The Birthday Party

The Birthday Party
Слева направо: Мик Харви, Ник Кейв, Филл Калверт, Трейси Пью, Роланд С. Говард
Основная информация
Жанры	постпанк готик-рок нойз-рок
Годы	1978—1983
Страна	Австралия Австралия
Откуда	Мельбурн (1978—1980) Лондон (1981—1982) Западный Берлин (1983)
Другое название	The Boys Next Door
Лейбл	Mushroom Records Missing Link Records 4AD Records
Бывшие участники	Ник Кейв Мик Харви Роланд С. Говард † Трейси Пью † Филл Калверт
Другие проекты	Nick Cave and the Bad Seeds Crime and the City Solution These Immortal Souls
[www.thebirthdayparty.com.au/ birthdayparty.com.au]

The Birthday Party (изначально — The Boys Next Door) — австралийская постпанк-группа, существовавшая в период с 1978 по 1983 год. Группа не имела большого коммерческого успеха, несмотря на положительные отзывы музыкальных критиков, в том числе знаменитого британского радиоведущего Джона Пила. Коллектив исполнял очень мрачный и довольно авангардный постпанк с текстами на тему греха и проклятия, используя в них ветхозаветные образы. Впоследствии The Birthday Party была названа одной из «самых тёмных и самых сложных постпанк-групп начала 1980-х». Профессиональный критик Саймон Рейнольдс отнёс стиль коллектива к готик-року. Их песня «Release the Bats» неоднократно называлась в числе оказавших влияние на готическую музыку.

История

The Boys Next Door

Вокалист Ник Кейв, гитарист Мик Харви и ударник Филл Калверт познакомились в частной школе для мальчиков Caulfield начале 1970-х. В 1973 году они сформировали рок-группу, в состав которой, помимо Кейва, Харви и Калверта, вошли гитарист Джон Коцивера, басист Бретт Парселл и саксофонист Крис Койн. Все шестеро были участниками церковного хора. Группа играла на школьных вечерах под разными названиями, исполняя репертуар Элиса Купера, Дэвида Боуи и Лу Рида. после окончания учёбы в 1975 году Кейв, Харви и Калверт решили продолжить музыкальную деятельность. Приняв в качестве басиста Трейси Пью, коллектив взял себе имя The Boys Next Door.

В 1976 году, в то время как молодые группы Австралии The Saints и Radio Birdman исполняли панк-рок, Boys Next Door выступали в барах Мельбурна с кавер-версиями прото-панк-композиций. В 1977 году коллектив серьёзно увлёкся новой волной и начал сочинять в этом стиле собственный материал (песни «Sex Crimes» and «Masturbation Generation»). В 1978 году к The Boys Next Door присоединился второй гитарист Роланд С. Говард. С его приходом звучание группы стало меняться, приобретая элементы рокабилли, фри-джаза и блюза. Характерной особенностью коллектива стал экспрессивный вокал Кейва, хаотичная обратная связь Говарда и Харви, монотонный бас Пью и неистовая, но минималистичная игра на барабанах Калверта. Во время своих выступлений участники часто выглядели истощёнными, словно группа находится на грани краха. Вскоре The Boys Next Door начали работать с продюсером Тони Коэном и нашли финансового менеджера в лице Кита Гласса. Почти все записи The Boys Next Door были выпущены лейблом Гласса Missing Link Records.

The Birthday Party

В 1980 году одна из наиболее известных песен The Boys Next Door «Shivers» была запрещена на радиостанциях за строчки о самоубийстве. Тогда коллектив изменил название на The Birthday Party и отправился в Англию. Новое имя группы, по некоторым данным, было выбрано в честь одноимённой пьесы Гарольда Пинтера. The Birthday Party базировались в Лондоне, периодически выезжая на гастроли по европейским городам, в том числе родному Мельбурну. В этот период коллектив начал играть чрезвычайно агрессивный постпанк, в многом опережающий своё время. Образ Кейва колебался от угрожающего до совершенно сумасшедшего. Критики того времени в своих обзорах писали: «Ник Кейв не столько поёт, сколько исторгает вокал из своего нутра» и «даже Джон Кейл и Альфред Хичкок никогда не были такими жуткими». Альбомы того периода — Prayers on Fire и Junkyard — описывались как «тёмные и богохульные», «ветхие и зловещие». Помимо собственного творчества, в 1982 году The Birthday Party в полном составе приняли участие в записи альбома Лидии Ланч Honeymoon in Red. Он вышел лишь пять лет спустя, при чём Кейв и Харви были так недовольные финальным сведением записи, что потребовали исключить свои имена из буклета к альбому.

В то же время коллектив начал делать первые шаги к своему распаду. Истощённые постоянным приёмом алкоголя и наркотиков, участники перестали ладить между собой. В начале 1982 года Трейси Пью был арестован за вождение автомобиля в состоянии алкогольного опьянения. Помимо этого нарушения, в послужном списке басиста было найдено мелкое воровство и он был приговорён к двум с половиной месяцам тюремного заключения. На некоторое время Пью был заменён басистом Magazine Барри Адамсоном и братом Роланда С. Говарда, Гарри Говардом. Вслед за этим группу покинул Филл Калверт. Утверждалось, что ударника изгнали за то, что он был не в состоянии исполнить свои партии в песне «Dead Joe», но впоследствии поднималась версия и о том, что Калверт ушёл по собственному желанию, из-за творческих разногласий с другими участниками. В 1983 году The Birthday Party отправились в Западный Берлин. Пью отбыл заключение и вернулся в группу, которая смогла записать ещё несколько композиций. Одна из них, «Mutiny in Heaven», известна по участию в ней лидера Einstürzende Neubauten Бликсы Баргельда. К концу 1983 года отношения в коллективе окончательно испортились. Мик Харви, до того заменявший барабанщика Филла Калверта, отказался принимать участие в последних гастролях The Birthday Party. В конечном итоге последовал раскол между Ником Кейвом и Роландом С. Говардом. В конце 1983 года группа была расформирована.

После распада

Ник Кейв основал группу Nick Cave and the Bad Seeds, в первый состав которой вошли Мик Харви, Бликса Баргельд, Барри Адамсон и безработный музыкант Хьюго Рэйс. The Bad Seeds выпустили пятнадцать студийных альбомов и продолжают существовать до сих пор. В записи их третьего альбома Kicking Against the Pricks (1986) приняли участие Роланд С. Говард и Трейси Пью. С 2007 по 2010 год Кейв работал в составе своего сайд-проекта Grinderman, который выпустил два альбома, часто сравниваемых с творчеством The Birthday Party. В 2007 году Ник был включён в Зал славы Австралийской ассоциации звукозаписывающих компаний. В своей речи он воздал должное The Bad Seeds и The Birthday Party и пожелал, чтобы Мик Харви, Роланд С. Говард и Трейси Пью также были включены в Зал.

Мик Харви был участником Nick Cave and the Bad Seeds двадцать пять лет и покинул группу в 2009 году, ссылаясь на личные проблемы. Во второй половине 1980-х, одновременно с работой в The Bad Seeds, был участником группы Crime and the City Solution, в состав которой входили Саймон Бонни, Роланд С. Говард, Гарри Говард и Кевин Пол Годфри. Коллектив часто менял составы и был крайне переменчивым. Музыкант ушёл из него в 1990 году. С 1995 по 2011 год он выпустил пять сольных альбомов, а также принял участие в записи альбомов британской исполнительницы Пи Джей Харви. Мик был гитаристом, ударником и органистом на альбомах своего коллеги Роланда С. Говарда Teenage Snuff Film и Pop Crimes. Руководил переизданием пластинок The Birthday Party.

Роланд С. Говард был гитаристом в Crime and the City Solution. Он записал с группой один альбом и покинул её в 1986 году. Основал собственный коллектив These Immortal Souls, в состав которого вошли басист Гарри Говард, ударник Кевин Пол Годфри и клавишница Женевьева МакГаккин. These Immortal Souls выпустили два альбома и прекратили своё существование в 1998 году, в связи со смертью Годфри. Роланд выпустил два сольных альбома, а также две совместные работы: Shotgun Wedding с Лидией Ланч и Kiss You Kidnapped Charabanc с Никки Садденом. Умер 30 декабря 2009 года от рака печени. Ник Кейв сказал о покойном: «Роланд был самым уникальным, одарённым и бескомпромиссным гитаристом Австралии. Он был хорошим другом. Его будет многим не хватать». В начале 2012 года в Мельбурне состоялся концерт памяти Говарда, в котором приняли участие Мик Харви, Филл Калверт и сестра Роланда, Анджела Говард.

Филл Калверт был участником группы The Psychedelic Furs c 1982 по 1984 года, с 1985 до конца десятилетия играл в Blue Ruin. Впоследствии принимал участие в деятельности нескольких малоизвестных мельбурнских групп: In Vivo, The Sunday Kind, Sugarhips, Bulletproof и, в настоящее время, The Enthusiasts.

Трейси Пью продолжал принимать тяжёлые наркотики. Вскоре он начал страдать от эпилептических припадков и умер от кровоизлияния в мозг 7 ноября 1986 года, в возрасте 28 лет.

Дискография

The Boys Next Door

• 1979 — Door, Door
• 1980 — Hee Haw
• 1980 — The Birthday Party

The Birthday Party

• 1981 — Prayers on Fire
• 1982 — Junkyard
• 1985 — It’s Still Living
• 1988 — Mutiny/The Bad Seed

Ссылки

• [www.thebirthdayparty.com.au/ Официальный сайт]  (англ.)
• [www.fromthearchives.com Архивные материалы]  (англ.)

Отрывок, характеризующий The Birthday Party

Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.