Катастрофа Ил-18 под Братиславой

Рейс 101 ТАБСО (LZ101)
Памятная надпись на одной из 82 берёз, посаженных на месте катастрофы
Общие сведения
Дата	24 ноября 1966 года
Характер	Столкновение с землёй в управляемом полёте
Причина	Не установлена
Место	Рача, близ Братиславы (Чехословакия)
Координаты	48°14′40″ с. ш. 17°09′55″ в. д.48.24444° с. ш. 17.16528° в. д. / 48.24444; 17.16528
Воздушное судно
Ил-18В компании ТАБСО, аналогичный разбившемуся
Модель	Ил-18В
Авиакомпания	ТАБСО
Пункт вылета	София (Болгария)
Остановки в пути	Международный аэропорт имени Ференца Листа, Будапешт (Венгрия) Братислава-Иванка, Братислава (Чехословакия) Пражский аэропорт имени Вацлава Гавела, Прага (Чехословакия)
Пункт назначения	Берлин-Тегель, Берлин (ГДР)
Рейс	LZ101
Бортовой номер	LZ-BEN
Дата выпуска	1964 год
Пассажиры	74
Экипаж	8
Погибшие	82 (все)

См. также: Рейс 101

Не путать с катастрофой чехословацкого Ил-18 в 1976 году (падение в городское озеро)

В четверг 24 ноября 1966 года под Братиславой потерпел катастрофу Ил-18В компании ТАБСО, в результате чего погибли 82 человека. Это крупнейшая авиакатастрофа в Чехословакии, а также в нынешней Словакии.

Самолёт

Ил-18В с бортовым номером HR-BEN (заводской — 184007101, серийный — 071-01) был выпущен заводом ММЗ «Знамя Труда» в начале 1964 года и 22 января передан болгарской компании ТАБСО(Транспортно-авиационно българо-съветско общество), где начал эксплуатироваться к 30 марта.

Экипаж и пассажиры

Экипаж авиалайнера имел следующий состав:

• командир (КВС) — Любомир Тодоров Антонов — 41 год, налёт 11 959 часов, в должности командира Ил-18 с июля 1962 года;
• второй пилот — Светомир Димитров Шакаданов — 36 лёт, налёт 5975 часов;
• штурман — Слави Стефанов Томаков;
• бортрадист — Никола Александров Тасев — 36 лет, налёт 3160 часов;
• бортмеханик — Стоян Тодоров Рангелов — 42 года, налёт 3602 часа;
• бортпроводницы:
  • Мария Иванова
  • Светла Георгиева — известна также как Светла Маринова, первая жена (поженились за 18 дней до катастрофы) Ивана Славкова, первого директора болгарского телевидения
  • Виолина Стоичкова

Всего на борту находились 74 пассажира из 12 стран. Такое разнообразие объяснялось тем, что большинство были гостями на недавно завершившемся IX съезде Болгарской коммунистической партии.

Национальность	Пассажиры	Экипаж	Всего
Болгария Болгария	37	8	45
Венгрия Венгрия	16	0	16
Германия Германия	5	0	5
Чехословакия Чехословакия	5	0	5
Бразилия Бразилия	3	0	3
Чили Чили	2	0	2
Аргентина Аргентина	1	0	1
Великобритания Великобритания	1	0	1
Гондурас Гондурас	1	0	1
Тунис Тунис	1	0	1
Швейцария Швейцария	1	0	1
Япония Япония	1	0	1
Итого	74	8	82

Катастрофа

Самолёт выполнял рейс LZ101 по маршруту София — Будапешт — Прага — Берлин. В 11:46 CET он вылетел из Будапештского аэропорта. Далее по плану следовала посадка в Праге, однако Пражский аэропорта был закрыт по метеоусловиям, поэтому экипаж в 11:58 осуществил посадку на запасном аэродроме — Братиславе. В 15:30 погода в Праге улучшилась и командир Антонов принял решение о взлёте. При этом метеоролог Братиславского аэропорта предупредил, что к северо-западу от аэропорта ожидается турбулентность от умеренной до сильной.

В 16:10 авиалайнер был загружен и в 16:20:30 экипажу было дано разрешение выруливать на ВПП 04, либо 31 по своему усмотрению. Экипаж выбрал ВПП 31 со взлётом на запад в сторону Малых Карпат. После взлёта рейсу LZ101 предстояло пройти ОПРС (48°17′10″ с. ш. 17°32′50″ в. д.48.28611° с. ш. 17.54722° в. д. / 48.28611; 17.54722   ), после чего подняться до эшелона 5100 метров, пройти маяк VOR (48°24′17″ с. ш. 17°32′34″ в. д.48.40472° с. ш. 17.54278° в. д. / 48.40472; 17.54278   ), затем выполнить правый разворот на восток к траверзу Брно и после этого уже направиться в Прагу. Между тем, перед болгарским самолётом взлетел чехословацкий Ил-14, который уступает Ил-18 в скорости. Для сохранения между ними безопасного интервала по высоте, болгарскому экипажу было дано указание сохранять высоту 300 метров до разрешения на набор высоты.

Ночью в 16:28 Ил-18 вылетел из Братиславского аэропорта. Его полёт контролировал диспетчер Ярослав Вадович. Когда согласно показаниям радара чехословацкий и болгарский самолёты разошлись, он дал указание болгарскому экипажу начинать набор высоты и переключаться на частоту 120,9 МГц для связи с диспетчером подхода. Однако на связь с диспетчером подхода экипаж так и не вышел.

Всего через пару минут после взлёта авиалайнер на высоте 288 метров относительно уровня аэродрома и в 8 километрах от него на скорости около 500 км/ч при работающих на взлётном режиме двигателях врезался в покрытый заснеженным лесом склон холма Сакра (Sakrakopez) в районе Рача, что близ Братиславы. За 20 секунд он прорубил просеку длиной 562 метров и шириной от 30 метров в начале до 10 метров конце и полностью разрушился, при этом основная масса обломков была расположена в 265 метрах от конца просеки. Вытекшее из баков топливо вспыхнуло, но быстро сгорело из-за высокой площади рассеивания.

Катастрофа произошла близ Братиславы и в популярном у туристов районе. Поэтому многие местные жители видели катастрофу. Видели её и диспетчеры, которые позвонили своим коллегам в аэропорту. Однако диспетчер подхода не видел катастрофы ни визуально, ни даже на радаре. Из-за труднодоступности места катастрофы, темноты и плохой погоды, первые спасательные службы прибыли только через полтора часа. Стоит также отметить, что среди причин задержки в поисках стали слухи, что самолёт использовался для перевозки радиоактивных изотопов. Было найдено 74 тела, при этом медицинская экспертиза показала, что большинство из них погибли от множественных травм в момент удара, а ожоги были получены уже после смерти. Также были предположения, что некоторые из жертв пережили само падение, но погибли от переохлаждения.

Всего в катастрофе погибли все 82 человека на борту. Это крупнейшая авиакатастрофа на территории Чехословакии, а впоследствии Словакии, и в истории болгарской авиации; 12-я в истории катастроф Ил-18.

Известные пассажиры

• Катя Попова — болгарская оперная певица сопрано
• генерал Иван Бучваров (болг. Иван Бъчваров) — посол Болгарии в ГДР
• Рамон Амая Амадор — гондурасский писатель и журналист

Расследование

Расследованием катастрофы занималась чехословацкая комиссия, которую возглавлял главный инспектор по авиации Ян Дворжак. Согласно международному праву, в неё также входили представители ОКБ Ильюшина (изготовитель самолёта), конструкторского бюро Ивченко ((изготовитель двигателей) и болгарская делегация. Делегацию из Болгарии возглавлял председатель Государственной контрольной комиссии и Болгарской коммунистической партии член ЦК Нинко Стефанов, а в состав также входили Генеральный директор ТАБСО Лазар Белухов, авиационный специалист и заместитель министра обороны генерал Август Кабакчиев, следователь государственной безопасности Иван Охридски, главный полицейский патологоанатом Йордан Пейчев и другие лица, которые прибыли в Чехословакию на двух самолётах.

Согласно международному праву, возглавлять расследование следовало болгарам, однако представители Чехословакии обжаловали такое решение, так как Болгария не подписывала положения о допуске иностранных следователей для расследования катастроф в самой Болгарии. Вообще между представителями этих двух стран сложились весьма напряжённые отношения, в том числе болгарских представителей поначалу не допускали к месту катастрофы и к авиадиспетчерам. Болгарская сторона высказала претензии к работе авиадиспетчеров, которые сперва дали разрешение на взлёт чехословацкому же Ил-14, а не более мощному и быстрому Ил-18, а затем не вели должного наблюдения за его полётом. Чехословацкая сторона в свою очередь заявила, что болгарский экипаж плохо знал английский язык и после вылета не повернул направо, как положено по схеме. Также чехословаки обвиняли экипаж в употреблении алкоголя, хотя проведённые позже современные тесты мягких тканей пилотов показали отсутствие алкоголя. Для разрешения чехословацко-болгарского конфликта, который наносил удар по престижу обеих стран, чехословацкий министр транспорта Алоис Индра вынес решение, что если будут виноваты чехословацкие диспетчера, то будет выплачена компенсация по 20 000 долларов США за погибшего, если болгарский экипаж — по 10 000 левов за погибшего.

Сам факт, что на самолёте находились радиоактивные изотопы подтвердился 8 декабря. Оказалось, что на борту было два свинцовых контейнера с Йод-131. Этот изотоп считается безопасным для человека и применяется для медицинских целей, а его перевозка разрешена на коммерческих авиалайнерах.

В итоговом докладе было указано, что причина катастрофы не может быть определена. Наиболее вероятной причиной могла служить недостаточная оценка экипажем рельефа местности и влияние турбулентности в районе гор, что в сочетании с высокой скоростью привело к трагедии.

Последствия

В память о катастрофе на месте падения самолёта были посажены 82 берёзы (по числу погибших), которые показывают общую площадь рассеивания обломком. В месте удара самолёта долгие годы стоял деревянный крест, в настоящее время заменённый на каменный.

Теория заговора

Существует версия, что катастрофа была подстроена первым секретарём ЦК БКП Тодором Живковом с целью устранения своего главного политического оппонента — генерала Бучварова.

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ил-18 под Братиславой

– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.