Semovente da 75/18

Semovente da 75/18
Классификация	Штурмовое орудие
Боевая масса, т	14,5
Компоновочная схема	классическая
Экипаж, чел.	3
История
Производитель	Концерн FIAT-Ansaldo, и
Годы производства	1941—1944
Годы эксплуатации	1941 — 1945
Количество выпущенных, шт.	467 (всех модификаций)
Основные операторы
Размеры
Длина корпуса, мм	4920
Ширина корпуса, мм	2280
Высота, мм	1850
Клиренс, мм	410
Бронирование
Тип брони	стальная катаная
Лоб корпуса, мм/град.	30
Борт корпуса, мм/град.	25/0°
Корма корпуса, мм/град.	25/0° - 25/20°
Днище, мм	15/90°
Крыша корпуса, мм	15
Лоб рубки, мм/град.	50/5°
Борт рубки, мм/град.	25/9°
Крыша рубки, мм/град.	10/84° и 10/90°
Вооружение
Калибр и марка пушки	75-мм Obice da 75/18 modello 34
Длина ствола, калибров	18
Боекомплект пушки	44
Углы ВН, град.	−12…+22°
Углы ГН, град.	20° влево, 18° вправо
Прицелы	панорамный
Пулемёты	1 × 8-мм Breda 38
Подвижность
Тип двигателя	V-образный 8-цилиндровый дизельный жидкостного охлаждения SPA 9 TM40 V-8
Мощность двигателя, л. с.	125
Скорость по шоссе, км/ч	32
Запас хода по шоссе, км	200
Запас хода по пересечённой местности, км	250
Удельная мощность, л. с./т	8,6
Тип подвески	сбалансированная, на балансирах и полуэллиптических рессорах
Удельное давление на грунт, кг/см²	0,92
Преодолеваемая стенка, м	0,8
Преодолеваемый ров, м	2,1
Преодолеваемый брод, м	1,0

Semovente da 75/18 — лёгкая по массе (14,4 т) итальянская самоходно-артиллерийская установка (САУ) времён Второй мировой войны, относящаяся к классу штурмовых орудий. Эта боевая машина также успешно использовалась как противотанковая САУ и самоходная гаубица. Выпускалась фирмой «Ансальдо», вооружена 75-мм горной гаубицей Obice da 75/18 modello 34. После капитуляции Италии в 1943 году выпуск этих САУ был продолжен для нужд Вермахта под названием StuG M42 mit 75/18 850(i). Использовалась итальянскими и немецкими войсками на театрах военных действий в Северной Африке, на Балканах и в Италии. Оценивается как удачное использование базы безнадёжно устаревшего танка.

История создания и развития

Уже с момента принятия на вооружение Королевской Армии Италии (Реджио Эзерчито, ит. Regio Esercito) в марте 1940 года нового танка Carro Armato M13/40 стало ясно, что его огневая мощь является недостаточной. Это касалось как бронебойного, так и осколочно-фугасного действия снарядов его 47-мм пушки. На тот момент итальянская военная промышленность не имела более мощного орудия, подходящего для установку в башню М13/40, а разработка перспективного танка Carro Armato P26/40  с более мощным вооружением и бронированием по сравнению с М13/40 находилась только в начальной стадии. Вступление фашистской Италии во Вторую мировую войну в июне 1940 года сразу же показало надобность Реджио Эзерчито в более мощных образцах бронетанкового вооружения, чем уже имеющиеся в наличии.

Решение возникшей проблемы удалось найти на основании боевого опыта немецких союзников во время французской кампании 1940 года. Тогда в Вермахте состоялся дебют штурмовых орудий Sturmgeschütz III, безбашенных самоходно-артиллерийских установок (САУ) на базе среднего танка Panzerkampfwagen III. Эти боевые машины с низким силуэтом, довольно сильным для того времени 50-мм лобовым бронированием и вооружённые короткоствольной 75-мм пушкой предназначались для непосредственной поддержки пехоты и танков. Их задачей была борьба с пулемётными огневыми точками, противотанковой артиллерией противника, а также разрушение фортификационных сооружений полевого типа. Хотя организационно они входили в состав артиллерии Вермахта, в подавляющем большинстве случаев StuG III использовались как безбашенные танки, стреляя прямой наводкой по выявленным целям. Однако присутствовало и всё необходимое прицельное оборудование для стрельбы с закрытых позиций на небольшие дистанции. Их боевое применение во Франции оказалось очень удачным и не осталось незамеченным в Италии. Полковник артиллерии Серджио Берлезе, руководитель работ по созданию горной гаубицы Obice da 75/18, предложил смонтировать её на базе М13/40, по образцу конверсии PzKpfW III в StuG III. Инспекторат артиллерии Генерального штаба Реджио Эзерчито принял это предложение. Прототип такой машины был построен 10 февраля 1941 года. После успешных испытаний последовал заказ на первую серию новых САУ, получивших обозначение Semovente da 75/18 su scafo M40.^[1][2]

С запуском в серию в середине 1941 года танка Carro Armato M14/41 выпуск САУ Semovente da 75/18 продолжили на его базе. Увеличенная до 145 л. с. мощность двигателя несколько улучшила характеристики подвижности машины. Этот вариант получил обозначение Semovente da 75/18 su scafo M41. В самом конце 1942 года в серийное производство пошла новая модификация САУ Semovente da 75/18 su scafo M42 с использованием ходовой части следующей версии базового танка Carro Armato M15/42. Новый более мощный карбюраторный двигатель ещё раз повысил подвижность САУ. Бронирование и вооружение Semovente da 75/18 остались неизменными по ходу этого развития конструкции.

Но дальнейшее развитие конструкции Semovente da 75/18 уже не принадлежало итальянскому танкостроению. 9 июля 1943 года англо-американские войска начали операцию «Хаски» — высадку в Сицилии, спустя неполных два месяца за ней последовала операция «Эвеланш» — высадка на Апеннинский полуостров. В результате успехов сил антигитлеровской коалиции и государственного переворота в Итальянском королевстве Муссолини потерял власть и был арестован, новое правительство во главе с маршалом Пьетро Бадольо и королём Витторио-Эммануэлом III заключило перемирие с союзниками. Ожидавшие такого развития событий немцы заблаговременно усилили своё военное присутствие в Италии и сразу же оккупировали её северные и центральные области, включая Рим. В результате в руках немецкой оккупационной администрации оказались все производственные мощности «Фиат-Ансальдо». Поскольку своей бронетехники Вермахту и войскам СС на итальянском и балканском театрах военных действий не хватало, был сохранён выпуск ряда её итальянских образцов. При этом продолжалось и совершенствование конструкции итальянских машин. В частности, применительно к САУ на базе М15/42 (к тому моменту помимо Semovente da 75/18 выпускались более мощные da 75/34 и da 105/25) несколько изменили конфигурацию их бронекорпуса. Новый вариант, иногда обозначаемый как Scafo M42L, имел большую ширину и меньшую высоту по сравнению с предыдущей версией. Согласно некоторым источникам, последняя серия Semovente da 75/18, выпущенная в 1944 году под полным контролем немцев, использовала именно этот бронекорпус. Развитие базы продолжалось и в дальнейшем, но на неё 75-мм короткоствольные орудия уже не ставились.

Боевое применение

САУ Semovente da 75/18 впервые пошли в бой в начале 1941 года в составе самоходных дивизионов 132-й танковой дивизии «Ариете». Изначально планировалось использовать эти машины в качестве самоходных гаубиц, но уже вскоре выяснилось, что их бронирование и вооружение позволяет более широкое использование. Мощность 75-мм осколочно-фугасного снаряда орудия da 75/18 существенно превосходила аналогичную характеристику снарядов 47-мм пушек итальянских танков семейства «М», в результате Semovente da 75/18 стали использоваться в роли штурмовых орудий для непосредственной поддержки своей пехоты в бою. Бронебойный 75-мм калиберный снаряд позволял бороться с относительно легкобронированной техникой противника, а кумулятивный (в итальянской терминологии Effetto Pronto) — и со средними танками. Так итальянская САУ освоила и специальность истребителя танков. В этом качестве она очень неплохо зарекомендовала себя, например в одном из боёв на линии Газала на североафриканском ТВД дивизион Semovente da 75/18 уничтожил и повредил 22 средних танка М3. Вслед за «Ариете» на Африканский континент была переброшена и 133-я танковая дивизия «Литторио» с ещё двумя дивизионами Semovente da 75/18. В битве под Эль-Аламейном обе эти дивизии были разгромлены британцами и в конце ноября 1942 года расформированы. Отход сил Оси из Ливии в Тунис прикрывала переброшенная в Африку 131-я танковая дивизия «Чентауро», также имевшая в своём составе дивизион Semovente da 75/18. Эти самоходки активно использовались итальянцами как в наступлении на перевале Кассерин, так и в последующих оборонительных боях с контрударами по противостоящим англоамериканским войскам. Их служба не изобиловала особо яркими эпизодами, но они ещё раз подтвердили свою боевую ценность. Например по ходу наступления Эрвина Роммеля на перевале Кассерин в боях у Джебель-эль-Хамры с 21 по 23 февраля 1943 года прибывшее вовремя подкрепление из нескольких САУ этого типа позволило отбить атаку превосходящих американских сил на небольшой отряд удерживавших этот населённый пункт итальянских танков М14/41 и пехоты. Но в итоге все Semovente da 75/18 дивизии «Чентауро» были потеряны либо в боях, либо стали трофеями союзников после капитуляции итало-немецкой группировки в Тунисе.

В составе ряда частей и подразделений Semovente da 75/18 сражались против высадившихся на Сицилии и материковой Италии англоамериканских войск. Но 3 сентября 1943 года после отстранения от власти бывшего дуче Бенито Муссолини было подписано перемирие между Итальянским Королевством и командованием союзных сил. Ожидавшие такого развития событий немцы имели планы по быстрой оккупации Италии, но новое правительство маршала Пьетро Бадольо тоже предвидело такой ход событий. Командование ещё не до конца сформированных 134-й и 135-й танковых дивизий («Чентауро II» и «Ариете II» соответственно) получило приказ задержать немецкие части, стремившиеся оккупировать Рим и захватить короля и новое правительство. Обе дивизии оказали сопротивление, достаточное для успешной эвакуации Витторио-Эммануэла III и его кабинета министров, после чего «во избежание ненужных потерь и бессмысленного кровопролития» сложили оружие и были расформированы. В боях с немцами участвовали и Semovente da 75/18 дивизии «Ариете II», которые в конечном итоге стали германскими трофеями. Ввиду нехватки собственной бронетехники немцы приняли на своё вооружение ряд итальянских машин. Поскольку им полностью досталась производственная инфраструктура концернов «Бреда» и FIAT-«Ансальдо», они продолжили выпуск и развитие наиболее боеспособных образцов, включая Semovente da 75/18. На немецкой службе эти САУ получили обозначение Sturmgeschütz M42 mit 75/18 850(i), всего от Реджио Эзерчито им досталось 123 машины, ещё 55 было построено по немецкому заказу после сентября 1943 года. В составе оккупационных войск Третьего Рейха они сражались против сил союзников вплоть до последнего дня боевых действий на Апеннинском полуострове. Марионеточная Итальянская социальная республика Бенито Муссолини также имела несколько Semovente da 75/18 su scafo M42 в рядах «своего» Эзерчито Национале Републикано (Национальной республиканской армии), переданных им немецкими хозяевами: три машины в составе дивизиона бронеэскадрона «Сан Джусто» и две в составе «антипартизанского соединения» Ragruppamento Anti Partigiani.

Небольшое количество САУ Semovente da 75/18 находилось на Балканах в составе оккупационных итальянских сил в 1941—1943 годах. Так например в 1943 году в Югославию отправились среди прочих подкреплений две САУ этого типа, а в Греции с декабря 1942 года дислоцировались два самоходно-артиллерийских дивизиона, имевших на вооружении Semovente da 75/18 и da 47/32. Вс

Модификации

Определяются используемой танковой базой:

• Semovente da 75/18 su scafo M40 — на базе танка Fiat M13/40. В качестве силовой установки использовался дизельный двигатель SPA 8 TM40 V-8 мощностью 125 л.с.;
• Semovente da 75/18 su scafo M41 — на базе танка Fiat M14/41. По сравнению с первой версией двигатель заменён на более мощный дизель SPA 15T (145 л.с.), установлены воздушные и топливные фильтры новой конструкции, более подходящие для работы в условиях североафриканских пустынь;
• Semovente da 75/18 su scafo M42 — на базе танка Fiat M15/42. Желание повысить энерговооружённость танков семейства «М» и САУ на их базе, а также недостаточная мощность имевшихся в распоряжении дизельных двигателей привели к решению о замене их на карбюраторные. Танк М15/41 и САУ на его базе получили силовую установку SPA 15TB, работавшую на бензине. Лучшие характеристики карбюраторного двигателя по снимаемой с него мощности на единицу его массы и объёма позволили существенно выиграть в мощности — 195 л.с. против прежних «дизельных» 145 л.с. Но неизбежным минусом такого перехода стало большее потребление топлива карбюраторным двигателем по сравнению с дизельными модификациями. Чтобы сильно не проиграть в запасе хода, ёмкость топливных баков была несколько увеличена.

Серийный выпуск

Самоходно-артиллерийская установка Semovente da 75/18 серийно выпускалась промышленным концерном «Фиат-Ансальдо» с 1941 по 1944 год. После капитуляции Итальянского королевства в сентябре 1943 года её производство продолжалось для нужд Вермахта и войск СС под контролем немецкой оккупационной администрации. Незначительное число выпущенных в этот период машин было передано так называемому "Эзерчито Национале Републикано" — вооружённым силам марионеточной Итальянской социальной республики под предводительством свергнутого дуче Бенито Муссолини.

Производство Semovente da 75/18, шт.
Модификация / Год	1941	1942	до июля 1943	с июля 1943 по 1944	Итого
su scafo M40	60	–	–	–	60
su scafo M41	–	162	–	–	162
su scafo M42	–	2	188	55	245
Итого:	60	164	188	55	467

Оценка проекта

Semovente da 75/18 является одним из ярких примеров удачной конверсии устаревшей танковой базы в боеспособную самоходно-артиллерийскую установку. Несмотря на довольно скромные тактико-технические характеристики по сравнению с зарубежными аналогами и сильную архаичность технических решений в конструкции, унаследованную от базового танка, САУ Semovente da 75/18 имела большое значение как для итальянского танкостроения, так и для Реджио Эзерчито.

С конструкторской точки зрения она стала первым образцом в целом ряду самоходок с постепенно увеличивающейся огневой мощью и защищённостью. В этом плане даже устаревшая танковая база обладала достаточным модернизационным потенциалом, конструкция её подвески внесла существенную роль в возможность повышения массы машины, т. е. усиления её бронирования и установки на неё более мощных и тяжёлых артиллерийских систем. Естественно, что платой за это стало снижение динамических характеристик. Однако уже изначально подвеска не рассчитывалась на высокие скорости движения, а замена дизельного двигателя на карбюраторный позволила в какой-то степени увеличить запас по удельной мощности. Он оказался востребованным впоследствии, но во благо Вермахта и войск СС, а не Реджио Эзерчито.

Бронирование САУ Semovente da 75/18 без рационального наклона плит обеспечивало защиту фронтальной проекции только от 37-мм и 40-мм снарядов на больши́х дистанциях или при значительном угле встречи снаряда с бронёй относительно нормали. 57-мм британские танковые и противотанковые пушки пробивали 50-мм лобовую бронеплиту САУ на большинстве дистанций реального боя. То же самое можно сказать и о 75-мм пушках «Грантов» и «Шерманов». Недостаточную защищённость во фронтальной проекции пришлось устранять уже немцам в последующих моделях самоходных орудий Semovente на базе танков серии «М».

Подвижность САУ Semovente da 75/18 su scafo M41 являлась вполне адекватной, хотя и не выдающейся с точки зрения развиваемой максимальной скорости. Блокированная подвеска обеспечивала хорошую плавность хода, но, помимо отмеченной выше неприспособленности к высоким скоростям движения, её узлы и агрегаты были довольно громоздкими и располагались вне броневого корпуса машины. В боевых условиях это было чревато потерей подвижности при попадании в тележку подвески даже осколочно-фугасного снаряда среднего калибра.

Надёжность и ремонтопригодность самоходок, особенно после перехода на базу M14/41, оптимизированную для действий в Северной Африке, была достаточно высокой, о технологичности же её конструкции трудно сказать что-либо определённое из-за малого объёма их выпуска. По сравнению с танкостроительными предприятиями своего союзника-Германии «Фиат-Ансальдо» выглядел более чем бледно, не говоря уже о танковой компоненте военно-промышленных комплексов СССР и США. Во многом это и предопределило поражение Реджио Эзерчито и фашистского режима Италии, когда потери возросли настолько, что восполнить их перед лицом всё более усиливающихся противников стало нечем.

Сохранившиеся экземпляры

Достоверно известно о двух сохранившихся САУ Semovente da 75/18. Одна из них находится во французском танковом музее в г. Сомюр, вторая — в одном из римских военных музеев.

Ссылки

• А. Сорокин. [armor.kiev.ua/Tanks/WWII/sem/ Самоходная установка Semovente da 75/18 su scafo M40]. Броне-сайт Чобитка Василия. [www.webcitation.org/65QsU51a0 Архивировано из первоисточника 14 февраля 2012].
• [armor.kiev.ua/wiki/index.php?title=Semovente_da_75/18 Semovente da 75/18].

Отрывок, характеризующий Semovente da 75/18

Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.