SMS Seeadler (1892)
Корабль Его Величества Зееадлер (нем. SMS Seeadler, в переводе на русский — орлан) — безбронный крейсер типа «Буссард», третий из шести кораблей, построенных для Кайзерлихмарине. Другие корабли этого типа: «Буссард» (головной корабль серии), «Фальке», «Кондор», «Корморан» и «Гейер». «Зееадлер» был построен на имперской верфи (Kaiserliche Werft) в Данциге в конце 1890, спущен на воду в феврале 1892 и вступил в строй в августе того же года. «Зееадлер» был предназначен для несения колониальной службы. Вооружение крейсера составляла главная батарея из восьми 105-мм орудий. Корабль развивал скорость в 15,5 узлов (28,7 км/ч).
Большую часть службы «Зееадлер» провёл за рубежом. После вступления в строй он присоединился к бронепалубному крейсеру «Кайзерин Августа» для визита в США, чтобы принять участие в праздновании 400-летия плавания Христофора Колумба через Атлантику. Затем крейсер отправился в Германскую Восточную Африку, где пребывал до 1898 года. В 1898—1899 корабль на короткий период вернулся в Германию, где прошёл модернизацию, после чего получил назначение на базу южных морей в Германской Новой Гвинее. В ходе своего тура на Тихом океане крейсер принял участие в подавлении восстания боксёров в цинском Китае в 1900. Служба «Зееадлера» на Тихом океане прервалась восстанием Маджи-Маджи в Германской Восточной Африке, побудившим командование Кайхерлихмарине послать крейсер туда.
Следующие девять лет «Зееадлер» оставался в Восточной Африке, в январе 1914 он вернулся в Германию. После модернизации 1899 года крейсер провёл свыше 13 лет за рубежом — это самый долгий период непрерывной службы за рубежом среди немецких кораблей. По прибытии в Германию крейсер был снят со службы и не был мобилизован после начала Первой мировой войны в августе 1914, поскольку был слишком стар, чтобы иметь какую-либо боевую ценность. Крейсер использовался как блокшив для хранения мин вне Вильгельмсхафена. 19 апреля 1917 груз мин на борту сдетонировал и разрушил корабль. Обошлось без потерь. Остов корабля так никогда и не был поднят для сдачи на металл.
Содержание
Описание
Корпус крейсера был длиной в 83,9 м и 12,7 м шириной, осадка составляла 4,42 м, водоизмещение — 1 864 т при полной боевой загрузке. Силовая установка состояла из двух горизонтальных трёхцилиндровых паровых машин, питаемых от четырёх цилиндрических угольных котлов. Крейсер развивал максимальную скорость в 15,5 узлов (28,7 км/ч) и мог пройти расстояние в 5 460 км на скорости 9 узлов. Экипаж корабля состоял из 9 офицеров и 152 матросов[1].
Вооружение крейсера составляли восемь 105-мм скорострельных орудий SK L/35 на одиночных опорах, общий боезапас оставлял 800 выстрелов. Орудия били на 10 800 м[1]. Два из них были размещены рядом на носу, два на каждом борту и два на корме. На борту было также пять револьверных орудий[2] и два 350 мм торпедных аппарата с пятью торпедами, установленных на палубе[1].
Служба
«Зееадлер», получивший имя морского орла[3], был заложен на имперской верфи (Kaiserliche Werft) в конце 1890. Крейсер был спущен на воду 2 февраля 1892 и первоначально получил название Kaiseradler (орёл кайзера). Директор верфи капитан-цур-зее Ашманн произнёс речь на церемонии спуска корабля на воду.
Строительство корабля было завершено 27 июня 1892, крейсер вступил в ряды Кайзерлихмарине. Он был переименован 17 августа, поскольку кайзер Вильгельм II предпочёл дать имя «Орёл кайзера» своей яхте. В тот же день начались испытания «Зееадлера». 25 октября крейсер получил лёгкие повреждения, когда в Киле его ударил бронированный корвет «Байерн» (Bayern). Испытания продлились до 17 ноября, крейсер формально начал службу в составе флота 15 марта 1893 года[2][4][5].
Прежде чем заменить крейсер «Швальбе» на базе в Восточной Африке, «Зееадлер» совместно с бронепалубным крейсером «Кайзерин Августа» нанёс визит доброй воли в США на празднование 400-летия первого плавания Христофора Колумба через Атлантику. Корабли вышли из Киля 25 марта, но из-за ошибочной оценки запасов угля, необходимого для пересечения Атлантики, у «Зееадлера» по дороге закончилось топливо. «Кайзерин Августа» привела «Зееадлер» на буксире в Галифакс, где была произведена бункеровка углём. 18 апреля оба крейсера достигли Хэмптон-Роудс[5]. Корабли девяти других флотов, включая американский, прибыли на главную церемонию в залив Нью-Йорка. На церемонии присутствовал президент США Гровер Кливленд[6][7]. «Зееадлер» привлёк к себе особое внимание, поскольку внешне выглядел как яхта[5].
Служба в Восточной Африке
После завершения празднеств в США «Зееадлер» отправился обратно через Атлантику, сначала к Азорским островам, потом в Средиземное море, а затем в Красное. 20 июня в Адене он встретил «Швальбе». «Зееадлер» проследовал в Бомбей для обычного технического обслуживания, которое продлилось с 3 июля по 21 августа. 2 сентября крейсер наконец прибыл на базу, но в Занзибаре потерял якорь, когда встречался с исследовательским кораблём «Мёве» с восточноафриканской базы. 9 сентября оба корабля пошли в Кильву, где произошло нападение группы работорговцев на небольшой отряд Polizeitruppe (полицейских сил), базировавшихся здесь. Колониальная армия и Schutztruppe (силы обороны) не смогли соединиться с полицейскими, и поэтому «Зееадлер» и «Мёве» обстреляли работорговцев и ликвидировали угрозу[5].
Затем «Зееадлер» отправился в Лоуренсо-Маркеш (Португальский Мозамбик). Восстание, вспыхнувшее в португальской колонии, угрожало проживавшим в городе германским подданным. Крейсер эвакуировал гражданских в Занзибар, куда прибыл 15 ноября. В это время «Мёве» была переброшена в Германскую Новую Гвинею, а крейсера «Кондор» и «Корморан» (одного с «Зееадлером» типа) прибыли в Германскую Восточную Африку. «Кондор» должен был подкрепить «Зееадлер», а «Корморан» — идти в Тихий океан, но позднее он временно остался в Восточной Африке, чтобы усилить германское военное присутствие в регионе. Тем самым командование следило за возможным ущербом для германских экономических интересов в Мозамбике и предотвратило британское проникновение в бухту Делагоа, единственный порт снабжения для независимой Республики Трансвааль. В январе 1895 «Кондор» взял на себя роль «Зееадлера» у побережья Восточной Африки[5].
10 января «Зееадлер» отбыл в Бомбей, где прошёл капитальный ремонт с заменой котлов. Для проведения работ были отправлены рабочие с Kaiserliche Werft (Киль). Корабль вернулся к службе в мае, 18 мая он покинул Бомбей и 31 мая прибыл в Восточную Африку. Тем временем «Корморан» был отозван из Восточной Африки и продолжил свой путь в Тихий океан[8]. Остаток года прошёл для «Зееадлера» без происшествий, хотя он принимал краткое участие в политическом развитии Восточной Африки[как?]. В декабре британцами был предпринят рейд Джеймсона в Республику Трансвааль, что поставило под угрозу 15 тыс. германских подданных в Трансваале и инвестиции в экономику страны размером в 500 млн золотых марок. Германский губернатор рассматривал возможность отправить «Зееадлер» для высадки десанта с целью защитить германского консула в Претории, столице Трансвааля, но этот план был отменён после поражения отряда Джеймсона. Тем не менее «Зееадлер» оставался в Восточной Африке, пока трения не утихли. В середине февраля 1896 крейсер ушёл в Кейптаун для ежегодного ремонта[9].
По завершении ремонта «Зееадлер» 28 апреля направился в Германскую Юго-Западную Африку для помощи Schutztruppe в подавлении мятежа. Крейсер получил приказ препятствовать морским поставкам вооружения для повстанцев британскими торговцами. 5 мая «Зееадлер» проследовал в Свакопмунд, где присоединился к канонерке Hyäne. С двух кораблей были высажены войска для защиты города. К концу месяца судно вернулось в Восточную Африку.
2 октября крейсер пришёл в Занзибар, чтобы забрать оттуда в Дар-эс-Салам свергнутого в ходе краткой англо-занзибарской войны султана Халида ибн Баргаша.
20 декабря «Зееадлер» снова был вызван в Лоуренсо-Маркеш, после того как местный германский консул граф фон Пфейль был атакован португальской колониальной полицией. 2 января 1897 для демонстрации силы на помощь «Зееадлеру» пришёл «Корморан», после чего «Зееадлер» ушёл в Кейптаун для ежегодного ремонта[9].
Следующие два года протекли без происшествий. В январе 1898 «Зееадлер» снова вернулся в Кейптаун для ремонта. 3 мая он получил приказ идти в Германию. Три дня спустя крейсер покинул Дар-эс-Салам и 31 мая прибыл в Аден. Там он встретил корабль «Швальбе», следовавший в Восточную Африку ему на замену. 26 июня «Зееадлер» прибыл в Киль и 9 июля был снят со службы для проведения капитального ремонта в Данциге. Работы были проведены на Kaiserliche Werft, была убрана грот-мачта и оснастка для установки топселя[10][11].
3 октября 1898 «Зееадлер» вернулся к службе и получил приказ заменить однотипный крейсер «Фальке» на базе в южных морях в Германской Новой Гвинее. 19 октября крейсер вышел из Киля. 27-28 октября «Зееадлер» сделал остановку в Танжере с целью принудить марокканское правительство возместить Германии финансовый ущерб, затем отправился к германским колониям в южной части Тихого океана, прибыв туда 15 ноября[12].
Служба на Тихом океане
Прибыв на Тихий океан, «Зееадлер» сначала отправился к островам Адмиралтейства. Это произошло 18 января 1900, поводом стало убийство европейского бизнесмена местными аборигенами.
30 января крейсер на несколько недель ушёл в круиз по четырём германским владениям, сделав остановки на недавно приобретённых Германией Каролинских и Марианских островах.
В мае крейсер пришёл в Германское Самоа, где встретил «Корморан». Два корабля совершили тур по островам, на борту «Зееадлера» находились губернатор Германского Самоа Вильгельм Зольф и глава Самоа Матафа Йозефо. В июле 1900 корабль был отправлен на базу в южных морях, чтобы помочь Западу подавить восстание боксёров в циньском Китае. Крейсер прибыл в Циндао в колонию Цзяочжоу и присоединился к кораблям Германской Восточно-Азиатской эскадры. Следующие месяцы крейсер провёл в китайских заливах вместе с броненосным крейсером «фюрст Бисмарк» и универсальным крейсером «Герта»[12].
24 апреля «Зееадлер» получил приказ идти на острова Яп, чтобы помочь севшему на мель почтовому пароходу SS München компании Norddeutscher Lloyd. «Зееадлер» прибыл к месту 3 мая, к этому времени паре буксиров удалось стащить пароход с мели. Экипаж крейсера помог при ремонте повреждённого корпуса парохода.
Затем судно вернулось в Восточную Азию, продолжив патрулирование в китайских и японских заливах, продлившееся до конца 1902 года[12]. За время пребывания крейсера в Китае от вражеских действий экипаж потерял одного человека[13]. 2 января 1903 для замены «Зееадлера» в восточноазиатских водах прибыл[куда?] однотипный крейсер «Буссард», а «Зееадлер» вернулся на базу в южных морях. С 3 августа по 14 сентября корабль проходил периодический ремонт в Ураге, близ Токио[12].
С началом Русско-японской войны в феврале 1904 корабль был отозван в Циндао для противодействия возможным враждебным действиям против Германии[12]. В этот период «Корморан» был заменён «Кондором», оба крейсера присоединились к исследовательскому кораблю «Мёве»[14], в прошлом сопровождавшему «Зееадлер» в Восточной Африке. В начале 1905 «Зееадлер» нанёс визиты доброй воли на Филиппины и в Голландскую Ост-Индию (ныне Индонезию), а в апреле вернулся в Циндао. 28 мая, после решающей победы японцев в Цусимском сражении, крейсер был отделён от Восточно-Азиатской эскадры и вернулся на базу в южных морях. На пути туда во время остановки в Понапе 20 августа экипаж получил приказ возвращаться в Африку, чтобы подавить восстание Маджи-маджи, разразившееся в июле. По дороге в Восточную Африку «Зееадлер» дважды садился на мель в Лабуане и Сингапуре, эти происшествия не причинили ему ущерба. 1 октября крейсер прибыл в Дар-эс-Салам[12].
Возвращение в Восточную Африку
В середине октября 1905 года «Зееадлер» высадил в Саманге десант для защиты береговой телеграфной линии. В середине декабря корабль вернулся в Дар-эс-Салам, после чего ушёл в Килву 17 января 1906. 24 января крейсер прибыл обратно в Дар-эс-Салам.
С 10 февраля по 16 марта «Зееадлер» проходил ремонт в Кейптауне. К этому времени ситуация в Восточной Африке разрядилась, и лёгкий крейсер «Тетис», также прибывший для подавления восстания Маджи-Маджи, ушёл обратно в Германию. «Зееадлер» тем не менее остался в регионе и в начале 1907 года был формально приписан к восточноафриканской базе[12].
В октябре того же года пост капитана занял корветтенкапитан Хуго Мейер, занимавший эту должность до июня 1909[3].
В 1908 году «Зееадлер» присоединился к однотипному кораблю «Буссард» на восточноафриканской базе[15]. В том же году он снова прошёл в Кейптауне ремонт, продолжавшийся с 18 февраля по 18 марта.
Затем корабль проследовал в Германскую Юго-Западную Африку, сделав остановки в Уолфиш-Бее и Свакопмунде[16]. Там в марте и начале апреля он крейсировал вместе с канонеркой «Пантера».
18 апреля 1908 крейсер вернулся обратно в Дар-эс-Салам, а 12—26 сентября прошёл ремонт в доках Бомбея. Остаток года, как и несколько последующих лет, прошёл без происшествий. Единственным значительным событием для корабля стало снятие с мели парохода SS Irmgard близ Келимане в начале ноября 1911 года.
В 1913 мэр Кейптауна принял делегации от «Зееадлера» и британского бронепалубного крейсера «Гермес». К концу декабря принцы Леопольд и Георг Баварские посетили крейсер в Дар-эс-Саламе в ходе заморского тура[17].
Финал
9 января 1914 года «Зееадлер» ушёл из Восточной Африки в Германию. За рубежом он провёл 13,5 лет, это был самый долгий беспрерывный срок заморской службы для любого из больших германских кораблей. Однотипный крейсер «Гейер», которому предстояло заменить «Зееадлер» был уже в пути. Зееадлер" сделал остановку в Адене 22 января, а в Киль прибыл 18 марта. Оттуда он выдвинулся в Данциг и был освобождён от службы[17]. 6 мая 1914 года крейсер был переквалифицирован в канонерскую лодку. После начала Первой мировой войны в августе 1914 года «Зееадлер» был преобразован в блокшив для хранения морских мин, поскольку более не был пригоден для действующей службы. Он был отбуксирован в Вильгельмсхафен и встал на якорь на внешнем рейде. 19 апреля 1917, когда блокшив был пришвартован в бухте Джейд вне Вильгельмсхафена, его груз сдетонировал, корабль был разрушен, но обошлось без человеческих жертв. Остов корабля так никогда и не был поднят[4][17].
Напишите отзыв о статье "SMS Seeadler (1892)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Gröner, p. 97
- ↑ 1 2 Gardiner, p. 253
- ↑ 1 2 Hildebrand, Röhr, & Steinmetz, p. 151
- ↑ 1 2 Gröner, p. 98
- ↑ 1 2 3 4 5 Hildebrand, Röhr, & Steinmetz, p. 152
- ↑ Sondhaus, p. 206
- ↑ Northrop, pp. 195—197
- ↑ Hildebrand, Röhr, & Steinmetz, pp. 152—153
- ↑ 1 2 Hildebrand, Röhr, & Steinmetz, p. 153
- ↑ Hildebrand, Röhr, & Steinmetz, pp. 153—154
- ↑ Gröner, pp. 97-98
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Hildebrand, Röhr, & Steinmetz, p. 154
- ↑ Sundries, p. 547
- ↑ Naval Notes, 1904, p. 1079
- ↑ Naval Notes, 1908, p. 710
- ↑ Hildebrand, Röhr, & Steinmetz, pp. 154—155
- ↑ 1 2 3 Hildebrand, Röhr, & Steinmetz, p. 155
- Комментарии
Литература
- Conway's All the World's Fighting Ships 1860–1905. — Greenwich: Conway Maritime Press, 1979. — ISBN 0-8317-0302-4.
- Gröner Erich. German Warships 1815–1945. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1990. — ISBN 0-87021-790-9.
- Die Deutschen Kriegsschiffe (Volume 7). — Ratingen, DE: Mundus Verlag, 1993. — ISBN ASIN B003VHSRKE.
- (June 1904) «Naval Notes». Journal of the Royal United Service Institution (J. J. Keliher & Co.) XLVIII: 1071–1081.
- (June 1908) «Naval Notes». Journal of the Royal United Service Institution (J. J. Keliher & Co.) LII: 704–715.
- The World's Fair as Seen in One Hundred Days: Containing a Complete History of the World's Columbian Exposition. — Philadelphia, PA: Ariel Book Co., 1893.
- Sondhaus Lawrence. Preparing for Weltpolitik: German Sea Power Before the Tirpitz Era. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1997. — ISBN 1-55750-745-7.
- (1902) «Sundries». The United Service Magazine (William Clowes & Sons) XXV: 545–550.
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий SMS Seeadler (1892)
На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.
В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
