SMS Emden (1908)
 |
Эту страницу предлагается переименовать в Эмден (крейсер, 1908). Пояснение причин и обсуждение — на странице Википедия:К переименованию/13 апреля 2015.
Возможно, её текущее название не соответствует нормам современного русского языка и/или правилам именования статей Википедии. Не снимайте пометку о выставлении на переименование до окончания обсуждения. Переименовать в предложенное название, снять этот шаблон |
«Э́мден» (нем. SMS Emden; заложен в 1906 году) — немецкий бронепалубный крейсер[4] времён Первой мировой войны. Получил известность благодаря успешным рейдерским действиям против торгового судоходства и военных кораблей союзников в Индийском океане. С 1 августа по 9 ноября 1914 года захватил 23 торговых судна, потопил русский крейсер и французский эсминец[5]. Особо отмечалось строгое соблюдение законов и обычаев войны на море командой и командиром крейсера, гуманное отношение к пленным. В результате действий крейсера не погиб ни один человек из числа команд и пассажиров захваченных торговых судов[6][7].
В бою у Кокосовых островов был уничтожен австралийским крейсером «Сидней».
Содержание
Постройка и служба до Первой мировой войны
6 апреля 1906 года на верфях в Данциге был заложен новый малый крейсер. В момент закладки корабль получил имя «Эрзац-Пфейль». Из-за проблем с финансированием постройка затянулась, и заложенный почти на год позже однотипный крейсер «Дрезден» был спущен на воду раньше. Постройке помогли патриотически настроенные жители города Эмден в Нижней Саксонии, собравшие по подписке 6,8 млн. марок, и в честь жертвователей крейсер был переименован в «Эмден». Корабль был спущен на воду 26 мая 1908 года и зачислен в боевой состав флота 10 июля 1910 года. «Эмден» стал вторым и последним в серии крейсеров типа «Дрезден», а также последним немецким крейсером, оснащённым паровой машиной. На крейсера более поздней постройки, включая однотипный «Дрезден», устанавливались турбины[8].
При ходовых испытаниях на мерной миле крейсер показал максимальную скорость 24 узла. Основным вооружением крейсера были 10 скорострельных 105-мм орудий и два 450-мм торпедных аппарата. Противоминный калибр составляли восемь 52-мм орудий, но по данным некоторых источников они были впоследствии демонтированы[9][10].
Корабль после ввода в строй был отправлен под командованием фрегаттен-капитана Вольдемара Фоллертуна в Циндао, для службы в составе Восточно-Азиатской крейсерской эскадры. По пути в Циндао крейсер посетил Буэнос-Айрес с официальным визитом, приуроченным к столетней годовщине независимости Аргентины, а также Вальпараисо, Таити и на Самоа встретился с флагманским кораблём эскадры, крейсером «Шарнхорст». 17 августа 1910 года корабль прибыл в Циндао. Благодаря изящным обводам крейсер получил прозвище «Лебедь Востока»[10].
С декабря 1910 по март 1911 года крейсер принимал участие в подавлении Сокехского восстания на острове Понапе. В ходе столкновений с восставшими на суше погиб один офицер и были ранены пятеро матросов. Летом 1911 года корабль был вынужден пройти серьёзный ремонт в Циндао после столкновения с японским сухогрузом. Летом 1912 года корабль получил «Приз Кайзера» за артиллерийские стрельбы[11].
В мае 1913 года командиром крейсера был назначен корветтен-капитан Карл фон Мюллер. В августе—сентябре 1913 года «Эмден» принял участие в подавлении Второй китайской революции, действуя на реке Янцзы и обстреливая позиции мятежников в Нанкине и Пекине[12].
20 июля 1914 года крейсерская эскадра ушла в плавание к архипелагу Самоа, оставив «Эмден» в Циндао. Капитан крейсера стал старшим морским офицером немецкой базы. Мюллер получил приказ иметь на борту трехмесячный запас продовольствия и топлива и быть в постоянной готовности к немедленному выходу в море. В случае войны на Мюллера возлагалась ответственность за снабжение эскадры углём, он должен был обеспечить выход в море угольщиков из Циндао, а затем присоединиться к основным силам[13]. 28 июля была получена радиограмма германского Адмиралтейства, в которой сообщалось о неизбежности войны с Великобританией, Францией и Россией, а 30 июля капитан Мюллер, не получивший никаких новых приказов от командира эскадры, адмирала Шпее, принял решение выйти в море[14].
Первая мировая война
Начало военных действий
31 июля 1914 года в 19:00 крейсер покинул Циндао и взял курс на Цусимский пролив. В ночь с первого на второе августа была получена радиограмма о мобилизации армии и флота и объявлении войны России и Франции[15].
Около четырёх утра 3 августа вблизи острова Цусима впереди по курсу был замечен большой пароход и «Эмден», подняв сигнал «немедленно остановиться», начал преследование. Невзирая на предупредительные выстрелы, пароход развил скорость в 17 узлов и, подавая сигналы бедствия, попытался уйти от погони в японские территориальные воды. Когда крейсер открыл огонь на поражение, и снаряды начали рваться непосредственно за кормой, преследуемый пароход остановился. Поднявшаяся на борт призовая команда из 20 вооружённых матросов под командой обер-лейтенанта Юлиуса Лаутербаха установила, что это — пароход русского Добровольного флота «Рязань» с 80 пассажирами[16]. Построенный в 1909 году в Германии на верфи Шихау корабль использовался для регулярного сообщения между Чёрным морем и российским побережьем Тихого океана, однако в случае войны должен был использоваться в роли вспомогательного крейсера, в связи с чем был подготовлен к установкe орудий[17]. «Рязань» стала первым призом, захваченным Германией у Российской империи в Первой мировой войне[18].
Мюллер решил привести захваченный пароход в Циндао для дальнейшего использования в качестве вспомогательного крейсера. На обратном пути на горизонте были замечены дымы движущиеся курсом на юг. Опасаясь, что это французские крейсера «Дюпле» (фр. Dupleix) и «Монкальм» (фр. Montcalm), идущие в сопровождении эсминцев, капитан Мюллер приказал изменить курс, чтобы избежать встречи[19]. Со стороны неизвестных кораблей не было предпринято никаких попыток сблизиться. Некоторые источники утверждают, что это действительно были французские крейсера уклонившиеся от столкновения, ошибочно опознав «Эмден» и «Рязань» как «Шарнхорст» и «Гнейзенау»[20], хотя, скорее всего, ни «Дюпле» ни «Монкальм» вообще не находились в этом районе 5 августа[21].
Утром 6 августа крейсер вместе со своим призом вернулся в Циндао. На «Рязань» были установлены орудия находившегося в порту небоеспособного вспомогательного крейсера «Корморан», после чего 7 августа пароход был введён в состав ВМС также под названием Корморан[17]. «Эмден» вечером 6 августа ушёл из гавани вместе с двумя вспомогательными крейсерами и восемью угольщиками и 12 августа соединился с основными силами эскадры на Маршалловых островах[22]. К этому времени Германия уже находилась в состоянии войны и с Великобританией, а ещё через три дня на стороне Антанты выступила Япония.
13 августа состоялось совещание старших офицеров эскадры, на котором адмирал Шпее объявил, что в связи с большим количеством кораблей противника в Индийском океане и проблемами со снабжением эскадры углём он намеревается совершить переход в Южную Атлантику и развернуть крейсерские действия у берегов Южной Америки. Когда капитану Мюллеру было предложено высказаться, он выразил опасение, что в течение длительного перехода эскадра не сможет достичь существенных результатов, и предложил предоставить хотя бы части лёгких крейсеров действовать в Индийском океане. После того, как предложение было поддержано другими участниками совещания, Шпее приказал капитану «Эмдена» начать самостоятельные рейдерские действия. В подчинение Мюллеру был придан пароход «Маркоманния», груженный 5 тыс. тонн угля[23].
Рейдерские действия в Индийском океане
В Бенгальском заливе
13 августа 1914 года эскадра вышла в море, а в 7:00 следующего дня флагман поднял сигнал «Начинайте отдельное плавание. Желаю полного успеха». Мюллер ответил «Благодарю за доверие. Счастливого плавания и успеха» и, приказав «Маркоманнии» следовать за ним, взял курс на юго-запад[24].
Путь в Индийский океан занял две недели. Ни одно из запланированных рандеву с немецкими угольщиками не состоялось, и крейсер заправился углём с «Маркоманнии» у побережья Тимора. 20 августа германская канонерская лодка «Гейер», шедшая из Танганьики, попыталась установить связь с «Эмденом». Командир «Эмдена» проинформировал командира «Гейера» что будет ожидать «Гейер» у острова Ангаур, но «Гейеру» не удалось добраться вовремя до места встречи, «Эмден» уже ушёл. 28 августа, поставив для маскировки фальшивую четвёртую трубу из досок и парусины (английские лёгкие крейсера были двух- или четырёхтрубными)[25], «Эмден» вошёл в Индийский океан через пролив между островами Ломбок и Бали и направился в Бенгальский залив. Мюллер планировал уничтожить плавучие маяки в устье Ганга, расстроив таким способом судоходство в районе Калькутты.
В течение следующих полутора недель «Эмден» не встретил ни одного судна, до тех пор пока 9 сентября, примерно в 23:00, крейсер не остановил греческий пароход «Понтопорос», следовавший из Бомбея в Калькутту. Греция была нейтральной страной и не участвовала в войне, но груз — 6500 т угля — принадлежал англичанам и был законным призом. Мюллеру удалось убедить капитана «Понтопороса» заключить выгодный фрахтовый контракт с немцами. Для того чтобы гарантировать его соблюдение, на борту была оставлена команда вооружённых матросов[26][27]. Утром следующего дня был замечен пароход, идущий под флагом британского вспомогательного флота. На его палубе были видны надстройки непонятного назначения. После того, как судно было остановлено, выяснилось, что это — английский пароход «Индус» (3413 т) постройки 1904 года. Пароход был переоборудован в войсковой транспорт, а надстройки на палубе оказались стойлами для лошадей[28]. Команда «Индуса» была перевезена на «Маркоманнию», и после того, как всё необходимое (в первую очередь провизия, мыло и сигареты[29]) было перегружено на крейсер, были открыты кингстоны парохода. Мюллер разрешил канонирам «Эмдена» использовать тонущий корабль для тренировки. «Эмден» выпустил 6 снарядов в корпус судна, после чего некоторое время шёл рядом с тонущим «Индусом», чтобы убедиться, что все снаряды поразили предполагаемые цели[30].
11 сентября был задержан и потоплен английский пароход «Лоувет», построенный в 1911 году (6012 т), переоборудованный в войсковой транспорт[31]. Около 22:00 12 сентября был остановлен английский пароход «Кабинга» (4657 тонн, 1907 год). Поскольку согласно судовым документам большая часть груза принадлежала американским владельцам, Мюллер решил не топить пароход, опасаясь возможных реституционных требований с их стороны, а также не желая подвергать риску находящихся на борту женщин и детей. Вместо этого «Кабингу» было решено использовать как плавучую тюрьму, переведя туда пленных с «Маркоманнии»[32].
В течение следующих двух суток были задержаны и потоплены ещё три британских судна: «Кайллин» (1908) с грузом 6 тыс. тонн угля, «Дипломат» (1912 год, 7615 тонн) с грузом чая[33] и «Треббоч», следовавший в Калькутту в балласте. Экипажи судов были переведены на «Кабингу», а 14 сентября Мюллер приказал отпустить переполненный пленными пароход[34]. Через короткое время дозорные крейсера обнаружили ещё одно судно, которое сделало попытку уйти от погони, подавая сигналы бедствия. Пароход остановился только после того, как крейсер открыл огонь на поражение. Абордажная команда установила, что это — судно «Клан Мэфисон» (4775 т), следовавшее в Калькутту с грузом автомобилей, велосипедов и паровых двигателей. Судно затопили, открыв кингстоны и взорвав заряды в трюме[35]. Помимо захваченных британских судов за время действий у Калькутты были остановлены и отпущены два итальянских парохода[36].
После того, как «Кабинга» была освобождена, а «Клан Мэфисон» сумел подать сигналы бедствия, оставаться в районе Калькутты стало небезопасно, и капитан Мюллер направился на юго-восток к Рангуну. 18 сентября «Эмден» встретил судно нейтральной страны, Норвегии, капитан которого согласился доставить пленных в Рангун[37]. На следующий день крейсер взял курс на запад, направляясь к Мадрасу[38].
Бомбардировка Мадраса
22 сентября 1914 «Эмден» приблизился к Мадрасу. В 17 часов «Маркоманния» взяла курс на юг, к заранее условленной точке рандеву у побережья Цейлона, а на крейсере снова установили фальшивую четвёртую трубу, и он направился в гавань Мадраса. Несмотря на военные действия и полученные известия о германском рейдере, все навигационные огни и маяки в гавани действовали, охранения не было, береговые батареи были не готовы к отражению нападения, и «Эмден» беспрепятственно подошёл к берегу на дистанцию в 2800-3000 метров. В 21:45 крейсер включил прожектора и открыл огонь из пяти орудий правого борта по нефтехранилищу. С третьего залпа цель была накрыта и вскоре на месте нефтяных баков возник огромный пожар. За полчаса было сделано около 130 выстрелов, и когда береговая батарея открыла ответный огонь, крейсер выключил прожектор и, прекратив огонь, скрылся во тьме. Батарея успела сделать шесть (по другим данным — девять) выстрелов, но не добилась попаданий[39][40].
Обстрел нанёс сравнительно небольшой материальный ущерб — сгорело 5000 т нефти, но был достигнут огромный пропагандистский и психологический эффект. Европейцы стали покидать город, среди местного населения начались волнения, престижу Британии был нанесён серьёзный урон[39].
После этого инцидента англичане организовали освещение прожекторами всех крупных гаваней, что предотвратило дальнейшие нападения, но, по свидетельству старшего помощника крейсера капитан-лейтенанта Мюкке (нем. Hellmuth von Mücke), значительно облегчило крейсеру навигацию в прибрежных водах[41].
Цейлон, Мальдивы и архипелаг Чагос
После рейда на Мадрас капитан Мюллер решил сменить район действий, и уйти из Бенгальского залива. 23 сентября 1914 года «Маркоманния» была встречена в условленной точке, и оба корабля взяли курс на юго-восток, к Цейлону. Через день, 25 сентября крейсер остановил и потопил очередные призы — английские пароходы «Кинг Ланд» (3650 т), следовавший в балласте в Калькутту, и «Тимерик» (4000 т), идущий в Англию с грузом сахара[42].
Поскольку вход в гавань Коломбо ночью освещалась прожекторами и внезапная атака была невозможна, Мюллер решил направиться к острову Миникой. Рядом с островом проходила важная торговая трасса, а большой маяк служил ориентиром для судов, курсировавших между Аденом и Коломбо. 26 сентября, на пути к Миникою был захвачен «Грайфевел» (4437 т), направлявшийся в балласте в Коломбо. Судно было решено не топить, а использовать для содержания пленных экипажей. На следующий день был остановлен пароход «Бьюреск» (4350 т) с чрезвычайно ценным для рейдера грузом — он был зафрахтован британским Адмиралтейством и перевозил в Гонконг 6600 т первосортного угля для английских боевых кораблей. Этого было достаточно для обеспечения крейсера в течение длительного времени. На следующий день были потоплены ещё два судна, шедшие в балласте из Адена — «Рибера» (3500 т) и «Фойл» (4147 т), также был остановлен и отпущен после досмотра голландский пароход «Диосия»[43]. После этого Мюллер принял решение отпустить «Грайфевел» с пленными и сменить район действий, перебазировавшись к Мальдивским островам[44].
29 сентября остатки угля и смазочных материалов с «Маркоманнии» были перегружены на «Бьюреск», и на следующий день пароход ушёл с новым приказом: встретиться в условленной точке с «Понтопоросом», забрать с него призовую команду и остатки угля, расплатиться с капитаном и отпустить греческое судно, затем запастись пресной водой и продовольствием в одном из нейтральных портов и вернуться к крейсеру. Выполнить приказ «Маркоманния» не смогла, 12 октября, при перегрузке угля суда были обнаружены английским крейсером «Ярмут», «Маркоманния» была затоплена призовой командой, а «Понтопорос» захвачен и приведен в Сингапур[38].
«Эмден» в сопровождении «Бьюреска» взял курс на архипелаг Чагос. По пути крейсер пересёк торговые линии Австралия-Аден и Кейптаун-Калькутта и в течение нескольких дней патрулировал в этом районе, но не встретил никаких судов. 9 октября корабли бросили якорь в бухте острова Диего-Гарсия и команды приступили к перегрузке угля, кренгованию крейсера для очистки подводной части от обрастаний и к переборке и очистке от золы и накипи котлов. На острове находилась маленькая французская колония и фабрика по производству кокосового масла. Никакой связи с внешним миром, кроме судна, заходившего раз в несколько месяцев за продукцией фабрики, у колонистов не было и они ничего не знали о начавшейся войне. Мюллер не стал их информировать, под предлогом того, что его корабль якобы находится в длительном одиночном плавании и также давно не получал новостей. Немецкие моряки починили колонистам сломавшийся моторный бот, офицеры крейсера были приглашены на завтрак к директору фабрики, команда спокойно завершила погрузочные и ремонтные работы[38].
10 октября крейсер покинул гостеприимный островок. Первоначально планировалось направиться к Пенангу, но когда радисты крейсера перехватили радиограмму из Коломбо, в которой сообщалось, что «Эмден» покинул район торговых трасс близ Цейлона и судоходство там безопасно, Мюллер решил взять курс на Миникой. 15 октября крейсер заправлялся углём у Миладу-Маду, самого северного из Мальдивских островов, а вечером того же дня вернулся к берегам Миникоя, откуда ушёл всего две недели назад. В 23:00 было замечено первое судно, оказавшееся британским пароходом «Клан Грант» (3948 т), следовавшим в Коломбо. На судне были обнаружены большие запасы провизии и сигарет, которые было решено перегрузить на крейсер. Погрузку начали на следующий день утром, с парохода были сняты также запасные детали для паровой машины и огнеупорные кирпичи для ремонта котлов крейсера. В разгар работ были замечены мачты приближающегося корабля, сильно раскачивавшиеся на океанской волне. Опасаясь, что это может быть вражеский эсминец, Мюллер приказал приготовиться к бою. Когда расстояние сократилось, загадочный корабль оказался землечерпалкой «Понраббела», следовавшей из Англии в Тасманию. После того, как экипаж был эвакуирован, землечерпалка была пущена на дно тремя орудийными выстрелами, после чего был потоплен и «Клан Грант». Крейсер взял курс на восток и вечером того же дня захватил и пустил на дно ещё один английский пароход — «Бенмор» постройки 1912 года, 4806 т, с грузом автомобилей, моторных лодок и запасных частей[45].
За двое суток 18-19 октября «Эмден» захватил ещё четыре британских судна: только что построенный «Тройлус» (7562 т), следовавший из Коломбо в Англию с грузом меди, каучука и цинка, «Сент Эгберт» (5596 т), следовавший с грузом сахара в Нью-Йорк, «Эксфорд» из Кардиффа, перевозивший 6500 тонн угля для британского флота и «Чилкана» (1910 год, 5220 т) с экипажем из китайских матросов. После того, как с захваченных судов было снято все необходимое, а радиостанция «Чилканы» перенесена на «Эксфорд», «Чилкана» и «Тройлус» были затоплены, «Сент Эгберт», груз которого принадлежал американцам, был отпущен со всеми пленными и получил разрешение следовать в любой порт, кроме Коломбо и Бомбея. «Эксфорд» присоединился к крейсеру в качестве ещё одного угольщика. Часть китайских матросов Мюллеру удалось нанять в качестве кочегаров на «Эксфорд» и «Бьюреск». В сопровождении двух угольщиков крейсер обогнул Цейлон с юга, 22 октября «Эксфорду» было приказано уходить и ждать крейсер в условленной точке, а «Эмден» и «Бьюреск» двинулись в восточном направлении[45].
Рейд на Пенанг
26 октября 1914 года «Эмден» принял уголь у побережья Никобарских островов и расстался со вторым угольщиком, назначив «Бьюреску» место для рандеву и взял курс на Пенанг. Снова была установлена фальшивая четвёртая труба и закончены последние приготовления к бою. Около 5 часов утра 28 октября «Эмден» достиг Пенанга, где, как и в Мадрасе, работали все навигационные огни и маяки, светомаскировка не соблюдалась, стоящие на рейде боевые корабли были освещены. С выключенными огнями и не поднимая флага крейсер подошёл ко входу во внутреннюю гавань и задержался у входного буя, чтобы дать возможность сигнальщикам оценить обстановку. После того, как самый крупный военный корабль был опознан как русский бронепалубный крейсер «Жемчуг» он был избран мишенью для первой атаки[46].
Приблизившись к «Жемчугу» неопознанным на дистанцию 800 метров, «Эмден» поднял германский флаг, выпустил торпеду и открыл огонь из орудий правого борта. Русский крейсер постройки 1903 года и принимавший участие в Цусимском сражении имел более мощный главный калибр чем «Эмден» (8х120мм), но оказался совершенно неподготовленным к внезапному нападению: командир корабля, капитан второго ранга барон Черкасов находился на берегу, вахтенный офицер спал, его разбудили, когда дозорные доложили о приближении неопознанного крейсера, но на верхнюю палубу подняться он не успел, команда несла службу по обычному якорному расписанию. Первая торпеда поразила русский крейсер в районе кормы, за последней трубой и он стал быстро оседать, набирая воду. «Эмден» начал разворот, за это время «Жемчуг» успел сделать несколько ответных выстрелов, но не добился ни одного попадания. Вторая торпеда, пущенная из аппарата левого борта, попала в носовую часть, вызвав детонацию боезапаса. В результате мощного взрыва «Жемчуг» разломился пополам и затонул в течение нескольких минут. Из 340 человек команды корабля погибло 82 и было ранено 115. Впоследствии командир и старший офицер «Жемчуга» были разжалованы в матросы и приговорены к заключению в крепость[47].
Потопив «Жемчуг», «Эмден» повернул вправо, чтобы уничтожить стоящие без хода французские миноносцы «Фронда» и «Пистолет» и канонерскую лодку «Д’Ибервиль», но в это время дозорные заметили корабль, появившийся у входа в гавань. Опасаясь оказаться в западне, Мюллер приказал немедленно атаковать неопознанный корабль. После того как дистанция сократилась, выяснилось, что это был невооружённый катер губернатора острова, и крейсер немедленно прекратил огонь. Несмотря на одно попадание в трубу, на борту катера никто не пострадал. К этому моменту крейсер уже вышел из внутренней гавани, и, поскольку фактор внезапности был утрачен и возвращаться было слишком рискованно, Мюллер приказал спустить боевые флаги и уходить.
Когда внешний вход в гавань был пройден, крейсер встретился с английским судном «Глентуррет», но высадившаяся на него призовая партия была срочно отозвана, а пароход отпущен, так как сигнальщики заметили французский корабль, приближающийся с севера[48]. «Эмден» пошёл на сближение и с дистанции 4300 метров открыл огонь. Канониры крейсера добились попадания с третьего залпа, на корабле взорвались котлы, и он потерял ход, но продолжал вести огонь из кормового орудия и сумел выпустить торпеду по крейсеру. После десятого залпа миноносец стал тонуть и крейсер спустил шлюпки, чтобы подобрать уцелевших. На борт были подняты 36 человек из 76 составлявших экипаж миноносца, 12 были ранены, некоторые тяжело. Пленные сообщили, что их кораблём был миноносец «Мушкет» 1902 года постройки, водоизмещением 310 тонн, вооружённый двумя торпедными аппаратами, одним 65-мм и шестью 47-мм орудиями[49].
После окончания спасательной операции Мюллер приказал увеличить ход до 22 узлов. Дозорные обнаружили ещё один французский миноносец, преследующий крейсер (это был сумевший развести пары «Пистолет»), но Мюллер решил не ввязываться в бой, чтобы как можно скорее покинуть район Пенанга. Через несколько часов пошёл сильный дождь и противники потеряли друг друга из виду.
В течение следующих двух суток умерли и были похоронены в море с воинскими почестями трое тяжелораненых французских моряков. Около четырёх утра 30 октября крейсер перехватил английский пароход «Ньюборн» (3000 т). Опасаясь за состояние раненых, Мюллер не стал топить пароход, а отпустил его со всеми французскими пленными, предварительно взяв с них письменное обязательство не участвовать больше в военных действиях против Германии. После этого «Эмден» направился к индонезийскому острову Симёлуэ, у берегов которого было назначено рандеву с «Бьюреском»[50].
Бой у Кокосовых островов. Гибель «Эмдена»
31 октября 1914 года «Бьюреск» был встречен в условленном месте, 2 ноября в торжественной обстановке Мюллер наградил медалями 40 матросов крейсера. После окончания очередной погрузки угля у побережья Западной Суматры «Бьюреск» ушёл, получив координаты новой точки встречи.
Следующие несколько суток «Эмден» крейсировал в районе Зондского пролива в ожидании встречи с «Эксфордом» и в попытках перехватить японские и английские торговые суда. Встреча с «Эксфордом» состоялась 8 ноября и принявший командование угольщиком лейтенант Лаутербах получил приказ идти к острову Сокотра и ожидать там встречи с крейсером. Мюллер планировал перебазироваться в район Аденского залива, но пред этим он решил уничтожить радиостанцию и кабельную релейную станцию на острове Дирекция, одном из Кокосовых островов, нарушив таким образом связь Австралии с внешним миром.
Около 6:30 утра 9 ноября «Эмден» бросил якорь в гавани острова Дирекция и высадил вооружённую десантную партию в которую вошли 32 матроса, 15 техников и три офицера. Командиром десанта был назначен старпом, капитан-лейтенант Мюкке. Прежде чем десантники добрались до островной радиостанции она успела передать в эфир сигнал SOS и сообщение о неопознанном военном корабле. Несмотря на попытки немецкого крейсера заглушить сигнал он был принят находившимся в 55 милях от острова австралийским крейсером «Мельбурн», флагманским кораблём эскорта большого австралийско-новозеландского войскового конвоя направлявшегося в Коломбо. Командир «Мельбурна», капитан Сильвер (англ. Mortimer T. Silver), командовавший и силами эскорта, по радио приказал крейсеру «Сидней» отделиться от конвоя и обнаружить неизвестный корабль. Радисты «Эмдена» перехватили приказ, но из-за слабости сигнала сочли, что до противника не менее двухсот миль, и Мюллер, вместо того, чтобы немедленно выйти в море приказал вызвать по радио «Бьюреск» и приготовиться к погрузке угля, в то время как развившему максимальную скорость «Сиднею» до острова оставалось менее двух часов хода.
За это время десантники уничтожили радиостанцию, взорвали мачту с антеннами, склад кабелей и приступили к уничтожению кабельной подстанции. В 9:00 дозорный на мачте крейсера заметил приближающийся дым, и на борту предположили, что на горизонте появился «Бьюреск», но в 9:12 приближающийся корабль был опознан как четырёхтрубный крейсер. В 9:15 десантной партии был дан приказ сиреной и флагами срочно вернуться на борт, но выполнить его команда Мюкке не успела — в 9:30 крейсер снялся с якоря. Первоначально корабль идущий к острову был опознан как английский крейсер «Ньюкасл»[51], но вскоре выяснилось, что «Эмдену» достался гораздо более сильный противник. «Сидней» был значительно крупнее, быстроходнее, лучше бронирован и вооружён более мощными и дальнобойными 152-мм орудиями, существенно превосходя немецкий крейсер по этим параметрам[52]. 105-мм орудия «Эмдена» были неспособны нанести сокрушительный ущерб кораблю противника и основной задачей в предстоящем бою Мюллер считал выход на дистанцию торпедной атаки[53].
В 9:40 «Эмден» открыл огонь первым с дистанции около 9 тыс. метров и с третьего залпа добился попадания в австралийский крейсер, уничтожив кормовой дальномер. Последующие попадания вызвали пожар и вывели из строя одно из носовых орудий. Австралийским канонирам понадобилось больше времени для пристрелки, но на двадцатой минуте боя «Эмден» начал получать попадания, а к 10:20 немецкий крейсер потерял переднюю трубу, были выведены из строя система управления огнём, рулевое управление и радиостанция, отсутствовало электроснабжение. Из-за больших потерь среди канониров и необходимости подавать снаряды из погребов вручную ответный огонь «Эмдена» значительно ослаб. Используя преимущество в скорости, австралийский крейсер удерживал выгодную дистанцию. К 10:45 были потеряны две задние трубы и мачта, скорость крейсера из-за потери тяги в топках упала до 19 узлов. Шансы на успешную торпедную атаку были минимальными, но Мюллер продолжал попытки, пока ему не доложили, что торпедный отсек затоплен из-за пробоин ниже ватерлинии. В 11 часов Мюллер приказал прекратить огонь и двигаться к острову Норт Киллинг, самому северному из Кокосовых островов. Поскольку продолжение боя стало бессмысленным, капитан решил спасти оставшихся в живых членов экипажа, а корабль на полном ходу выбросить на берег, а затем открыть кингстоны, чтобы он не достался противнику[54]. В это время на горизонте появился «Бьюреск», и «Сидней», оставив очевидно небоеспособный немецкий крейсер, пустился в погоню за угольщиком[55].
Когда «Сидней» настиг угольщик, он уже тонул, команда успела открыть кингстоны. Взяв на буксир шлюпки с экипажем, австралийский крейсер вернулся к «Эмдену», и сигналом прожектора потребовал капитуляции. Поскольку ответа не последовало, а на уцелевшей мачте по-прежнему развевался стеньговый флаг «Сидней» снова открыл огонь. После первого же залпа немецкий крейсер спустил боевой флаг и выбросил белый, сигнализируя о капитуляции. Отправив к «Эмдену» шлюпку с врачом и медикаментами, «Сидней» ушёл к острову Дирекция, чтобы выяснить судьбу узла связи и захватить немецкий десант. Австралийцы вернулись к Норт Киллинг лишь на следующий день. К Мюллеру от капитана Глоссопа (англ. John C T Glossop), командира «Сиднея» прибыл офицер-парламентёр с формальным требованием капитуляции. В письме констатировалось безвыходное положение немецкого крейсера, гарантировалось гуманное обращение с пленными и оказание помощи раненым. Мюллер ответил согласием и экипаж «Сиднея» приступил к спасательной операции. Мюллер покинул крейсер последним, при прибытии на борт австралийского корабля ему были оказаны капитанские почести, уцелевших членов экипажа ждал специально приготовленный обед, раненых поместили в судовой лазарет.
В бою «Эмден» потерял 131 человека убитыми и 65 ранеными, потери «Сиднея» составили трое убитых и восемь раненых[56].
Судьба команды «Эмдена»
Члены экипажа, взятые в плен после боя у Кокосовых островов, включая командира корабля капитана Мюллера были отправлены в лагеря для военнопленных на Мальте, где в большинстве и оставались до окончания войны.
Побег с Мальты удался лишь лейтенанту Фикенчеру, но к тому моменту, когда он добрался до Сицилии, Италия уже воевала на стороне Антанты и он попал из английского плена в итальянский[57].
В октябре 1916 года капитана Мюллера перевели с Мальты в Англию. В сентябре 1917 года он предпринял неудачную попытку побега, был пойман и приговорён к 56 дням одиночного заключения. В январе 1918 года из-за возобновившихся приступов малярии состояние здоровья капитана серьёзно ухудшилось и Мюллер был отпущен из плена. Сначала он был интернирован в нейтральной Голландии, а после того как подписал обязательство не участвовать больше в войне, получил разрешение посетить Германию. Командование представило его к высшей военной награде — ордену «Pour le Mérite», однако это представление встретило возражения со стороны главы Военно-Морского кабинета адмирала фон Мюллера (однофамильца командира «Эмдена»), считавшего, что капитан должен нести ответственность за потерю крейсера в результате ошибочных решений. Тем не менее 21 марта 1918 года кайзер Вильгельм утвердил награждение. Осенью 1918 года Мюллер окончательно вернулся из Голландии, был произведён в звание капитан-цур-зее и назначен на штабную должность. В начале 1919 года Мюллер ушёл в отставку по состоянию здоровья и поселился в Бланкенбургe, принимал участие в политической жизни, был избран в земельный парламент Брауншвейга. Умер 11 марта 1923 года[58].
Призовые команды, находившиеся на угольщиках, также были взяты в плен и помещены в лагерь для военнопленных в Сингапуре. «Маркоманния» и «Понтопорос» были захвачены 12 октября, а «Эксфорд», так и не дождавшийся рандеву с крейсером — 11 декабря у побережья Суматры вспомогательным крейсером «Эмпресс оф Джапан». Лейтенанту Лаутербаху, командовавшему «Эксфордом» удалось бежать 15 февраля 1915 года, во время бунта, поднятого индийскими солдатами. Через голландские колонии и США Лаутербах сумел добраться до Германии к октябрю 1915 года. Он был произведён в обер-лейтенанты и назначен командовать вспомогательным кораблём.
Десантная команда капитан-лейтенанта Мюкке избежала плена, после того как исход боя между «Эмденом» и «Сиднеем» стал очевиден, им удалось уйти в море до возвращения австралийского крейсера на старом паруснике «Айша», использовавшемся для перевозки копры. На паруснике они добрались сначала до Паданга, а затем до порта Ходейда в Йемене, откуда по суше в июне 1915 года они прибыли в Константинополь — столицу Турции, союзника Германии в Первой мировой войне. После войны Мюкке опубликовал книгу «Эмден», посвящённую эпопее крейсера[59].
В качестве особой почести выжившие члены экипажа и их потомки получили право добавить слово «Эмден» к своим фамилиям. Сам крейсер был награждён Железным крестом. Во время Первой мировой войны только два корабля были удостоены этой награды (вторым была подводная лодка U-9)[60].
Память о крейсере
После гибели «Эмдена» тем же именем были названы четыре корабля немецкого флота, наследники имени символически наследуют и «Железный крест», которым был награждён крейсер[61]. В 1920/21 годах постановлением правительства Пруссии члены команды «Эмдена» получили право сменить свою фамилию на двойную, с приставкой «-Emden». К ноябрю 1927 года эти правом воспользовались 15 членов команды (без учёта случаев смены фамилии вдовами и детьми членов команды). К сентябрю 1933 года было удовлетворено 91 заявление на смену фамилии, причём удовлетворялись не все заявления[62].
- Эмден (крейсер, 1916) — лёгкий крейсер типа «Кёнигсберг II».
- Эмден (крейсер, 1925) — лёгкий крейсер времён Второй мировой войны.
- Эмден (F 221) — Фрегат типа «Кёльн».
- Эмден (F 210) — Фрегат типа «Бремен».
Одно из 105-мм орудий крейсера в 1917 году было установлено в качестве памятника в Гайд-парке в Сиднее, ещё одно находится в экспозиции военного мемориала в Канберре.
В судовой кассе крейсера, доставшейся в качестве приза победителю, были найдены 6429 серебряных мексиканских доллара. В 1918 году сиднейский ювелир У. Керр превратил 1000 монет в памятные медали, которые были вручены матросам и офицерам «Сиднея», служащим кабельной станции и адмиралтейства[63].
«Эмден» в художественном кино
По мотивам одиссеи крейсера снято несколько художественных фильмов:
- «Наш Эмден» (нем. Unsere Emden), Германия, 1926[64]
- «Приключения Эмдена» (англ. The Exploits of the Emden), Австралия, 1928[65]
- «Крейсер Эмден» (нем. Kreuzer Emden), Германия, 1932[66]
- «Под императорским флагом» (нем. Unter kaiserlicher Flagge), Германия, 2006[67]
- «Экипаж Эмдена» (нем. Die Besatzung der Emden), Германия, 2009[68]
- «Мужчины Эмдена» (нем. Die Männer der Emden) Германия, 2012[69]
Потопленные и захваченные корабли и суда
| Дата | Название судна | Тип | Принадлежность | Тоннаж, брт[70] | Груз | Судьба |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 4 августа 1914 | «Рязань»[16] | грузовое судно |  Российская империя
|
3 500 | Балласт | Захвачено для использования в качестве вспомогательного крейсера |
| 9 сентября 1914 | «Понтопорос»[27] | грузовое судно |  Греция
|
4 049 | Уголь | использован как угольщик, впоследствии захвачен крейсером «Ярмут» |
| 10 сентября 1914 | «Индус»[28] | войсковой транспорт |  Великобритания
|
3 413 (3 393[27]) | Разное | Потоплен |
| 11 сентября 1914 | «Лоувет»[31] | войсковой транспорт | Великобритания
|
6 012 | Балласт | Потоплен |
| 12 сентября 1914 | «Кабинга»[32] | грузовое судно | Великобритания
|
4 657 | Разное | Отпущен с пленными 14 сентября |
| 13 сентября 1914 | «Кайллин»[33] | грузовое судно | Великобритания
|
3 512[27] | Уголь | Потоплен |
| 13 сентября 1914 | «Дипломат»[33] | грузовое судно | Великобритания
|
7 615 | Чай | Потоплен |
| 13 сентября 1914 | «Лоредано»[36] | грузовое судно |  Италия
|
Отпущен после досмотра | ||
| 13 сентября 1914 | «Дандоло»[36] | грузовое судно | Италия
|
Отпущен после досмотра | ||
| 14 сентября 1914 | «Треббоч»[34] | грузовое судно | Великобритания
|
4 014[27] | Балласт | Потоплен |
| 14 сентября 1914 | «Клан Мэфисон»[35] | грузовое судно | Великобритания
|
4 775 | Автомобили, паровые машины | Потоплен |
| 18 сентября 1914 | «Дувр»[37] | грузовое судно |  Норвегия
|
Отпущен с пленными после досмотра | ||
| 25 сентября 1914 | «Кинг Лад»[42] | грузовое судно | Великобритания
|
3 650 | Балласт | Потоплен |
| 25 сентября 1914 | «Тимерик»[42] | грузовое судно | Великобритания
|
3 314 | Сахар | Потоплен |
| 26 сентября 1914 | «Грайфевел»[43] | грузовое судно | Великобритания
|
4 437 | Разное | Отпущен с пленными 28 сентября |
| 27 сентября 1914 | «Бьюреск»[43] | грузовое судно | Великобритания
|
4 350 | Уголь | Использован в качестве угольщика, затоплен призовой командой |
| 27 сентября 1914 | «Рибера»[43] | грузовое судно | Великобритания
|
3 500 | Балласт | Потоплен |
| 27 сентября 1914 | «Фойл»[43] | грузовое судно | Великобритания
|
4 147 | Балласт | Потоплен |
| 27 сентября 1914 | «Диосия»[43] | грузовое судно |  Нидерланды
|
Отпущен после досмотра | ||
| 16 октября 1914 | «Клан Грант»[45] | грузовое судно | Великобритания
|
3 948 | Разное | Потоплен |
| 16 октября 1914 | «Бенмор»[45] | грузовое судно | Великобритания
|
4 806 | Разное | Потоплен |
| 16 октября 1914 | «Понрабел»[45] | землечерпалка | Великобритания
|
473 | Потоплен | |
| 18 октября 1914 | «Тройлус»[45] | грузовое судно | Великобритания
|
7 526 | Медь, каучук | Потоплен |
| 18 октября 1914 | «Сент Эгберт»[45] | грузовое судно | Великобритания
|
5 526 | Разное | Потоплен |
| 19 октября 1914 | «Эксфорд»[45] | грузовое судно | Великобритания
|
4 542 | Уголь | Использован в качестве угольщика, впоследствии захвачен крейсером «Эмпресс оф Эйша» |
| 19 октября 1914 | «Чилкана»[45] | грузовое судно | Великобритания
|
5 146 | Разное | Потоплен |
| 28 октября 1914 | «Жемчуг»[48] | бронепалубный крейсер |  Российская империя
|
Потоплен торпедами | ||
| 28 октября 1914 | «Глентуррет»[48] | грузовое судно | Великобритания
|
Разное | Отпущен | |
| 28 октября 1914 | «Мушкет»[48] | миноносец |  Франция
|
Потоплен артогнём | ||
| 28 октября 1914 | «Ньюборн»[50] | грузовое судно | Великобритания
|
3 000 | Отпущено с пленными | |
| 9 ноября 1914 | «Айша»[59] | Парусная шхуна | Великобритания
|
97 | Использована десантной командой Мюкке для бегства, потоплена |
Напишите отзыв о статье "SMS Emden (1908)"
Примечания
- ↑ [www.german-navy.de/hochseeflotte/ships/smallcruiser/emden/index.html Kleiner Kreuzer Emden] (англ.). — Данные о крейсере Эмден с сайта www.german-navy.de. Проверено 12 октября 2010. [www.webcitation.org/60v5EMJc2 Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
- ↑ Conway, 1985, с. 157.
- ↑ 1 2 3 Gröner. Band 1. — P.133
- ↑ По официальной классификации малый крейсер (нем. Kleiner Kreuzer)
- ↑ Osborne, 2004, p. 92.
- ↑ [query.nytimes.com/mem/archive-free/pdf?res=F50F16FD3C5C13738DDDA80994D9415B848DF1D3 Press prise Emden Commander. Архив газеты New York Times] (англ.) (pdf). Проверено 3 октября 2010. [www.webcitation.org/60v5F68Eu Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
- ↑ Lochner, 2002, p. 207.
- ↑ [www.cityofart.net/bship/sms_kleinekreuzer.htm German Light Cruisers (1896—1914)] (англ.). Проверено 29 августа 2011. [www.webcitation.org/656DQ99Ie Архивировано из первоисточника 31 января 2012].
- ↑ Бунич, 2008, с. 9.
- ↑ 1 2 Больных, 2001, с. 32.
- ↑ Бунич, 2008, с. 10.
- ↑ Бунич, 2008, с. 11.
- ↑ Lochner, 2002, p. 18.
- ↑ Lochner, 2002, p. 20.
- ↑ Lochner, 2002, p. 23.
- ↑ 1 2 Российский государственный архив военно-морского флота. Ф. 418. Оп. 1. Д. 1094. Л. 136. // Цитируется по: А. В. Невский [enoth.narod.ru/Navy/Ryazan_Emden.htm "Рязань" - первая жертва "Эмдена"]. [web.archive.org/20020603143823/enoth.narod.ru/Navy/Ryazan_Emden.htm Архивировано] из первоисточника 3 июня 2002.
- ↑ 1 2 Kleines Konversations-Lexikon. — 5. — Leipzig: Brockhaus, 1911. — Т. 1. — С. 619.
- ↑ Dan van der Vat. Gentlemen of War. — 1. — New York: William Morrow & Company, 1984. — С. 36. — 205 с. — ISBN 978-0688031152.
- ↑ Müke, 1917, pp. 26-27.
- ↑ Lochner, 2002, p. 29.
- ↑ Halpern, 1995, p. 70.
- ↑ Lochner, 2002, p. 45.
- ↑ Lochner, 2002, p. 50.
- ↑ Бунич, 2008, с. 31.
- ↑ Müke, 1917, pp. 42-44.
- ↑ Бунич, 2008, с. 41.
- ↑ 1 2 3 4 5 [www.worldwar1.co.uk/despatches/emden.html Sinking of SMS Emden. Сайт World War 1 Naval Combat] (англ.). Проверено 5 октября 2010. [www.webcitation.org/60v5FrJMb Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
- ↑ 1 2 Lochner, 2002, p. 86.
- ↑ Müke, 1917, pp. 52-54.
- ↑ Lochner, 2002, p. 90.
- ↑ 1 2 Lochner, 2002, p. 92.
- ↑ 1 2 Lochner, 2002, p. 94.
- ↑ 1 2 3 Lochner, 2002, pp. 95-96.
- ↑ 1 2 Lochner, 2002, p. 99.
- ↑ 1 2 Lochner, 2002, p. 100.
- ↑ 1 2 3 Lochner, 2002, pp. 97-98.
- ↑ 1 2 Lochner, 2002, p. 107.
- ↑ 1 2 3 Halpern, 1995, p. 75.
- ↑ 1 2 Больных, 2001, с. 36.
- ↑ Бунич, 2008, с. 53.
- ↑ Müke, 1917, p. 83.
- ↑ 1 2 3 Lochner, 2002, pp. 119-120.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Lochner, 2002, pp. 122-127.
- ↑ Lochner, 2002, p. 137.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Lochner, 2002, pp. 140-141.
- ↑ Бунич, 2008, с. 72.
- ↑ Больных, 2001, с. 41.
- ↑ 1 2 3 4 Lochner, 2002, pp. 155-156.
- ↑ Больных, 2001, с. 40-42.
- ↑ 1 2 Lochner, 2002, pp. 161-162.
- ↑ Lochner, 2002, p. 171.
- ↑ Halpern, 1995, p. 76.
- ↑ Pollen, 1918, p. 168.
- ↑ [www.gwpda.org/naval/emden.htm Captain von Muller's report to the German Admiralty] (англ.). Проверено 9 ноября 2010. [www.webcitation.org/60v5GgJ4j Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
- ↑ Pollen, 1918, pp. 161-163.
- ↑ Больных, 2001, с. 42-44.
- ↑ Lochner, 2002, p. 292.
- ↑ Lochner, 2002, pp. 297-298.
- ↑ 1 2 Lochner, 2002, p. 286.
- ↑ [www.worldwar1.co.uk/cruisers/sms-dresden.html Dresden Class Light Cruiser. Сайт World War 1 Naval Combat] (англ.). Проверено 3 октября 2010. [www.webcitation.org/60v5HDqid Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
- ↑ [www.marine.de/fileserving/PortalFiles/02DB070000000001/W26Y6B4E574INFODE/Flyer%20Emden%20A4.pdf Фрегат «Эмден». Официальный сайт ВМС Германии] (нем.). Проверено 27 октября 2010. [www.webcitation.org/60v5HuEvv Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
- ↑ Horst Dabrowski [www.fregatte-emden.de/dieschiffe/emdeni/der-namenszusatz-emden.html Der Namenzusatz "Emden"] (нем.) // Deutschen Marinebundes e.V Marine. — Bremen: Schünemann, 1971. — Nr. 6. — S. 6. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0342-0280&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0342-0280].
- ↑ [cas.awm.gov.au/item/REL/10634 Официальный сайт австралийского военного мемориала] (англ.). Проверено 2 октября 2010. [www.webcitation.org/60v5JOKWl Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
- ↑ Unsere Emden (англ.) на сайте Internet Movie Database
- ↑ The Exploits of the Emden (англ.) на сайте Internet Movie Database
- ↑ Kreuzer Emden (англ.) на сайте Internet Movie Database
- ↑ Unter kaiserlicher Flagge (англ.) на сайте Internet Movie Database
- ↑ [www.berengar-pfahl-film.de/index.php?id=15 Emden Men. Сайт киностудии Berengar Pfahl Film GmbH] (нем.). Проверено 5 октября 2010. [www.webcitation.org/60v5KY36E Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
- ↑ Die Männer der Emden (англ.) на сайте Internet Movie Database
- ↑ Тоннаж судов, приведённый в различных источниках, незначительно отличается
Литература
- Больных А. Г. Морские битвы Первой мировой: На океанских просторах. — АСТ, 2001. — 560 с. — ISBN 5170044291.
- R. K. Lochner. [books.google.com/books?id=BMWeg7gsq_EC The last gentleman-of-war: the raider exploits of the cruiser Emden]. — Naval Institute Press, 2002. — 360 p. — ISBN 9781557505385. (англ.)
- Paul G. Halpern. [books.google.com/books?id=XC0fkxbukTUC A naval history of World War I]. — Routledge, 1995. — 560 p. — ISBN 9781857284980. (англ.)
- Pollen, Arthur Joseph Hungerford. [www.archive.org/details/navyinbattle00poll The Navy in battle]. — Chatto & Windus, 1918. — 380 p. (англ.)
- Müke, Hellmuth von. [www.archive.org/details/emdencruiser00mkuoft The Emden]. — Ritter, Boston, Mass., 1917. — 219 p. (англ.)
- Бунич И. Л. [books.google.ru/books?id=LcVHt7LZbLAC Корсары Кайзера]. — Эксмо, 2008. — 512 с. — ISBN 9785699282661.
- Eric W. Osborne. [books.google.com/books?id=PryqSiAk9y4C Cruisers and battle cruisers: an illustrated history of their impact]. — ABC-CLIO, 2004. — 283 p. — ISBN 9781851093694. (англ.)
- Conway's All The World's Fighting Ships 1906-1921 / Editor Randal Gray. — Conway Maritime Press Ltd, 1985. — 439 p. — ISBN 0851772455. (англ.)
- Gröner, Erich. Die deutschen Kriegsschiffe 1815-1945 Band 1: Panzerschiffe, Linienschiffe, Schlachschiffe, Flugzeugträger, Kreuzer, Kanonenboote. — Bernard & Graefe Verlag, 1982. — P. 133. — 180 p. — ISBN 978-3763748006. (нем.)
Ссылки
- [www.historynet.com/karl-friedrich-max-von-muller-captain-of-the-emden-during-world-war-i.htm Биография Карла фон Мюллера на сайте HistoryNet] (англ.). Проверено 2 октября 2010.
- [www.navy.gov.au/HMAS_Sydney_(I) HMAS SYDNEY (I)] (англ.). Royal Australian Navy. Проверено 17 августа 2011. [www.webcitation.org/61HFbYUjx Архивировано из первоисточника 28 августа 2011].
- [www.svoboda.org/content/article/26731836.html Разные "голоса", ч. 2] // Радио «Свобода», 15.12.2014
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
 |
Эта статья входит в число хороших статей русскоязычного раздела Википедии. |
 |
Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе. Список неработающих ссылок: None Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.
|
Отрывок, характеризующий SMS Emden (1908)
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.
Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.
В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.
В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.
Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.
Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.
Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.
В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
