Тис ягодный

Тис ягодный
Общий вид взрослого дерева
Научная классификация
Домен:  Эукариоты Царство:  Растения Отдел:  Хвойные Класс:  Хвойные (Pinopsida Burnett, 1835) Порядок:  Сосновые Семейство:  Тисовые Род:  Тис Вид:  Тис ягодный
Международное научное название
Taxus baccata L.
Охранный статус
Вызывающие наименьшие опасения IUCN 3.1 Least Concern: [www.iucnredlist.org/details/42546 42546 ]
Систематика на Викивидах Изображения на Викискладе </tr> GRIN   [npgsweb.ars-grin.gov/gringlobal/taxonomydetail.aspx?id=80070 t:80070] IPNI   [www.ipni.org/ipni/simplePlantNameSearch.do?find_wholeName=Taxus+baccata&output_format=normal&query_type=by_query&back_page=query_ipni.html ???] TPL   [www.theplantlist.org/tpl1.1/search?q=Taxus+baccata ???]

Тис я́годный, также Тисс ягодный (лат. Táxus baccáta), зеленица, негниючка, негной, красное дерево — вид деревьев рода Тис семейства Тисовые (Taxaceae). Высота 10—20 м, в отдельных случаях до 28 м. Растёт медленно, при этом отличается большой продолжительностью жизни — по данным разных авторов, от 1,5 до 4 тыс. лет. Одним из старейших в Европе считается растущий в Шотландии Фортингэльский тис, под сенью которого, согласно местной легенде, прошли детские годы Понтия Пилата.

Распространение и среда обитания

Произрастает в Западной, Центральной и Южной Европе (на севере доходит до Западной Норвегии, где находятся самые северные в мире естественные местообитания рода тис, Южной Швеции, Аландских островов), Северо-Западной Африке, Северном Иране и Юго-Западной Азии. На территории бывшего СССР тисовые леса сохранились в Карпатах и в горах Крыма (Чатырдаг, Бельбекский каньон), в западной части Северного Кавказа (Кавказский заповедник, Тисо-самшитовая роща). Отдельные экземпляры и группировки тиса встречаются в Беловежской пуще (Белоруссия), Калининградской области, западных районах Литвы, Латвии и Эстонии.

Биологическое описание

Ботаническая иллюстрация из книги О. В. Томе «Flora von Deutschland, Österreich und der Schweiz», 1885

Крупное светло-коричневое семя окружено до половины мясистым, сочным, ярко-красного цвета образованием — ариллусом, сладким на вкус, слизистым и очень липким. Тис — двудомное растение, поэтому плодоносят не все его экземпляры.

Хозяйственное значение и применение

Тис ягодный, занимавший первоначально очень большую территорию, был почти полностью истреблён человеком из-за своей прочной и практически «вечной» древесины, обладающей сильными бактерицидными свойствами — она убивает даже те микроорганизмы, что имеются в воздухе. Дом, в котором хотя бы потолочные балки сделаны из тиса, надёжно защищён от болезнетворной инфекции, что чрезвычайно ценилось во время массовых эпидемий.

В Древнем Египте из тиса делали саркофаги. В некоторых странах древесиной тиса народ платил дань феодалам.

За счёт сочетания «живучести» и вязкости древесины тис оказывался одним из лучших материалов для изготовления луков. Из тиса делали, например, средневековые английские длинные луки, считающиеся основным оружием, с помощью которого англичане одерживали победы в Столетней войне.

Тис является также ценным парковым деревом. Так, это дерево часто использовалось для создания лабиринтов во французских парках, большие тисовые боскеты и решётки имеются в Версале. Один из трёх существующих в Европе тисовых лесов находится в Национальном парке Килларни в Ирландии.

Древесина, кора и листья тиса содержат алкалоид таксин (C₃₅H₄₇NO₁₀) и потому ядовиты для человека и многих животных. Таксин вызывает резкое раздражение слизистых пищеварительного тракта, сопровождаемое рвотой и поносом; значительно влияет на сердечную деятельность, останавливает дыхание. Отмечены случаи отравления различных групп домашних животных (лошади, крупный рогатый скот, свиньи, овцы, куры), а также диких коз. Однако шишкоягоды безвредно поедают птицы, куньи и др., а тисовый подрост — дикие копытные. Отравление скота возможно при поедании обрезанных веток после стрижки тиса. Разовая смертельная доза зелёных веток равна (в г): для лошадей 150—400, крупного рогатого скота — 500, для овец — 150—200, для коз — 500, свиней — 75—100. Молоко при поедании лактирующими животными тиса становится отравленным, вызывая заболевания подсосного молодняка.

Отравление человека возможно при попадании внутрь ядовитых семян (тогда как окружающая их мякоть не ядовита). Симптомы отравления человека: тошнота, рвота, понос, общая слабость, боль в животе, сонливость, судороги, удушье, нарушение сердечной деятельности, в результате чего возникает состояние коллапса и смерть. Летальный исход может наступить уже в течение первого часа или в течение нескольких часов (или первых дней). Плиний Старший в «Естественной истории» свидетельствует о случаях отравления человека, выпившего вина из тисового кубка. Чем старше хвоя тиса, тем она ядовитее.

В трактате средневекового учёного, философа и врача Авиценны «Канон врачебной науки» (1021) Taxus baccata представлен как фитотерапевтическое средство, применяемое при сердечных заболеваниях.

Taxus baccata используется в классической гомеопатии.

C 1990-х годов алкалоиды тисового дерева (таксаны) используются для изготовления противоопухолевых средств (паклитаксел, доцетаксел).

Тис обычно размножают черенкованием. Черенки, взятые с ветвей, направленных вверх, дают кусты с компактным вертикальным ростом, а черенки с горизонтальных веток, укореняясь, образуют раскидистые низкие растения.

В культуре

В древности тис считался древом смерти. Фурии изображались с факелами из тисовых веток. Элевсинские жрецы украшали себя венками из миртовых и тисовых веток.

Упоминание о тисе встречается в «Метаморфозах» Овидия:

Есть по наклону тропа, затененная тисом зловещим,
К адским жилищам она по немому уводит безлюдью.

Вергилий в «Энеиде» предупреждает:

Не допускай, чтобы тис рос около пасеки.

Венок из тиса упоминается в трагедии Сенеки «Эдип»:

…Жрец в погребальные
Одежды облачился <…>
В одежде скорби старец скорбно шествует,
Седины тис венчает, приносящий смерть.

В древнерусской литературе упоминание о тисовом дереве можно встретить в Слове о полку Игореве:

Си ночь съ вечера одѣвахуть мя, рече (Святослав), чръною паполомою, на кроваты тисовѣ…

Вероятно, здесь тисовая кровать не столько означает мебель, сколько служит символом гроба.

Ветка тиса, что была
Ночью, чуть луна зашла,
В чаще срезана дремучей,

 — один из ингредиентов зелья ведьм в трагедии У. Шекспира «Макбет». Упомянут тис и в песни шута в комедии «Двенадцатая ночь»:

Пусть в последний приют мой земной
Ветви тиса положат.
Разделить мою участь со мной
Самый преданный друг не может.

Считалось, что тень тисового дерева ядовита, поэтому нельзя спать в тени тиса. Тис часто использовался в качестве растения-оберега, так как по преданию нечистая сила сторонится тиса.

В средневековой кельтской легенде о Тристане и Изольде тис — символ любви. Изольде было предписано покинуть Тристана, когда с деревьев опадут листья, и она решила вопрос так:

Три дерева в нашем растут лесу:
плющ, падуб и красный тис.
Листвы не теряют они зимой, —
Теперь Тристан навсегда будет мой.

Два тиса выросли на могилах возлюбленных, трижды король Марк вырубал их, но они появлялись снова, в конце концов король позволил деревьям расти. Со временем их ветви сомкнулись и переплелись так, что разъединить их стало невозможно. Во II стихотворении поэтического цикла Альфреда Теннисона «In Memoriam» —

Вцепился в камень старый тис…
Под камнем спит без снов мертвец.
Главу оплел корней венец,
Корнями кости сплелись.

Тис — важная часть пейзажа и в его поэме «Энох Арден»:

Дорога к мельнице и просек тень,
И тис-павлин и одинокий замок…
<…>
Филиппа дом, на улицу фасадом,
Последним к берегу стоял; а сзади,
С калиткой, выходившей на пустырь,
Пестрел стеною обнесённый садик;
Здесь рос вечно-зелёный древний тис…

В «Цветах зла» Шарля Бодлера тис облюбовали для размышления совы:

Где тисы стелют мрак суровый,
Как идолы, за рядом ряд,
Вперяя в сумрак красный взгляд,
Сидят и размышляют совы.

В повести «Кентервильское привидение» Оскара Уайльда —

Совы бились о стёкла, ворон каркал на старом тисовом дереве, и ветер блуждал, стеная, словно неприкаянная душа, вокруг старого дома.

В «Великом колесе возвращений» Уильяма Йейтса тис выступает в составе материала для своего рода скрижалей —

Бард нa дощечках записал,

В которых намертво срослись,
Обнявшись, яблоня и тис,
Все саги о любви, что знал.

Тисовые ягоды ядовиты, ими был отравлен герой романа Агаты Кристи «Карман, полный ржи» («A Pocket Full of Rye»), по которому был снят кинофильм «Тайна „Чёрных дроздов“», которому добавили их в баночный мармелад. Тисовые ягоды фигурируют также в другом романе писательницы «Скрюченный домишко», ими была отравлена няня.

Строка из стихотворения Т. С. Элиота —

Миг розы и миг тиса — равно мгновенны

 — стала эпиграфом к роману Агаты Кристи «Роза и тис» («The Rose and the Yew Tree»).
В стихотворении Сильвии Плат «Луна и тис» из сборника «Ариэль» —

Готический тис остро глядит в вышину.
Взгляд, по нему скользя, обнаруживает луну.
<…>
Луна сюда не глядит,
Пустынная в пустоте.
И тис твердит
Только о молчании и черноте.

В стихотворении Константина Симонова «Английское военное кладбище в Севастополе» (1939) тис упоминается, несмотря на отсутствие в пейзаже, как типическое дерево Англии:

Здесь нет ни остролистника, ни тиса.

Чужие камни и солончаки,
Проржавленные солнцем кипарисы

Как воткнутые в землю тесаки.

В серии романов Джоан Роулинг о Гарри Поттере у Волан-де-Морта волшебная палочка была из тиса с сердцевиной из пера феникса.

Ботаническая классификация

Красная книга России популяция сокращается

[www.sevin.ru/redbooksevin/contentp/450.html Информация о виде Тис ягодный] на сайте ИПЭЭ РАН

Ссылки

• [www.plantarium.ru/page/view/item/37940.html Тис ягодный]: информация о таксоне в проекте «Плантариум» (определителе растений и иллюстрированном атласе видов).  (Проверено 25 апреля 2014)

Отрывок, характеризующий Тис ягодный

Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.
– Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он.
– Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.
– Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному.
– Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:
– Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.
– Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.
Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные, снятые с передков пушки.


Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…
Всё время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться.
– Нет, голубчик, – говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею голос, – я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так то, голубчик.
Другой, более молодой голос перебил его:
– Да бойся, не бойся, всё равно, – не минуешь.