён бронированной палубой толщиной от 20 до 25 мм. Толщина стен рубки составляла 80 мм, орудия были защищены тонкими щитами 50 мм толщины[4].
Служба
После ввода в строй «Ариадне» была приписана к разведывательным силам Гохзеефлотте[3]. В 1905 «Ариадне», крейсера-систершипы «Медуза» и «Амазоне», броненосный крейсер «Принц Генрих» получили назначение в дивизию крейсеров[5]. Всё время службы в мирное время она провела в германских водах. После начала первой мировой войны в августе 1914 «Ариадне» была отозвана из состава флота и приступила к патрульной службе в Гельголандской бухте[3].
23 августа несколько командиров предложили британскому командованию план нападения на линию патрулей с участием в атаке лёгких крейсеров и миноносцев из Гарвического патруля (Harwich Force) под командованием Реджинальда Тиритта. Поддержку кораблям эскадры должны были оказать подлодки, линейные крейсера вице-адмирала Дэвида Битти и приданные ему лёгкие силы. План был одобрен, атака была намечена на 28 августа[6]. Британские силы начали выходить из порта 26 августа, сначала вышли подлодки. На следующее утро в море вышла большая часть надводных кораблей. 7-я эскадра крейсеров, получившая приказ оказывать поддержку Гарвичской эскадре вышла позднее в течение дня[7].
Наутро 28 августа для «Ариадне» пришла смена, она покинула патрульную линию и встала на якорь в устье реки Везер, будучи готова оказать поддержку патрульным крейсерам и миноносцам[8]. Получив известия об атаке британцев «Ариадне» и другие крейсера подняли пары и устремились на помощь немецким патрулям. В 13.40 «Ариадне» повстречалась с крейсером «Штеттин» но менее чем через 20 минут подошли линейные крейсера адмирала Битти, преследующие крейсер «Кёльн» и открыли огонь по «Ариадне». «Ариадне» повернула направо и обратилась в бегство. Она получила несколько попаданий от британцев, один из снарядов угодил в носовое котельное отделение. В угольной яме вспыхнул пожар и пять котлов оказались выведены из строя, скорость крейсера упала до 15 узлов (28 км/ч). Два линейных крейсера подошли ближе и продолжили обстрел с расстояния 3 км (наилучшая дистанция стрельбы по плоской траектории для орудий данного калибра). «Ариадне» вела ответный огонь, но без успеха[9].
Пожар охватил нос и корму корабля. Команда крейсера затопила носовой снарядный погреб, чтобы огонь не добрался до взрывчатки. В 14.15 британцы прекратили огонь и позволили «Ариадне» уйти прочь. Выжившие моряки собрались на баке и готовились покинуть корабль. Вскоре (до 15.00) подошёл крейсер «Данциг» и начал принимать на борт выживших, через некоторое время к спасательным работам присоединился крейсер «Штральзунд». В 16.25 «Ариадне» перевернулась, хотя некоторое время ещё оставалась на плаву[10]. Были спасены девять офицеров (в том числе и капитан). Действия спасателей были осложнены взрывами боеприпасов сложенных на палубе «Ариадне», что не давало подойти лодкам близко к крейсеру[11].
Напишите отзыв о статье "SMS Ariadne (1900)"
Примечания
- Комментарии
Литература
- (1905) «{{{title}}}». The Fortnightly Review (Chapman and Hall, Ltd.) LXXVII.
- Gröner Erich. German Warships: 1815–1945. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1990. — ISBN 0-87021-790-9.
- Halpern Paul G. A Naval History of World War I. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1995. — ISBN 1-55750-352-4.
- Staff Gary. Battle on the Seven Seas. — Barnsley, South Yorkshire: Pen & Sword Maritime, 2011. — ISBN 978-1-84884-182-6.
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий SMS Ariadne (1900)
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
