Sabotage (альбом Black Sabbath)

</td></tr> </td></tr>

Sabotage
Студийный альбом Black Sabbath
Дата выпуска	28 июля 1975 года
Жанр	хеви-метал хард-рок прогрессив-метал
Длительность	43: 44
Продюсер	Mike Butcher Black Sabbath
Страна	Великобритания Великобритания
Лейбл	NEMS Records (UK) Warner Bros. Records (US/Canada)
Профессиональные рецензии
Allmusic [www.allmusic.com/cg/amg.dll?p=amg&sql=10:myeq97u7kr5t Greg Prato] Rolling Stone [www.rollingstone.com/artists/blacksabbath/albums/album/170807/review/5946986/sabotage Billy Altman] Г. Старостин (11/15) [starling.rinet.ru/music/sabbath.htm#Sabotage ссылка]
Хронология Black Sabbath
Sabbath Bloody Sabbath (1973) Sabotage (1975) Technical Ecstasy (1976)
Синглы из Sabotage
«Am I Going Insane (Radio)» Выпущен: 1975 «Hole in the Sky» Выпущен: 1975 «Symptom of the Universe» Выпущен: 1975

К:Альбомы 1975 года

Sabotage — шестой студийный альбом британской хеви-метал-группы Black Sabbath, выпущенный 28 июля 1975 года NEMS Records (Warner Bros. Records — в США и Канаде). Альбом поднялся до #7 в UK Albums Chart и до #28 в Billboard 200, но в США стал первым альбомом группы, не получившим «платинового» статуса.

История создания

К 1974 году Black Sabbath добились настоящей международной популярности. Альбомы Master of Reality, Vol. 4 и Sabbath Bloody Sabbath попали в британский Топ-10 и американский Топ-20. Но после четырёх лет непрерывного цикла запись-турне силы группы были на исходе. Бас-гитарист Гизер Батлер рассказывает что происходило:

Мы хотели сделать перерыв после того, как Тони свалился от истощения во время тура Sabbath Bloody Sabbath. Мы находились в Англии, только что вернувшись с гастролей, когда нам позвонили из нашего менеджмента и сказали, что мы должны поехать и отыграть на California Jam. Мы ответили „нет“, но, в конце концов, нам пришлось это сделать.

Более того, Black Sabbath все с большим подозрением относились к их менеджеру Патрику Миэну. Оззи Осборн жаловался: «Патрик Миэн никогда не давал прямого ответа, когда его спрашивали, сколько денег мы заработали». Батлер высказался недвусмысленно

Мы чувствовали, что нас грабят.

Вскоре после возвращения с Лос-Анджелеского фестиваля California Jam, на котором выступила перед трёхсоттысячной аудиторией, группа известила Патрика Миэна о своем решении разорвать контракт с лейблом Worldwide Artists. Миен был не из робкого десятка и не собирался так просто расставаться с прибыльным именем Black Sabbath. Судебные тяжбы отнимали слишком много времени и сил, поэтому группе понадобился почти год, чтобы завершить запись своего нового альбома Sabotage. Гизер Батлер резюмировал настроение группы в тот период четырьмя словами: «Обеспокоенные, уставшие, пьяные, обдолбанные». Black Sabbath приступили к работе над альбомом только в феврале 1975 года в Morgan Studios (Виллисден, Лондон, на той же самой студии, где они записывали предыдущий, Sabbath Bloody Sabbath. С самого начала было решено, что он будет значительно отличаться от него. Впоследствии Оззи Осборн сетовал на то, что именно этот альбом ознаменовал начало «студийной мании Айомми». Sabotage записывался долго и стал самым дорогостоящим альбомом группы. В общей сложности группа провела в Morgan Studios четыре месяца, поделённые на трехнедельные сессии. Звукорежиссёром Sabbath Bloody Sabbath был Майк Батчер, и ему было доверено продюсирование Sabotage.

«Мы могли бы продолжать совершенствоваться технически, использовать оркестры и все такое прочее, но нам этого не хотелось. Мы пригляделись к себе и решили сделать рок-альбом. Sabbath, Bloody Sabbath рок-альбомом, в сущности, не являлся», — утверждал гитарист Тони Айомми. Между тем, критики отмечали сходство двух альбомов: оба сочетали в себе тяжёлые вещи, основанные на мощных риффах (здесь — «Hole in the Sky», «Symptom of the Universe») и экспериментальные, усложненные композиции («Supertzar», «Am I Going Insane (Radio)»). Название последнего трека явилось причиной недоразумения: многие сочли его версией, специально отредактированной для радио. Однако других вариантов этой песни не существует. Считается, что слово «радио» здесь следует трактовать как часть выражения 'radio-rental', которое на кокни-сленге есть синоним понятия 'mental'. Песня (речь в которой действительно идет об умопомешательстве) завершается безумным хохотом, и таким образом переходит в «The Writ».

Обложка альбома и название альбома

Визуальным символом «раскола личности» служит и сюжет обложки альбома, на которой участники группы сфотографированы перед большим бронзовым зеркалом с отражениями, являющимися в сущности их двойниками (они глядят в ту же сторону). Участники группы предстали на фотографии для обложки в различных одеяниях, самыми нелепыми из которых были одежды Билла Уорда и Оззи Осборна. Билл Уорд одет в чёрную кожаную куртку и красные колготки. «У меня были очень грязные старые джинсы, — объясняет он, — поэтому я одолжил колготки у своей жены. А чтобы прикрыть яйца под колготками, я также одолжил трусы у Оззи, так как своих у меня не было». Оззи в традиционном японском костюме выглядел так, из-за чего его дразнили «гомик в кимоно».

Альбом создавался в то время, когда группа находились в состоянии войны со своим менеджером Патриком Миэном, что и послужило одним из толчков к названию альбома «Саботаж». «Один день мы проводили в студии, а следующий — в суде или на встрече с юристами», — рассказывает гитарист. И гнев и тревога Тони Айомми подпитывали Sabotage. «Мое звучание было немного жестче, чем на Sabbath Bloody Sabbath, — объяснял Айомми. — Гитарный саунд был тяжелее. Сказывалось все то раздражение, которое мы чувствовали от общения с менеджментом и адвокатами». Однако тот же Тони Айомми, которого продюсер Майк Батчер охарактеризовал как «неофициального лидера» Black Sabbath, утверждал, что Sabotage был отчасти реакцией на сложный стиль Sabbath Bloody Sabbath, на котором группа соединила свой фирменный хэви-метал с элементами прогрессивного рока при поддержке клавишника Yes Рика Уэйкмана и даже оркестра. «Мы могли бы становиться все более техничными, — говорил Айомми,— использовать оркестры и все остальное, но нам хотелось сделать рок-альбом».

Отзывы критиков и достижения

Sabotage был тепло встречен критикой; журнал Rolling Stone счёл его лучшим на тот момент в истории группы). Наибольший успех у фэнов имели «Hole in the Sky» и «Symptom of the Universe»; рифф второй из них иногда рассматривается как один из ранних примеров трэш-метала. Альбом поднялся до #7 в UK Albums Chart и до #28 в Billboard 200.

Турне и гастроли

Black Sabbath вышли на гастроли в поддержку альбома (с Kiss в качестве разогревщиков), но вынуждены были отменить оставшиеся концерты в ноябре 1975 года после того, как Оззи попал в мотоциклетную аварию и повредил спину.

Список композиций

1. Hole in the Sky — 3:59
2. Don’t Start (Too Late) — 0:49
3. Symptom of the Universe — 6:29
4. Megalomania — 9:46
5. The Thrill of It All- 5:56
6. Supertzar — 3:44
7. Am I Going Insane (Radio) — 4:16
8. The Writ — 8:09

Композиции альбома

• «Hole In The Sky» выбрана открывающим треком альбома, которая начинается гулом усилителей, установленных на максимальную громкость и криком «Attack!». Крик был шуткой, отпущенной Майком Батчером. «У Sabbath была разогревающая группа, менеджер которой стоял позади них на сцене и кричал: „Attack! Attack!“ — говорит продюсер. — Вот поэтому я и выкрикнул это из-за пульта».
• Песня «Don’t Start (Too Late)» на самом деле является акустическим вступлением к песне «Symptom of the Universe». Своё собственное название она получила из-за того, что во время записи музыканты играли до того, как инженер звукозаписи хотел начать запись и он воскликнул: «Don’t start too late!».
• «Symptom of the Universe»' песня, текст которой был написан Гизером Батлером (по мотивам, как он утверждал, собственного сновидения), представляла собой своеобразный коллаж космогонических аллюзий и научно-фантастической образности, объединённых философским взглядом на «никогда не умирающую любовь» как на «симптом» Вселенной (англ. Symptom of the Universe is love that never dies). Отчасти текст этот выглядел продолжением «National Acrobat» (из альбома Sabbath Bloody Sabbath), во второй части которой была развернута более детальная панорама Вселенной, которая рождается и умирает в себе самой. По мнению рецензента Allmusic Б. Торреано «Symptom of the Universe» — настоящий «гвоздь» пластинки: в песне, базовый рифф которой «на пять-шесть лет предвосхитил появление трэша», был создан "…уровень энергетики, редко наблюдавшийся за пределами панк-сцены. Далее Б. Торреано добавляет, что Оззи Осборн примерно в это время только «и начал по-настоящему осознавать, какой харизмой обладает»: это позволяло ему смело браться за исполнение «любого, даже малопонятного и запутанного текста». Рецензент называет «Symptom of the Universe» последней великой метал-вещью, созданной группой с Осборном у микрофона. Композиция заканчивалась фанковой кодой, получившейся из джема, который группа устроила во время записи трека, с впоследствии наложенной акустической гитарой.
• Теология также лежит в основе «Megalomania», кошмарного образа подстегнутого наркотиками безумия. «Вещь основана на редком героиновом опыте, который я испытал, — говорит Батлер.— Я просидел всю ночь, глядя в зеркало: я был Богом, а мое отражение — Дьяволом. Это была битва двух самых больших эго во вселенной. К сожалению, я не помню, чем все закончилось».
• «Supertzar» представляла собой мрачную призрачную пьесу с участием Английского камерного хора, которую Уорд описывал, как «демоническое пение». В колоколах, на которых играл Уорд, слышались отголоски фильма ужасов 1973 года Изгоняющий дьявола. Единственной связью с привычной рок-музыкой был медленный гитарный рифф Айомми, исполняемый как марш смерти. У Оззи не было партии в Supertzar. Но, по его словам, то, что он услышал при записи песни, было «шумом, похожим на то, как Бог дирижирует в саундтреке к концу света». Айомми со свойственной ему сдержанностью заметил, что композиция «звучала очень необычно и очень здорово».
• Am I Going Insane (Radio) — по сути, поп-песня, написанная Оззи Осборном на синтезаторе Moog, на котором он сыграл в заключительном треке. « Оз с этим Мугом сводил нас с ума, — вспоминает Билл Уорд,— но песня хороша. И, оглядываясь назад, можно сказать, что она была неким предвестником его сольной карьеры. Его индивидуальность проявилась во всей красе в этой вещи». Слово «Radio» в названии — это британский рифмованный сленг: Radio Rental — mental. Текст Оззи был, безусловно, автобиографическим, как говорит Гизер Батлер.
• Автобиографическим получился текст Оззи Осборна для финального трека альбома, в котором он высмеивал мучителя Black Sabbath Патрика Миэна. «You bought and sold me with your lying words» (Ты купил и продал меня своими лживыми словами), — пел Оззи, а затем угрожал своему врагу проклятьем. Песня была озаглавлена «The Writ» (Предписание). Название предложил Майк Батчер после того, как адвокаты Миэна без предупреждения явились в Morgan Studios. «Какой-то парень вошел и спросил: „Black Sabbath?“ Тони ответил: „Да“. Парень сказал: „У меня есть кое-что для вас“ и передал ему судебное предписание». К угрожающему настроению The Writ добавилось зловещее интро, где смех перемешивался с мучительным криком. Смех принадлежал австралийскому другу Гизера. «Он был совершенно чокнутым, — говорит басист. — Мы пригласили его в студию, когда он гостил в Лондоне». Детский плач был записан на кассету без опознавательных знаков, которую Майк Батчер нашёл на пульте в Morgan. Когда он проиграл её на уменьшенной наполовину скорости, плач ребёнка приобрел жуткий оттенок. «Крик был таким странным, — говорит он, — что идеально подошло к тому треку». Для Оззи в написании и исполнении слов этой песни был терапевтический эффект. «Почти как визит к психотерапевту, — говорит он. — Весь гнев, который я чувствовал к Миэну, вылился наружу». И тем не менее, при всем ядовитом сарказме The Writ, в его завершающей строчке был луч надежды: «Everything is gonna work out fine» (В итоге все будет хорошо). Весной 1975 года, через месяц после завершения записи в Лондоне Майк Батчер вылетел в Нью-Йорк, чтобы контролировать процесс сведения и мастеринга Sabotage. Именно здесь продюсер добавил в конец The Writ отрывок длиной в 31 секунду, который он записал без ведома группы. «Микрофоны по всей студии были включены, — объясняет Батчер. — Поэтому однажды, когда Оззи и Билл валяли дурака на пианино я нажал кнопку записи».

Итоги записи

И к концу 1975 года Black Sabbath осознали, чего стоило группе судебное разбирательство с Патриком Миэном. «Нам пришлось откупиться от него, чтобы расторгнуть наш контракт, — говорит Батлер. — Услуги адвокатов обошлись в тысячи долларов. А затем мы получили огромный налог. Налоговое управление относилось к нам безо всякого сочувствия. Они осуждали нас за нашу наивность. Большая часть наших денег ушла на адвокатов и налоги». Избавившись от Миэна, участники Black Sabbath наняли Марка Фостера вести их повседневные дела. Но после Sabotage они уже так и не стали прежними. Хаос, который окружал группу во время создания этого альбома, оказал на них сильное воздействие. «Это изменило нас, — говорит Уорд. — Я не сомневаюсь в этом». Без менеджера, который был бы посредником между ними, участники группы — уставшие, выдохшиеся, одурманенные наркотиками и финансово опустошенные — начали постепенно отдаляться друг от друга. Группа, по словам Батлера, распадалась.

Интересные факты

• На некоторых виниловых версиях (и на всех ремастерингах) присутствует скрытый трек «Blow on a Jug» (0:26) после «The Writ», записанный очень тихо: это — Осборн и Уорд, «дурачащиеся в студии».
• Песня «Don’t Start (Too Late)» на самом деле является акустическим вступлением к песне «Symptom of the Universe». Своё собственное название она получила из за того, что во время записи музыканты играли до того, как инженер звукозаписи хотел начать запись и он воскликнул: «Don’t start too late!».
• Песня «Hole in the Sky» дважды попала в список лучших каверов по версии журнала Metal Hammer: на первое место в исполнении группы Pantera и на 16-е в исполнении Machine Head. На 18 месте в том же списке находится песня Symptom Of The Universe в исполнении Sepultura.
• Для записи песни «Thrill Of It All» потребовалось множество дублей. Когда окончательный вариант был записан, один из техников делал измерительные фонограммы и записал их на мастер-запись песни. Группе пришлось её перезаписывать. Из-за этого на диске присутствует надпись: «Инженер записи и саботажник — Дэвид Харрис» (анг.: David Harris — tape operator and saboteur).

Участники записи

• Тони Айомми — гитара
• Оззи Осборн — вокал
• Терри «Гизер» Батлер — бас-гитара
• Билл Уорд — ударные, пианино на «Blow On A Jug»
• Джеральд Вудрофф — клавишные
• Уилл Мэлоун — аранжировки (партии камерного хора)
• Майк Батчер — сопродюсер / инженер
• Робин Блэк — инженер
• Девид Харрис — звукооператор

Примечания

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Sabotage (альбом Black Sabbath)

Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.