Агенты казначейства

Агенты казначейства
T-Men
Жанр	Фильм нуар
Режиссёр	Энтони Манн
Продюсер	Обри Шенк
Автор сценария	Джон Си. Хиггинс Вирджиния Келлогг (история)
В главных ролях	Деннис О'Киф Мэри Мид Альфред Райдер
Оператор	Джон Олтон
Композитор	Пол Сьютелл
Кинокомпания	Эдвард Смолл продакшнс Игл-Лайон филмс (дистрибуция)
Длительность	92 мин
Страна	США США
Язык	английский
Год	1947
IMDb	ID 0039881
Выход фильма «Агенты казначейства» (оригинальное название — T-Men)

К:Фильмы 1947 года

«Агенты казначейства», также известен под названиями «Сборщики налогов» и «Люди-Т» (англ. T-Men) — фильм нуар режиссёра Энтони Манна, вышедший на экраны в 1947 году.

Фильм поставлен на документальном материале и рассказывает о двух агентах Министерства финансов США (Департамента казначейства), которым «поручено под прикрытием раскрыть „дело о шанхайской бумаге“. Маскируясь под членов мафии, они вступают в сеть торговцев незаконным алкоголем в Детройте, которые используют поддельные акцизные марки», постепенно выходя на преступную организацию, которая печатает фальшивые доллары и акцизные марки на специальной бумаге, незаконно ввозимой из Китая.

Согласно статье в «Нью-Йорк таймс» от октября 1947 года, это был первый фильм, основанный на реальных документах оперативного подразделения Департамента казначейства.

Фильм снят в стиле полудокументального нуара, к этому же стилю, в частности, относятся такие картины, как «Дом на 92-й улице» (1945), «Обнажённый город» (1948), «Он бродил по ночам» (1948), «Звонить Нортсайд 777» (1948) и «Паника на улицах» (1950).

По информации «Голливуд репортер», фильм был снят почти полностью на натуре в Детройте, Нью-Йорке, Вашингтоне, Бостоне, Сан Педро и Вилмингтоне (Калифорния).

Фильм получил номинацию на Оскар за лучшую запись звука.

Сюжет

Фильм открывается следующими титрами: «Валюта Соединённых Штатов и официальные документы Департамента казначейства, показанные в этом фильме, были сняты по специальному разрешению секретаря казначейства. Дальнейшее воспроизводство упомянутых купюр или документов целиком или частично строго запрещено». Затем камера показывает здание Департамента казначейства (Министерства финансов США) в Вашингтоне, и закадровым голосом сообщается о времени и целях создания этого органа. Затем бывший руководитель силового блока казначейства в официальном стиле рассказывает о направлениях оперативной деятельности этой государственной структуры по выявлению случаев подделки денег и других ценных бумаг и по разоблачению действующих в этой сфере нарушителей закона. В основу фильма положены материалы одного из реальных дел казначейства, известного как «дело о шанхайской бумаге», которое раскрыли оперативные сотрудники министерства, известные также как агенты казначейства или как Люди-Т.

Действие картины начинается в промышленной зоне Лос-Анджелеса, где агент казначейства идёт на встречу с секретным информатором, который раздобыл образец бумаги, используемый бандой фальшивомонетчиков. Практически на глазах у агента преступник убивает информатора, забирая у него образец бумаги и скрываясь на автомобиле. Это была уже третья серьёзная попытка подобраться к банде, и все они закончились неудачей. Отдел в Лос-Анджелесе решает передать дело в дальнейшую разработку в штаб-квартиру казначейства в Вашингтон.

В Вашингтоне глава подразделения обращает внимание на то, что банда занимается не только фальшивомонетчеством, но также производит нелегальные акцизные марки на алкоголь, которые замечены в большом количестве в Детройте, в частности, их использует банда Вантуччи. Руководство принимает решение внедрить в банду Вантуччи двух своих агентов под прикрытием, которые затем смогли бы выйти на поставщика бумаги в Лос-Анджелесе. Дело поручается двум опытным агентам казначейства — Деннису О’Брайену (Деннис О'Киф) и Энтони Дженаро (Альфред Райдер).

Их направляют в Детройт для усиленной подготовки — агенты усердно работают в библиотеках и архивах, изучая по документам все нюансы преступного мира Детройта и биографии его представителей, а также все более или менее значимые дела, которые проходили в этом городе с тем, чтобы создать для себя убедительные легенды для внедрения в местную преступную среду. В процессе исследовательской работы Деннис и Энтони выясняют, что некоторое время назад в городе была разгромлена т.н. «Речная банда», а все её более или менее заметные фигуры уничтожены. Агенты берут себе имена Вэнни Хэрриган и Тони Галвани, решая выдать себя за двух уцелевших членов этой банды, которые ищут возможности присоединиться к какому-либо преступному синдикату.

Демонстрируя гангстерский образ одеваться и держаться, они селятся в одну из злачных гостиниц Детройта, известную полиции как место, контролируемое бандой Вантуччи. Вскоре после их заселения, в соответствии с разработанным агентами планом приходит офицер полиции и показывает управляющему гостиницей Паскуале (Тито Вуоло) ориентировки на Хэрригана и Галвани с их фотографиями, утверждая, что они находятся в розыске по подозрению в ограблении. Паскуале ничего не говорит полицейскому, однако сообщает Вантуччи, что в гостинице поселились двое гангстеров, которых разыскивает полиция.

Вскоре Паскуале организует Деннису и Энтони встречу с Вантуччи, который после проверки их на знание местного преступного мира, берёт их на своё подпольное предприятие, прикрытием для которого служит склад промышленных товаров. Их ставят на участок, где наклеиваются поддельные акцизные марки на бутылки с алкоголем. Из общения с бригадиром они узнают, что за поставку фальшивых акцизных марок отвечает некто Скимер (Уоллес Форд) из Лос-Анджелеса. По оперативным каналам казначейство передаёт Деннису внешнее описание Скимера и некоторые его особенности, в частности, шрам на плече после ранения, а также то, что он принимает китайские лекарства и любит крепкие сигары. Получив эти приметы, Деннис немедленно вылетает в Лос-Анджелес на розыски Скимера.

После неожиданного исчезновения Денниса, Вантуччи жестокого избивает Энтони, требуя сказать, куда пропал его напарник, однако тот отвечает, что ему ничего не известно, высказывая предположение, что Деннис исчез потому что для него стало в Детройте слишком опасно, и, возможно, он вышел на след человека, который сдал Речную банду.

В Лос-Анджелесе Деннис начал розыск Симера с китайского квартала, последовательно опрашивая его обитателей и обходя медицинские заведения. В конце концов, Деннис узнаёт от одного из китайских врачей, что человек со сходным описанием проходит курс лечения с помощью сеанса в турецких банях. Деннис обходит все бани, наконец, находя Скимера по шраму в одной из бань. В раздевалке он видит, как тот принимает китайские лекарства и курить крепкие сигары. Деннис тайно направляется вслед за мужчиной, выясняя, где тот живёт. Затем он получает у главы местного отделения казначейства несколько фальшивых банкнот, чтобы использовать их как приманку на Скимера.

После нескольких дней слежки, Деннис проникает вслед за Скимером в нелегальное казино, где играет в кости. Во время игры Деннис ставит фальшивую банкноту так, чтобы она попала в руки к Скимеру, и тот сразу определяет фальшивку по качеству бумаги. Вскоре Скимер уходит, предупреждая администратора, что Деннис играет на фальшивые деньги. Другие игроки избивают Денниса и выбрасывают его на улицу, однако Деннис успевает спрятать свою фальшивую купюру. Затем Деннис приходит к Скимеру домой, требуя отдать ему деньги, которые отобрали у него игроки в казино. Посмотрев деньги Скимера, Деннис утверждает, что качество печати у них невысокое по сравнению с его купюрой. Однако качество бумаги очень хорошее, и Деннис требует сказать, откуда поступает бумага. Скимер предлагает сотрудничество: Деннис предоставит свои печатные платы, а он будет обеспечивать бумагу, такое объединение усилий значительно повысит качество подделок. Для начала он просит банкноту, чтобы показать её своему руководству. Деннис отрывает Скимеру половину своей купюры, и тот уходит.

Деннис тайно отправляется проследить за Скимером, видя, как тот приходит в клуб «Тринидад», расположенный недалеко от развлекательной зоны Пасифик Оушен парк. Там он видит, как Скимер передаёт через привлекательную девушку-фотографа записку вместе со сложенной половиной банкноты Денниса. Несколько минут спустя Деннис точно также складывает свою половину купюры и тоже передаёт её девушке-фотографу. Девушка отвозит обе купюры в фотолабораторию к своему боссу Полу Миллеру, рассказывая ему о том, что произошло в клубе. Пол решает, что Деннис либо агент казначейства, либо представляет сильного конкурента. Из кафе напротив фотолаборатории Деннис наблюдает, куда зашла девушка.

Вечером, когда Деннис возвращается в номер Скинера, на него набрасываются двое бандитов, Мокси (Чарльз МакГроу) и Брауни. Они избивают Денниса и обыскивают его одежду. Выяснив, что он прибыл из Детройта, они под угрозой выломать ему пальцы, требуют сказать, что Деннис делал в клубе "Тринидад" и чего добивается. Затем они приглашают для очной ставки Скинера, в итоге выясняя, что Деннис работал у Вантуччи в Детройте. Мокси оставляет Дениса на ночь под охраной.

Деннису удаётся переправить в отделение казначейства отчёт о проведённой им работе с указанием имён и названий организаций, которые ему удалось выяснить. Руководство решает передать Деннису конфискованные контрафактные печатные матрицы для дальнейшего внедрения в банду фальшивомонетчиков.

Однажды вечером бандиты привозят Денниса в эксклюзивный дом на Беверли-Хиллс, который принадлежит боссу Скимера, Шиву Триано, сообщающему, что Вантуччи дал Деннису положительные рекомендации. Затем за игрой в бильярд Деннис предлагает Триано деловое партнёрство: его печатные платы и их бумага. Триано обещает обдумать предложение и дать ответ позднее.

После встречи Триано созванивается с Вантуччи, и во время очередного визита к Триано Деннис встречает у него Энтони, который говорит, что приехал по его вызову. Однако Деннис говорит, что никакой записки с приглашением ему не посылал. Поняв, что это очередная проверка, Деннис решает демонстративно уйти, тогда Триано просит его остаться, говоря, что просто проверял его. Затем Триано знакомит Денниса с Полом Миллером, который является главным техническим специалистом организации. Он сообщает, что деньги выполнены с помощью ручной гравировки, а в казначействе есть досье на каждого гравёра в США. Деннис отвечает, что этот гравёр недавно нелегально прибыл из Венгрии, и о нём никто не знает. Триано соглашается завтра передать Деннису образец бумаги, взамен требуя предъявить печатные платы.

Деннис переправляет образец бумаги в лабораторию в Вашингтон, где после тщательного анализа приходят к заключению, что по составу бумага исключительно близка официальной, однако в неё входит один компонент, позволяющий предположить, что, возможно, она произведена в Китае. Получив печатные платы, Деннис прячет их в своей комнате под раковиной. Обсуждая наедине произошедшее, агенты приходят к выводу, что Триано не является главарём банды, так как слышали, как некто давал ему указания по телефону.

При очередной встрече Деннис показывает Миллеру и Триано образец нанесения изображения только на одну сторону их бумаги, качество печати Миллер оценивает очень высоко. После того, как они соглашаются работать с ним, Деннис передаёт им плату для печати только одной стороны купюры, говоря, что он передаст вторую плату во время встречи с боссом Триано, главой всей организации.

Узнав о тёмных делах Скимера в Детройте, Деннис и Энтони пытаются использовать его в своих целях. В итоге Скимер предлагает им сотрудничество, говоря, что у него есть тетрадь, в котором в зашифрованном виде хранятся все имена и незаконные операции банды, к которым он имел отношение, включая имя главаря. Этим Скимер держит в руках всю банду, и может позвонить главарю и одним звонком перевести весь бизнес на себя.

Во время прогулки по продовольственному рынку Энтони слышит, как Скимер говорит с главарём по телефону, предупреждая того, что если с ним что-либо случится, все подробности преступной деятельности банды станут известны. Энтони пытается выяснить, где хранится заветная тетрадка, однако Скимер молчит. Неожиданно к Энтони подходит подруга его жены, которая вместе с ней приехала из Сан-Франциско. Узнав его при Скимере, она ставит Энтони на грань разоблачения, однако подошедшая жена Энтони, поняв, что тот выполняет задание под прикрытием, делает вид, что не узнаёт своего мужа.

Платы Денниса передают на экспертизу Диане Симпсон (Джейн Рэндолф), правой руке босса, который в ближайшие дни должен прибыть на корабле из Китая с новой партией бумаги, которую для маскировки используют как обёртку для антикварных товаров. Изучив плату, Диана просит привести к ней Денниса, который слышит, как кто-то даёт ей указания по телефону, понимая, что она не является главой всей организации. После ухода Денниса Диана поручает Триано избавиться от Скимера.

В тот момент, когда Скимер парится в бане, там появляется Мокси. Почувствовав что дело плохо, Скимер торопится рассказать ему, что Энтони сегодня на улице встретила девушка, которая назвала его другим именем и указала на его жену, хотя Энтони говорил, что не женат. Мокси запирает Скимера в бане и включает её на полную мощность, убивая Скимера паром. Люди Триано вскоре выясняют, что Энтони звонил в Сан-Франциско, чтобы поговорить со своей женой Мэри Дженаро. Энтони получает информацию, что люди Триано следят за ним, подозревая в чем-то, и что ему надо выходить из игры. Однако Энтони решает разыскать тетрадку Скимера с компроматом, осмотрев его вещи в комнате коронера, а затем и обыскав комнату Скимера.

Во время очередной встречи Триано говорит Деннису, что Энтони является агентом казначейства. Бандиты находят Энтони как раз в тот момент, когда ему удаётся узнать номер ячейки камеры хранения на вокзале, в которой хранится тетрадка. Триано на глазах Денниса стреляет в Энтони, убивая его. Деннис догадывается, что нашёл Энтони, и передаёт своим людям номер ячейки. В итоге тетрадь Скимера попадает в руки сотрудников казначейства, которые отправляют её для расшифровки в Вашингтон. Материалы тетради, которую удаётся быстро расшифровать, оказываются настоящей золотой жилой для агентов, в ней раскрываются подробности получения доходов от азартных игр, незаконной торговли алкоголем, рэкета и фальшивомонетничества.

Неожиданно из Вашингтона в офис казначейства в Лос-Анджелесе поступает информация, что Миллер в своё время работал с Бауманом, печатную плату которого использует в работе Деннис, и Миллер сможет опознать, кто её изготовил. Деннису передают приказ немедленно забрать печатные платы и покинуть город. Прочитав инструкции, Деннис, несмотря на плотный контроль, незаметно извлекает платы из-под умывальника и кладёт их в карман. В этот момент появляется Триано, говоря, что босс готов с ним встретиться и спрашивает о плате второй стороны. Деннис отвечает, что после убийства агента казначейства он отказывается с ними работать. Однако люди Триано обыскивают Денниса, находя у него вторую плату, и силой ведут его к боссу.

Денниса привозят на корабль к Диане, которая забирает вторую плату и заходит к боссу. Выйдя она говорит, что по мнению босса, плату изготовил известный гравёр, поставленный на учёт в казначействе, и приказывает схватить Дениса. Тогда Деннис просит связаться с Полом Миллером, который подтвердил, что платы в порядке, и узнать его мнение. Пола Миллера из фотостудии увозят на корабль, не подозревая, что за студией ведётся постоянное наблюдение агентами казначейства. Однако машине, которая везёт Пола, удаётся оторваться от преследования агентов казначейства. Появившись на корабле, Пол по просьбе Дианы повторно изучает печатные платы, подтверждая, что их не делал ни один из знакомых ему гравёров, и с ними всё в порядке.

Пол выходит вместе с Денисом из комнаты, проводит его через зал, где установлена печатная машина, а затем выводит на палубу, где наедине говорит, что сразу понял, что плату изготовил знакомый гравёр, и догадался, что Деннис является агентом казначейства. Далее он говорит, что игра окончена, и он готов стать государственным свидетелем и рассказать всё, что ему известно. Подслушав слова Пола, Мокси убивает его, однако Деннис успевает достать пистолет из кармана Миллера и спрятаться от выстрелов Мокси. Начинается гонка со стрельбой между Деннисом и Мокси. Получив по служебному радио информацию о выстрелах на корабле, агенты казначейства немедленно направляются к этому месту и блокируют корабль. Во время погони на корабле Деннис получает ранение, однако ему удаётся догнать и застрелить Мокси. Приезжает полиция и с помощью слезоточивого газа выкуривает всю забаррикадировавшуюся на борту банду, включая её главаря, который был известен как торговец антиквариатом, филантроп и общественный деятель. Аресты проводятся также в Шанхае и Детройте.

Деннис выздоравливает, а "Мэри Дженаро несёт в своём сердце память о своём муже, который отдал свою жизнь служению народу своей родины".

В ролях

• Деннис О'Киф — Деннис О’Брайен
• Альфред Райдер — Тони Дженаро
• Уоллес Форд — Скимер
• Чарльз МакГроу — Мокси
• Джун Локхарт — Мери Дженаро
• Мери Мид — Иванджилин
• Джейн Рандолф — Диана Симпсон
• Арт Смит — Грегг

Создатели фильма и исполнитель главной роли

Как пишет кинокритик Пол Татара, «имя Энтони Манна, возможно, не обладает весомостью некоторых его более известных современников, но каждый режиссёр, начиная от Жана-Люка Годара до Мартина Скорцезе, в то или иное время выражал восхищение его творчеством. Хотя авторитет Манна по-настоящему окреп лишь через несколько лет после его смерти, он был выдающимся мастером своего дела, который, казалось, не мог допустить ни одного неправильного шага, когда попадал в свой жанр».

Карьера Манна начиналась в 1925 году на Бродвее, где под именем Энтони Бундсманн он выступал как актёр, а в 1933 году стал режиссёром, поставив три спектакля. Манн впервые попробовал себя в кино, «когда Дэвид О. Селзник, впечатлённый успехом Манна на Бродвее, нанял неоперившегося режиссёра руководить экранными пробами для фильмов „Унесённые ветром“ (1939), „Интермеццо“ (1939) и „Ребекка“ (1940). Манн стал ассистентом режиссёра Престона Стёрджесса при съёмках „Путешествий Салливана“ (1941), где, наверняка научился многому из того, как делать фильмы».

Свою самостоятельную режиссёрскую кинокарьеру Манн начал в 1944 году, поставив за пять лет одиннадцать фильмов нуар, многие из которых вошли в историю жанра. Среди этих фильмов «Отчаянный», «Подставили!» и «Агенты казначейства» (все — 1947), «Грязная сделка» (1948), «Переулок» и «Случай на границе» (оба — 1949). Впоследствии Манн обратился к вестерну, поставив такие классические фильмы этого жанра, как «Винчестер 73» (1950), «Фурии» (1950), «Излучина реки» (1952), «Обнажённая шпора» (1953) и «Человек из Ларами» (1955).

Нуаровые картины Манна всегда отличал великолепный визуальный стиль во многом благодаря сотрудничеству с оператором Джоном Олтоном, который, кроме этого фильма снял ещё четыре ленты Манна, «Грязная сделка» (1948), «Правление террора» (1949), «Случай на границе» (1949) и вестерн «Путь дьявола» (1950). Джон Олтон был оператором в общей сложности 17 фильмов нуар, наиболее заметными среди которых, помимо фильмов Манна, стали «Он бродил по ночам» (1948, также частично поставленный Манном, хотя в титрах имя Манна и не указано), «Таинственная улица» (1950) и, особенно, «Большой ансамбль» (1955). В 1952 году Олтон был удостоен Оскара как оператор романтического мюзикла «Американец в Париже» (1951). Деннис О’Киф играл преимущественно роли второго плана, к числу его наиболее крупных работ относятся психологический хоррор «Человек-леопард» (1943), нуары «Грязная сделка» (1948), «Брошенная» (1949) и «Женщина в бегах» (1950), а также несколько комедий первой половины 1940-х годов.

Оценка фильма критикой

Общая оценка фильма

Фильм получил преимущественно положительные отзывы критики. Сразу после выхода фильма кинокритик Босли Кроутер написал в «Нью-Йорк таймс», что создатели картины «превратили фильм о копах и грабителях в этот новый „полудокументальный“ формат, который, для экшна один из самых лучших… Энтони Манн поставил экшн, которого здесь более чем достаточно, с прекрасным чувством хода и темпа повествования, а также с хорошим видением чёткой и суровой картины происходящего». «Variety» также отметил, что «продюсер Эдвард Смолл взял раскрытое дело из архива Департамента казначейства и запустил его повторно в документальном стиле, создав увлекательный экшн-фильм».

Журнал «TimeOut» назвал картину «потрясающим маленьким триллером о паре агентов казначейства, которые должны внедриться в банду фальшивомонетчиков из Детройта», который «без усилий преодолевает своё полудокументальное ознакомление с делом (с безликими „официальными“ комментариями), после чего глубоко погружается в область нуара». Журнал отмечает, что фильм «не столько рассказывает о героических деяниях агентов казначейства, сколько о моральных пороках, с которыми связана работа под прикрытием (мучительный долг отказываться от друзей, жён и чувств, вплоть до того, что приходится терпеть, когда вашего соратника хладнокровно убивают на ваших глазах)».

Майкл Костелло считает, что «этот крепко сделанный псевдо-документальный фильм о работающих под прикрытием агентах казначейства стал первым крупным успехом Энтони Манна», особо выделив, что «успех фильму во многом обеспечила потрясающая контрастная операторская работа Джона Олтона». Критик резюмирует своё мнение словами, что «этот фильм — ничто иное, как триумф стиля над содержанием, и хотя запутанный сюжет постоянно находится в фокусе, именно визуальная изобретательность Манна и Олтона обеспечивают этому фильму результат».

Деннис Шварц, отметив «захватывающий, искусно выполненный обманчивый реализм» картины, называет её «сенсационно успешным полудокументальным криминальным триллером», который «привлёк более широкое внимание к выдающимся способностям режиссёра фильмов категории В Энтони Манна и оператора Джона Олтона».

Татара отмечает, что "напряжение в картине нарастает по мере развития истории; а парочка убийственных сцен с убийствами столь же шокирует сегодня, как и 50 лет назад", а Кроутер добавляет, что "для чувственных натур появление такой опасности на экране может довести их душевное волнение до почти невыносимой точки".

Характеристика фильма

Характеризуя картину, критика подчёркивает использование архивных материалов, официальный закадровый голос, а также художественные средства, подчёркивающие документальный характер происходящего. С другой стороны, драматическая составляющая картины выполнена в хорошем темпе, наполнена сценами экшна и увлекательными визуальными решениями.

Так, журнал «Variety» пишет: «Приёмы кинохроники в начальных сценах наполняют материал ароматом острого реализма, который перерастает в саспенс в финале картины. Сцены на натуре в Детройте, в Лос-Анджелесе и в некоторых его пляжных пригородах, возможно, обошлись немного дороже, но нельзя отрицать то ощущение достоверности, которое они обеспечивают». Журнал далее отмечает: «Предваряемый кратким вступительным словом официального представителя казначейства, сюжет поначалу разворачивается в медленном темпе. Позже, однако, становится ясно, почему начальные сцены были так тщательно и скрупулёзно прописаны. Раскрытие каждого преступления зависит от самых незначительных моментов. Когда всё собрано в нужной последовательности, наступает потрясающая развязка… Финальная часть фильма просто поразительна».

По мнению Кроутера, «представленный как художественная реконструкция типичного дела Департамента казначейства, фильм рассказывает о том, как пара его агентов, выдавая себя за преступников, прокладывает себе путь в огромную банду фальшивомонетчиков, а затем разоблачает её. Он также даёт некоторое представление о применяемых научных приёмах раскрытия преступлений. Снятый частично на натуре в Детройте и Лос-Анджелесе, он выглядит реалистично, что редко встречается в фильмах такого типа». Одновременно критик отмечает: «Но, конечно, надо признать, что конструкция фильма достаточно банальна, и на экране мы не видим особой разницы между агентом казначейства и агентом ФБР. Более того, пытливый агент „Почему“ (которым является ваш обозреватель) мог бы спросить, насколько некоторый экшн и некоторые применяемые методы приемлемы в работе. Кроме того — и это главное — если агенты казначейства действительно получают такие живописные побои, как мистер О’Киф в этом фильме, у нас возникает вопрос о том, а удастся ли завербовать на эту работу хоть каких-либо умных парней».

Майкл Костелло отмечает, что своим использованием типичного для того времени закадрового повествования и опорой на документальный стиль фильм напоминает популярный полицейский телесериал «Драгнет» (1951-59).

Шварц считает, что фильм «благополучно ложится в нуаровую почву, детально и поминутно описывая рутинную героическую работу агентов под прикрытием, которые с готовностью принимают на себя все тяжести извращённой жизни, изображая гангстеров без семьи и друзей». Далее критик отмечает, что «их преданность работе сравнима с высочайшей формой патриотизма и самоотверженности, что подаётся более красноречиво с помощью такой истории, чем с помощью пропаганды, выдаваемой Департаментом казначейства». Шварц также обращает внимание на то, что между двумя агентами «развивается глубокое уважение и верность друг другу, которые, вероятно, занимают место традиционных гетеросексуальных отношений».

Характеристика работы режиссёра и творческой группы

Критики высоко оценили режиссёрскую работу Энтони Манна. Пол Татара, в частности, отметил, что фильм «является превосходным примером того, чего в высшей степени одарённый режиссёр может достичь на ограниченном бюджете». Татара считает, что «это, вероятно, самая сильная картина нуарового периода творчества Манна, которую отличает суровое документальное чувство, которое многим зрителям напомнит о классическом телесериале „Драгнет“». Критик обращает внимание на особый стиль Манна, когда «даже в стилизованной нуаровой традиции присутствует натурализм повествования и эмоциональная честность, служащие становым хребтом его работы». Далее он пишет: «Удивительные события происходят в фильмах Манна, но при этом они редко подаются с пошлыми и вульгарными завитушками, которых ожидаешь от коммерческой мелодрамы, особенно, в период, когда Манн делал свои самые широко признанные фильмы. Поклонники „Агентов казначейства“ часто называют классикой нуара эпизод, в котором несчастного персонажа убивают с помощью банного пара, при этом сам эпизод решён поразительно экономичными средствами».

Критик добавляет, что «великолепный оператор Манна, Джон Олтон, придаёт фильму запоминающийся суровый и мрачный вид. Добавьте к этому первоклассный сценарий Джона Си. Хиггинса, и почти что интуитивное владение Манном визуальным языком кино, и „Агенты казначейства“ предстают как на удивление мощный фильм категории В, урбанистическая криминальная драма на все времена».

Журнал «TimeOut» называет эту картину «лучшей работой раннего Манна», особенно выделяя «превосходную операторскую работу Джона Олтона», которая «нагнетает напряжённость с помощью геометрически выверенных ракурсов». Шварц также считает, что «блестящая операторская работа Джона Олтона делает постановку драматически более значительной по сравнению с будничным тоном повествования».

Характеристика актёрской игры

Критики отмечают, что несмотря на отсутствие в картине звёзд, актёрская игра находится на достойном уровне. По мнению Татары, «Манн регулярно добивался качественной игры от своих актёров», ведь он сам «начинал карьеру в 1920-е годы как бродвейский театральный актёр».

Кроутер полагает, что «актёры держатся убедительно», хотя среди них и нет громких имён. Он пишет, что «за исключением нескольких знакомых фигур — Денниса О'Кифа в роли ключевого агента, Уолли Форда в роли Скимера и Арта Смита в качестве шефа Департамента казначейства — большинство актёров имеют лица свежие и достоверно правильные. Альфред Райдер в качестве убитого в конце концов агента и Джон Уэнграф в роли городского мошенника смотрятся лучше всех». «Variety» отмечает, что «образ агента казначейства, создаваемый Деннисом О'Кифом, превосходно прописан», а сам актёр «временами очень похож на Джимми Кэгни».

Ссылки

• [www.imdb.com/title/tt0039881/ Агенты казначейства] на сайте IMDB
• [www.allmovie.com/movie/v48286 Агенты казначейства] на сайте Allmovie
• [www.afi.com/members/catalog/DetailView.aspx?s=&Movie=25763 Агенты казначейства] на сайте Американского института кино
• [www.tcm.com/tcmdb/title/92207/T-Men/ Агенты казначейства] на сайте Turner Classic Movies
• [www.youtube.com/watch?v=nA8AQwzg_jg Агенты казначейства] фильм в свободном доступе на сайте YouTube

Отрывок, характеризующий Агенты казначейства

– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.