Suffren (1899)
Сюффрен(фр. Suffren) — французский эскадренный броненосец начала XX века, названный в честь адмирала Сюффрена.
Был разработан как улучшенная версия спроектированного в 1897 году эскадренного броненосца «Йена». Из-за затянувшейся постройки, вступил в строй только в 1904 году, уже будучи морально устаревшим. Имел неудачливую, богатую инцидентами карьеру. Погиб со всем экипажем в районе Лиссабона 26 ноября 1916 года от атаки подводной лодки.
Содержание
История
В 1898 году, французское морское командование решило заложить в пару к заказанной ранее «Йене» ещё один броненосец. Первоначально, новый корабль задумывался как копия "Йены"с минимальными усовершенствованиями. Но по мере обсуждения проекта в Военно-Морском Совете (фр. Conseil des travaux de la Marine), количество вносимых изменений все возрастало, пока концепция не преобразовалась в совершенно новый дизайн, лишь частично опирающийся на конструкцию «Йены».
Из-за всех задержек, корабль, заказанный в 1898 году, был заложен только в январе 1899 и спущен на воду в июле того же года. Постоянные смены морских министров и проблемы с утверждением военно-морского бюджета привели к сильным задержкам поставки компонентов, и достройка корабля на плаву, фактически, началась только в 1900. В результате всех задержек и выявившихся на испытаниях проблем, корабль вступил в строй только в 1904, уже являясь морально устаревшим.
Конструкция
«Сюффрен» был несколько больше «Йены», с полным водоизмещением в 12892 тонны. Его длина составляла 125,91 метр, ширина — 21,42 метра и осадка — 7,39 метра носом и 8,22 метра кормой. По другим данным, водоизмещение составило 12527 тонн, длина по ватерлинии 125,5 м, ширина 21,4 м, осадка 8,38 м.[1] Как и предшествующий корабль, он получил скуловые кили для улучшения мореходности. Мощность машин составляла 16700 л. с., скорость 17,9 узлов[1].
Вооружение
Главное вооружение корабля было идентично «Йене» — четыре 305-миллиметровые 40-калиберные пушки образца 1896 года в двух двухорудийных башнях. Но боезапас главного калибра был уменьшен почти втрое и составлял всего 60 снарядов на орудие (французские адмиралы пришли к выводу, что морской бой не сможет продлится так долго, чтобы корабль успел расстрелять все боеприпасы: кроме того выяснилось, что износ орудий все равно сделает стрельбу после 100—120 залпов почти бессмысленной).
Существенно изменено было вспомогательное вооружение. Корабль получил десять 164-мм орудий образца 1893 года. В отличие от «Йены», с её казематированым расположением вспомогательной артиллерии, на «Сюффрене» вернулись к смешанному башенно-казематному расположению. Шесть орудий стояли в одноорудийных башнях, по углам надстройки и в её центре. Остальные четыре орудия размещались в казематах в центре корпуса, причём казематы выдавались на спонсонах за борт. Ещё восемь 100-миллиметровых орудий были установлены в щитовых установках на средней палубе.
Противоминная оборона обеспечивалась двадцатью 47-миллиметровыми орудиями Гочкисса на мачтах и крыше надстройки. Ещё два 37-миллиметровых орудия Гочкисса были установлены на крыше рубки.
Корабль также нёс четыре 450-мм торпедных аппарата. Два из них находились под водой и были направлены вперед под углом в 30 градусов к оси корабля. Два надводных аппарата имели вращающееся основание и могли наводится на траверз под определенным углом. Имелось двенадцать торпед, из них восемь боевых.
Бронирование
Корабль имел полный пояс из гарвеевской брони по ватерлинии высотой в 2,5 метра и толщиной до 300 миллиметров на всей длине. Нижний край пояса утоньшался до 120 мм. Верхний пояс, проходящий выше главного, прикрывал в том числе и основания казематов, и имел толщину в 100—152 миллиметра.
Горизонтальное бронирование было представлено выпуклой броневой палубой, края которой в оконечностях спускались ниже уровня ватерлинии. Центральная часть палубы проходила поверх главного пояса. Толщина палубы достигала 60 мм. Траверсы имели толщину 110 мм.
Башни главного калибра защищала 290-мм броня (либо 325-мм[1]). Впервые во французской практике были применены подбашенные барбеты, вмещающие аппаратуру вращения башни (у предшествующих башен, аппаратура вращения размещалась в вращающейся части башни). Их толщина достигала 250 мм. Башни вспомогательного калибра имели толщину брони от 102 мм на фронтальной части и до 200 мм на тыловой плите. Рубка защищалась 224—274 миллиметровыми броневыми плитами (либо 305-мм[1]), при толщине крыши в 50 мм.
Служба
Предвоенные годы
Ещё до вступления в строй «Сюффрен» принял участие в артиллерийских испытаниях, проводившихся в 1903 году с целью испытания устойчивости конструкций к тяжелым снарядам. Стальная плита толщиной в 550 миллиметров была закреплена на носовой башне «Сюффрена», после чего броненосец «Массена» с дистанции в 100 метров выпустил по ней несколько 305-миллиметровых снарядов. Первые три были учебными болванками: последующие два — боевыми снарядами. В результате обстрела, плита была разбита, но расположенная за ней башня не пострадала и сохранила полную боеспособность.
3 февраля 1904 года «Сюффрен» вступил в строй Средиземноморской эскадры. На протяжении ранней карьеры корабль преследовали неполадки и неудачи. Как выяснилось вскоре после введения в эксплуатацию, средняя паровая машина была размещена неудачно, и постоянно перегревалась при работе. 5 февраля 1906 года во время учений броненосец столкнулся с субмариной «Бонит», отрабатывавшей учебную атаку: инцидент обошёлся без жертв, но оба корабля были повреждены. 12 марта 1907 года стоявший в доке Тулона «Сюффрен» пострадал от взрыва находившегося в соседнем доке броненосца «Йена», на котором произошло самовозгорание нитроцеллюлозного пороха. В 1908 году во время манёвров на броненосце переломился вал центрального винта: хотя ремонт был успешен, в 1910 году в аналогичной ситуации переломился вал левобортного винта и винт отвалился полностью. 14 февраля 1911 года правый якорь внезапно сорвался и упал вниз, убив одного и ранив двух моряков. Наконец во время флотских манёвров 28 мая 1911 года, «Сюффрен» внезапно потерял ход из-за прорыва клапана, и столкнулся с броненосцем «Демократи».
Первая мировая война
Во время Первой мировой войны уже считающийся полностью устаревшим броненосец был задействован в операциях на Средиземном море. Осенью 1914 года он участвовал в блокаде Дарданелл, дабы помешать попыткам германского линейного крейсера «Гёбен» сделать вылазку в Средиземное море.
Устаревший корабль был сочтен достаточно малоценным для принятия участия в Дарданелльской операции. Во время кампании, он во главе отряда из четырёх старых французских броненосцев, бомбардировал форты Дарданелл. С 9 января, корабль принимал участие в обстреле внешних фортов, 25-го февраля подойдя к ним на дистанцию 2700 метров. 18 марта 1915 года, во время обстрела укреплений с ближней дистанции, броненосец подвергся яростному ответному огню и был поражен 14 раз в течение 15 минут. Один 254-мм снаряд с береговой батареи влетел в орудийный порт 164-мм казематированной установки и полностью её разрушил, убив весь расчёт и вызвав возгорание в погребах (быстро нейтрализованное). Другой снаряд пробил дыру в носовой части, что привело к затоплению погребов носовой башни. Несколько позже, во время отступления, броненосец принял участие в спасении экипажа подорвавшегося на минах «Бувэ».
После завершения неудачной морской фазы операции, «Сюффрен» эскортировал повреждённый броненосец «Голуа» на Мальту. 31 декабря он вернулся, чтобы сделать последний свой боевой выстрел, прикрывая эвакуацию союзных войск из Галлиполи. Во время этой операции он столкнулся с британским эвакуационным пароходом, отчего последний погиб.
20-го января 1916 года, «Сюффрен» вернулся в Тулон, где прошёл первый за время войны масштабный ремонт. Вскоре после этого он был включен в состав отряда из шести броненосцев, направленных в греческие воды дабы предупредить любые попытки греческого флота вмешаться в действия на Салоникском Фронте. 7 октября, в момент наибольшего напряжения отношений, «Сюффрен» вместе с «Патри» и «Демократи» вторгся в гавань Элизии, готовясь к атаке на стоящие в гавани греческие корабли «Лемнос» и «Килкис», но в итоге ситуация разрешилась мирно.
Гибель
20 ноября 1916 года «Сюффрен» вышел из Гибралтара и направился в Лорьян, для проведения плановой модернизации. Он шёл без эскорта. 26 ноября 1916 года, примерно в 50 милях от Лиссабона, броненосец был торпедирован немецкой подводной лодкой U-52. Одна торпеда повлекла за своим взрывом детонацию погребов главного калибра, и корабль затонул за несколько секунд, со всем экипажем из 648 человек на борту. U-52 долго обыскивала место гибели в поисках выживших, но не смогла найти никого.
Напишите отзыв о статье "Suffren (1899)"
Примечания
Литература
- Caresse, Philippe (2010). «The Drama of the Battleship Suffren». In Jordan, John. Warship 2010. London: Conway. pp. 9–26. ISBN 978-1-84486-110-1.
- Corbett, Julian (1997). Naval Operations. History of the Great War: Based on Official Documents II (reprint of the 1929 second ed.). London and Nashille, TN: Imperial War Museum in association with the Battery Press. ISBN 1-870423-74-7.
- Robert Gardiner, ed. (1979). Conway’s All the World’s Fighting Ships 1860—1905. Greenwhich: Conway Maritime Press. ISBN 0-8317-0302-4.
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Suffren (1899)
Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.
На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
