Tabula rasa
Tabula rasa (рус. чистая доска) — выражение, которое используется для обозначения эпистемологического тезиса о том, что отдельный человеческий индивид рождается без врождённого или встроенного умственного содержания, то есть чистым, его ресурс знаний полностью строится из опыта и чувственного восприятия внешнего мира.
Сравнение ума с покрытой воском дощечкой для письма, которой пользовались уже в Древней Греции, появляется в сочинении Аристотеля «О душе»[1].
У древних римлян в переносном смысле tabula rasa обозначало пустое место, а выражение «сделать из чего-либо tabula rasa» — «свести что-либо на нет». В буквальном смысле — чистая, выскобленная доска, то есть пустая доска.
Идея о том, что человеческий интеллект при рождении представляет собой «чистую доску» высказывается, в частности, Авиценной[2].
Широкую известность латинское словосочетание tabula rasa получило благодаря английскому философу Джону Локку, воспринявшему наследие предшествующей философской традиции и использовавшему данный термин для критики теории врождённых идей в своём трактате «Опыт о человеческом разуме» (1690)[3]
Со временем, значение этой фразы приобрело переносный второстепенный смысл «с чистого листа», имея в виду события, чувства, философию.
Напишите отзыв о статье "Tabula rasa"
Примечания
- ↑ Аристотель. О душе. Книга 3, глава 4. 429b30 — 430a5.
- ↑ [www.iep.utm.edu/avicenna/#H6 О взглядах Авиценны на природу знания] (англ.). Internet Encyclopedia of Philosophy. [www.webcitation.org/687PwEM92 Архивировано из первоисточника 2 июня 2012].
- ↑ [www.bse.info-spravka.ru/bse/id_32 Tabula rasa]. статья в Большой советской энциклопедии. [www.webcitation.org/687PwqPnQ Архивировано из первоисточника 2 июня 2012].
Литература
- Ю. С. Цыбульник. Крылатые латинские выражения. — М.: АСТ, 2003. — С. 65. — 830 с. — 5000 экз. — ISBN 5-17-016376-2..
Отрывок, характеризующий Tabula rasa
– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
