Studies on Homer and Homeric Age

Studies on Homer and Homeric Age
Дата первой публикации:	1858 год

«Studies on Homer and Homeric Age» («Исследования о Гомере и его веке») — изданная в 1858 году книга английского политика Уильяма Гладстона (1809—1898), посвящённая различным вопросам, связанным с древнегреческим поэтом Гомером и событиям его эпохи. Поскольку автор книги был прежде всего известен как государственный деятель, его историко-лингвистический труд был встречен преимущественно критически. Учитывая, что открытие Трои произошло только в 1870-х годах, утверждения Гладстона о некоторой степени историчности описаний Гомера не было принято научной общественностью. Также собственные религиозные взгляды Гладстона привели к формулировке в книге оригинального взгляда на идеологическую близость Гомера и его современников к христианству. Сделанное Гладстоном наблюдение об использовании слов для выражения цветов в словаре Гомера привело к длительной полемике о цветовом восприятии в различных культурах.

Предыстория

Научный контекст

В 1858 году, когда вышли в свет «Исследования», ещё не были изданы многие влиятельные научные труды: «Происхождение видов» Чарлза Дарвина (1859), «Геологические свидетельства древности человека» Чарлза Лайеля (1863), расширившая представление о древности человечества, и «Доисторические времена» («Prehistoric Times») Джона Лаббока (1865), в которой были введены понятия палеолит и неолит. Хотя предположение о выделении каменного, бронзового и железного веков было сделано Кристианом Томсеном в 1832 году, археологические подтверждение были получены Габриэлем де Мортилье только в 1860 году, а стали широко известны только в 1862 году. Палеолитические исследования Жака Буше де Перта о каменных орудиях труда были подтверждены Джозефом Прествичем и Джоном Эвансом осенью 1858 года.

Гладстон и Гомер

Гомеровские исследования Гладстона чрезвычайно обширны — отмечается, что он написал на эту тему больше, чем кто бы то ни было другой на английском языке в XIX веке. Не удивительно, что они привлекли внимание как современников политика, так и его биографов. Преимущественно эти исследования оценивались отрицательно, в лучшем случае — как безобидное хобби великого человека. По оценке автора трёхтомной биографии Гладстона Джона Морли (1903), большинством теории Гладстона воспринимались как фантастические, а его упорство в них как идиосинкразическую причуду. Этот взгляд, в целом, разделяют и современные биографы. Редким исключением является биография, написанная Филипом Магнусом (1965), помещающая эти исследования в контекст христианской апологетики. Более благоприятные отзывы работы Гладстона в этой сфере получили от историков античности Джона Майерса и Хью Ллойд-Джонса. В ряде работ, появившихся во второй половине XX века взгляды Гладстона на гомеровскую Грецию рассматриваются в положительном ключе. Воззрениям Гладстона на вопросы, связанные с Гомером и христианством, посвящена монография английского историка Дэвида Беббингтона (2004).

Первоначальное знакомство с творчеством Гомера Гладстон получил в Итонском колледже, завершив своё классическое образование в Оксфорде. В 1847 году Гладстон откликнулся рецензией на монографию об «Илиаде» немецкого филолога Карла Лахмана. В 1857 году он издал две небольшие статьи: «Homer and his Successors in Epic Poetry» и «Homeric Characters, In and Out of Homer». В первой из них Гладстон разбирал отличие эпического жанра у Гомера и его творческих наследников, а во второй аналогичное сравнительное исследование он провёл в отношении персонажей. В это время Гладстон уже был видным политиком, занимавшим пост канцлера казначейства (первый срок в 1852—1855). Одной из проблем, которые его интересовали была реформа образования и, в частности, упадок классического образования в Оксфордском университете, с которым он поддерживал связь, представляя его в парламенте в 1847—1865 годах. По предположению Дж. Майерса масштабный труд о Гомере следует рассматривать в этом контексте. В том же 1857 году Гладстон опубликовал «Essay on the Placeof Homer in Classical education and in Historical enquiry», где обозначил важность и необходимость предпринятого им исследования — с одной стороны, в силу того, что произведения Гомера являются лучшим из того, что дала классическая античность, а с другой стороны чтобы реабилитировать это направление исследований, объявляемое оппонентами классического образования неактуальным.

В середине 1850-х годов политическая карьера Гладстона находилась в кризисе и, как всегда в таких случаях, он обратился к Гомеру. «Исследования» писались в течении пяти лет с августа 1855 года по февраль 1858 года, в марте они были изданы. Их появление обозначило возвращение Гладстона к активной политической жизни. В ноябре ему была поручена важная миссия в Греции, по завершении которой он стал лидером Либеральной партии и Палаты общин. В дальнейшем Гомер и его эпоха не переставали увлекать Гладстона, и до самой смерти он продолжал работать над книгой "The Olimpean Religion".

Содержание книги

Структура книги

Книга была издана в трёх томах, в сумме составляющих 1696 страниц. Каждый том состоит из нескольких крупных разделов, подразделяющихся в свою очередь на части. Первый раздел (Prolegomena) включает в себя анализ состояния гомеровского вопроса и значения произведений Гомера для цивилизации. Здесь же автор обосновывает необходимость и важность классического образования. Основной объём первого тома составляет раздел «Achais», в котором производится идентификация различных народов, упоминаемых Гомером и устанавливается взаимосвязь между ними. Следующий раздел, занимающий весь второй том, посвящён «олимпийской религии». Исследуются атрибуты каждого божества, их иерархия; при этом Гладстон пытается обнаружить параллели с религией Ветхого Завета. В этом же томе рассматриваются мораль и положение женщин в обществе гомеровской Греции. Третий том посвящён множеству различных вопросов, в том числе политике, географии, сравнению религии греков и троянцев, общему анализу сюжета «Илиады». В последний раздел «Aoidos» включены наблюдения Гладстона о различных субъективных аспектах культуры древних греков на основе анализа их словарного запаса — восприятии чисел, цвета и прекрасного.

Основные положения

Её основные тезисы были приведены в книге Гладстона 1876 года «Homeric synchronism; an enquiry into the time and place of Homer»:

• Поэмы Гомера в целом историчны, являясь документальным свидетельством о странах, народах, персонажах и их чувствах;
• В них существует фактическое ядро, относящееся к Троянской войне;
• Однако нет достаточных данных для помещения как самого Гомера, так и его сведений в рамки установленной хронологии;
• Внутренняя хронология поэм Гомера определяется его генеалогическими сведениями, которые непротиворечивы и позволяют установить относительный порядок событий и взаимосвязи участников, не пересекаясь, при этом, со сферой событий, известных из других источников;
• Можно предположить, что Гомер жил не позднее полувека от Троянской войны;
• Существуют веские основания полагать, что его жизни и активность пришлись на период Дорийского вторжения на Пелопоннес.

Соответственно, Гладстон — в отличие от большинства его современников — предполагал существование единственного автора «Илиады» и «Одиссеи». Суровой критике также подверглась предпринятая Гладстоном реконструкция древнегреческой религии, в которой он обнаружил черты сходства с ветхозаветным монотеизмом.

Гладстон и дискуссия о цветовом восприятии

Согласно наблюдениям Гладстона, словарный запас Гомера, применяемый для описания цветов («винноцветное море»), был весьма ограничен, а его эпитеты, связанные с цветом, для современного читателя звучат очень странно. Теория Гладстона о цветовом языке Гомера, согласно которой такое словоупотребление было вызвано анатомическими особенностями зрения древних греков, вызвала продолжительную дискуссию в XIX веке, однако была забыта в начале XX века. Внимание к ней было привлечено после выхода в 2011 году книги израильского лингвиста Гая Дойчера «Through the Language Glass» (русс. пер. «Сквозь зеркало языка», 2016). Ряд положений Дойчера подверг критике английский лингвист Джеффри Сампсон.

По мнению современного этнолингвиста Нэнси Хикерсон, «Исследования» Гладстона стали первой работой в её науке. В многочисленных исторических обзорах на тему дебатов о цветовом восприятии и его связи с лингвистикой, Гладстон традиционно называется как первооткрыватель этой темы. При этом различные авторы по-разному характеризуют собственные взгляды Гладстона на данный предмет. Согласно американскому психологу Ричарду Вудворту (1910) их можно обозначить как биологический детерминизм, другие исследователи называют Гладстона ранним представителем культурализма в лингвистике, а придавшие новый импульс этим дебатам в контексте гипотезы лингвистической относительности Брент Берлин и Пол Кэй видели Гладстона предтечей эволюционизма. Некоторые учёные, например английский этнолингвист Уильям Риверс (1901) вообще отрицали какое-либо влияние Гладстона за пределами литературных комментариев.

Литература

Издания

• William Ewart Gladstone. [books.google.ru/books?id=6UgVAAAAQAAJ Studies on Homer and the Homeric Age]. — 1858. — Т. I.
• William Ewart Gladstone. [books.google.ru/books?id=7N5FAQAAMAAJ Studies on Homer and the Homeric Age]. — 1858. — Т. II.
• William Ewart Gladstone. [books.google.ru/books?id=rt5FAQAAMAAJ Studies on Homer and the Homeric Age]. — 1858. — Т. III. — 616 p.
• William Ewart Gladstone. [archive.org/details/homericsynchroni00gladuoft Homeric synchronism; an enquiry into the time and place of Homer]. — 1876.

Исследования

• Bebbington D. The Mind of Gladstone. Religion, Homer, and Politics. — 2004. — 331 p. — ISBN 0-19-926765-0.
• Hickerson N. P. [www.jstor.org/stable/3629814 Gladstone's Ethnolinguistics: The Language of Experience in the Nineteenth Century] // Journal of Anthropological Research. — 1983. — Vol. 39, № 1. — P. 26-41.</span>
• Koelsch W. A. [www.jstor.org/stable/30222053 W. E. Gladstone and the Reconstruction of Bronze Age Geography] // International Journal of the Classical Tradition. — 2006. — Vol. 12, № 3. — P. 329-345.</span>
• Myres J. L. Homer and his critics. — 1958. — 324 p. — ISBN 978-1-138-023308-6.
• Sampson G. Gladstone as linguist // Journal of Literary Semantics. — 2013. — Т. 42. — P. 1 – 29. — DOI:10.1515/jls-2013-0001.</span>
• Shannon R. [books.google.ru/books?id=H9TUAwAAQBAJ Gladstone: God and Politics]. — A&C Black, 2008. — 576 с. — ISBN 978 1 84725 203 6.

Отрывок, характеризующий Studies on Homer and Homeric Age

Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.