The Mamas & the Papas

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
The Mamas & the Papas

На обложке одноимённого альбома 1966 года
Основная информация
Жанр

поп-рок
фолк-рок
психоделический фолк
психоделический поп
саншайн-поп

Годы

1965—1968, 1971—1972

Страна

США США

Откуда

Нью-Йорк и Лос-Анджелес

Лейбл

Dunhill

Бывшие
участники

Денни Доэрти
Касс Эллиот
Джон Филлипс
Мишель Филлипс
Джилл Гибсон

«The Mamas & the Papas» (букв. «мамы и папы»; название на обложке первого альбома было The Mama’s and the Papa’s) — американский музыкальный коллектив второй половины 1960-х годов, состоявший из двух певцов и двух певиц, просуществовавший около трёх лет, и создавший за это время несколько хитов, таких как «California Dreamin’».





История

Джон Филлипс и Скотт Маккензи играли традиционный «белый» фолк в составе группы «The Journeymen», выступая в кофейне The Hungry I — именно там Джон познакомился с Мишель Гиллиам — единственной из ныне здравствующих участников квартета. Вскоре Джон оставил жену и детей и 31 декабря 1962 года заключил брак с восемнадцатилетней Мишель. В начале 1964 года «The Journeymen» распались. Джон и Мишель организовали новый фолк-проект с Маршаллом Брикмэном — «New Journeymen». Для полного комплекта им не хватало тенора. Музыканты пригласили на эту роль Денни Доэрти, выходца из Канады, игравшего с Залманом Яновски. Накануне Нового года Доэрти согласился на предложение Джона вступить в коллектив.

Прообразом будущего квартета стал ансамбль «The Mugwumps», в котором участвовали Кэсс Эллиот, её тогдашний муж Джим Хендрикс (однофамилец знаменитого гитариста Джими Хендрикса), Денни Доэрти и Зал Яновски. Фактически, The Mugwumps распался на две сильные команды — The Mamas And The Papas, и The Lovin' Spoonful.

Самой колоритной фигурой в ансамбле являлась Кэсс Эллиот — близкая подруга Дэнни. Прозвище «Мама Кэсс» она получила из-за своей впечатляющей полноты; при этом, Кэсс была очень сильной вокалисткой и обладала незаурядным умом — её IQ превышал 160. Окончательно Кэсс присоединилась к группе летом 1965 года, когда остальные музыканты отправились на отдых на Виргинские острова. После летнего отпуска в Калифорнии группа вернулась в Нью-Йорк. Именно там была написана песня California Dreamin'.

По моим воспоминаниям, мы были в отеле «Эрл» в Нью-Йорке. Мишель спала, а я играл на гитаре. В тот день мы выбирались на прогулку, а она только что приехала из Калифорнии, и всё, что на ней было, это то, что она носила в Калифорнии. Всю ночь шёл снег, и утром она никак не могла взять в толк, что это за белые хлопья валят с небес — вы знаете, на юге Калифорнии снега вообще не бывает. Итак, мы вышли на прогулку, и то, о чём рассказано в песне — это, в основном, описание всех событий того дня — как мы заходили в церковь, чтобы согреться, и так далее, и так далее. И когда я обдумывал это ночью, я играл и пел, и понял, что на самом деле, в тот день мы в основном мечтали о Калифорнии. Я попытался разбудить Мишель, чтобы она записала текст, который у меня получался. Она сказала: «Оставь меня в покое, я хочу спать. Я спать хочу». «Проснись. Запиши это — и ты никогда не пожалеешь. Я обещаю, Мишель». «Ну ладно». Она записала и снова завалилась спать. И впоследствии она никогда не жалела о том, что встала и записала этот текст. Так что, за ней половина гонорара за авторство.

— Джон Филлипс

В том виде, как её сочинил Филлипс, песня строилась на трёх аккордах. Аранжировку для студийной записи придумал Фил Слоун (англ. P. F. Sloan) — композитор и музыкант, работавший на студии «Данхилл». После того, как Джон показал ему песню, Фил предложил сыграть её по-другому — подобно тому, как это было сделано в композиции Walk Don’t Run группы The Ventures. Слоун с Филлипсом также записали партии двух гитар во вступлении. Соло на альт-флейте сыграл известный джазовый саксофонист Бад Шенк (англ. Bud Shank). Филлипс случайно встретил его в холле, привел в студию. Шенк послушал фрагмент записи, где ему предстояло играть, и записал свою партию с первого дубля.

«California Dreamin'» стала первым синглом группы и безусловным хитом. С неё началась история успеха команды, с такими хитами в лучшей десятке Billboard Hot 100, как «Monday, Monday», «Dancing in the Street», и «Dedicated To The One I Love». Также интересны песни «Creeque Alley», где подробно описана история создания команды, и романтическая баллада «Dancing Bear» со сказочным сюжетом.

Джон Филлипс также сочинил один из гимнов движения хиппи, «San Francisco (Be Sure to Wear Flowers in Your Hair)» (1967, 1-е место в Великобритании) — эта песня известна в исполнении Скотта Маккензи, хотя существует и запись этой песни с вокалом Филлипса.

Карьера группы сопровождалась проблемами из-за отношений между её участниками. У Мишель Филлипс и Дэнни Доэрти в самом начале существования коллектива был роман, который скоро стал известен Джону и Кэсс, тайно влюблённой в Дэнни. Музыканты нашли в себе силы побороть ситуацию и снова играть вместе — своеобразным ответом Джона стала песня «I Saw Her Again». Немного позже у Мишель завязался роман с Джином Кларком из группы The Byrds, что раздосадовало как Джона, так и Дэнни. В итоге, в июне 1966 года Мишель была уволена из группы, а её место заняла Джилл Гибсон (англ. Jill Gibson) — подруга их продюсера Лу Адлера (англ. Lou Adler). Однако в августе того же года, во многом благодаря Джону, Мишель вернулась и в состав группы, и к Джону. Но спустя два года The Mamas & the Papas распались: Кэсс Эллиот приняла решение заняться сольной карьерой, а Джон и Мишель официально подали на развод. Одно из последних сценических выступлений The Mamas and The Papas состоялось летом 1967 года на фестивале в Монтерей. Собственно, идея проведения фестиваля исходила от Джона Филлипса и Лу Адлера. The Mamas and The Papas выступили на одной сцене с такими командами, как The Animals, Jefferson Airplane, The Who и другими.

В 1971 году все оригинальные участники группы, к тому времени занятые сольной карьерой, снова воссоединялись, записав последний альбом «People Like Us», не повторивший успех первых альбомов. «People Like Us» был записан только потому, что по контракту группа была обязана выпустить ещё один альбом. К тому времени бывшие участники группы уже настолько удалились друг от друга, как в личном, так и в творческом плане, что ни о каком плодотворном сотрудничестве не могло быть и речи.

Кэсс Эллиот умерла от инфаркта в 1974 году в Лондоне во время сольного концертного турне. Джон Филлипс умер в 2001 году в Лос-Анджелесе, Денни Доэрти умер 19 января 2007 года в своём доме в Канаде. На текущий момент (январь 2016 года) Мишель Филлипс — единственная ныне здравствующая участница коллектива.

Попытки реинкарнации группы в конце 60-х не имели успеха. Самой известной из этих попыток был состав с Джоном Филлипсом, его дочерью от первого брака Макензи (англ. Mackenzie Phillips) и певицей Elaine «Spanky» McFarlane. Между тем Чинна Филлипс (англ. Chynna Phillips), дочь Джона и Мишель, объединила усилия с двумя дочерьми Брайана Уилсона (The Beach Boys) и основала девичью команду Wilson Phillips. Их дебютный альбом 1990 года стал самым продаваемым диском года в США и был номинирован на четыре премии «Грэмми».

Состав

С июня по август 1966 года место Мишель Филлипс в группе заменяла Джилл Гибсон (Jill Gibson).

Дискография

Альбомы

  • 1966 If You Can Believe Your Eyes and Ears
  • 1966 «The Mamas & The Papas»
    • в Великобритании издан под названием «Cass, John, Michelle and Denny»
  • 1967 Deliver
  • 1968 The Papas & The Mamas
  • 1971 People Like us

Сборные и концертные альбомы

(выборочно)

  • 1967 Live at Monterey Pop Festival (концертный альбом)
  • 1967 Farewell to the First Golden Era (сборник)
  • 1968 Golden Era, Vol. 2 (сборник)
  • 1970 A Gathering of Flowers (сборник)

Хит-синглы

(в скобках указано наивысшее место в хит-парадах США и Великобритании)

  • 1966: California Dreamin' (США #4, Великобритания #23)
  • 1966: I Saw Her Again Last Night (США #5, Великобритания #11)
  • 1966: Monday, Monday (США #1, Великобритания #3)
  • 1966: Words Of Love (США #5, Великобритания #47)
  • 1967: Creeque Alley (США #5, Великобритания #9)
  • 1967: Dancing Bear (США #51)
  • 1967: Dedicated To The One I Love (США #2, Великобритания #2)
  • 1967: Glad To Be Unhappy (США #26)
  • 1967: Look Through My Window (США #24)
  • 1968: Do You Wanna Dance (США #76)
  • 1968: Dream a Little Dream of Me
  • 1968: For The Love Of Ivy (США #81)
  • 1968: Safe In My Garden (США #53, Великобритания #20)
  • 1968: Twelve-Thirty (США #20)
  • 1972: Step Out (США #81)

Напишите отзыв о статье "The Mamas & the Papas"

Ссылки

  • [www.dennydoherty.com DennyDoherty.com — Dream a Little Dream] (англ.) — история The Mamas & the Papas в изложении Денни Доэрти, с фотографиями и музыкальными клипами
  • [mpinfo.davidredd.com/ Фэн-сайт] (англ.)
  • [www.vocalgroup.org/inductees/mamas_papas.html Vocal Group Hall of Fame] (англ.) — статья о The Mamas and the Papas

Отрывок, характеризующий The Mamas & the Papas

– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.