The Teen Idles

Не путать с американской поп-панк-группой Teen Idols.

The Teen Idles
The Teen Idles в 1980 году. Слева направо: Натан Стреджсек, Джефф Нельсон, Иэн Маккей, Джорди Гриндл
Основная информация
Жанры	Хардкор-панк
Годы	1979 — 1980
Страна	США США
Город	Вашингтон
Язык песен	Английский
Лейблы	Dischord
Состав	Натан Стреджсек Джорди Гриндл Иэн Маккей Джефф Нельсон
Другие проекты	Minor Threat Fugazi Youth Brigade Egg Hunt Embrace Skewbald / Grand Union The Evens Pailhead High Back Chairs
[www.dischord.com/band/teenidles www.dischord.com/band/teenidles]

The Teen Idles (МФА: [ðə ˈtiːn ˈaɪd(ə)lz]) — американская хардкор-панк-группа из Вашингтона, в состав которой входили Натан Стреджсек, Джорди Гриндл, Иэн Маккей и Джефф Нельсон. Дискография коллектива состоит из двух демонстрационных сессий и мини-альбома Minor Disturbance 1981 года, выпущенного после его распада в ноябре 1980 года. The Teen Idles были первой группой, заключившей контракт с независимым лейблом Dischord Records. Несмотря на яростные бунтарские песни и неформальный внешний вид, музыканты пропагандировали здоровый образ жизни. Хотя коллектив просуществовал примерно четырнадцать месяцев, он был ранним ориентиром и для движения straight edge, и для хардкор-движениия округа Колумбия. Впоследствии Маккей и Нельсон сформировали панк-группу Minor Threat.

The Teen Idles были в числе первых панк-рок-групп из хардкор-движения ранних 1980-х годов, которым удалось играть концерты на региональном уровне и впоследствии продавать альбомы на национальном уровне. Музыка The Teen Idles была ранними экспериментами хардкор-панка и попыткой, по словам Маккея, «уйти от музыки, несущей разврат». В их лирике чувствовалось стремление восстановить утратившее свой первоначальный энтузиазм движение панка.

Биография

Первые шаги

В 1978 году Иэн Маккей увлёкся панк-роком, впервые услышав его на студенческой радиостанции WGTB Джорджтаунского университета в Вашингтоне, США. В школе он познакомился с Джеффом Нельсоном. Вскоре они стали хорошими друзьями и быстро обнаружили общую заинтересованность в панк-музыке. Маккей и Нельсон впервые посетили панк-концерт в январе 1979 года — это было выступление гаражной рок-группы The Cramps, организованное WGTB. Друзья были под впечатлением от проведённого мероприятия. Позднее Маккей вспоминал:

[Концерт] меня потряс, потому что я в первый раз увидел это огромное, полностью невидимое сообщество, которое собралось для ритуального события... Я подумал: «Они обращаются ко мне». Я подумал: «Мне это интересно. Я могу дышать в этом мире. Это то, что мне нужно». Оригинальный текст (англ.)   It blew my mind because I saw for the first time this huge, totally invisible community that had gathered together for this tribal event... I thought, 'This appeals to me. This is the world I think I can breathe in. This is what I need.

Весной 1979 года Маккей и Нельсон, вдохновлённые концертом, вместе со своими школьными друзьями Джорджем Гриндлом и Марком Салливаном начали играть в сформированной ими панк-группе Slinkees. Роли музыкантов были распределены следующим образом: Салливан стал вокалистом, гитаристом — Гриндл, Нельсон был за барабанной установкой и Маккей в качестве бас-гитариста. В таком составе новоиспечённая группа провела одно выступление, после чего её покинул вокалист Марк Салливан, предпочтя музыкальной карьере учёбу в колледже. После неудачных попыток найти вокалиста друг Иэна Маккея Генри Гарфилд, ставший позднее знаменитым под псевдонимом Генри Роллинз, подсказал Маккею взять на это место своего товарища Натана Стреджсека. С его вступлением коллектив был переименован в The Teen Idles, и после этого его состав больше не менялся. Музыканты поддерживали дружеские отношения с другой группой из Вашингтона под названием Bad Brains, которая после 1980 года получила мировую известность.

Концертная деятельность

Поскольку членам The Teen Idles не было 18 лет, они не могли играть в местных барах. Это привело к поиску альтернативных площадок для выступлений. Музыкантам приходилось договариваться с администрацией клубов, соблюдающих возрастные ограничения. После гастролей и нескольких месяцев репетиций группа записала две демо-сессии в местной студии в феврале и апреле 1980 года. Музыканты начали играть на вечеринках и в пиццериях, а также, вместе с Bad Brains, провели выступление на открытии художественной галереи в ресторане «Madam's Organ Blues Bar».

Участники коллектива заявляли, что пытались возродить панк-движение первой волны, которое, по мнению группы, утратило энтузиазм и идеологическую составляющую с появлением новой волны, и сделать панк-музыку как можно более злобной. Группа создала свой стиль — они обрили головы, сделали ирокезы и начали носить различные панк-аксессуары. Нельсон и Маккей закрепили канцелярские кнопки на подошвах своих ботинок так, что они создавали «зловещий цокающий» звук во время ходьбы. Внешний вид музыкантов, по словам Маккея, не соответствовал их поведению:

На наших шоу и внутри сообщества мы представали полностью бестолковыми парнями. Мы были честными до невозможности — мы не воровали в магазинах, мы не занимались вандализмом, мы не рисовали на стенах... Мы ничего подобного не делали — все просто ненавидели нас за то, как мы выглядели. Оригинальный текст (англ.)   In our shows and within our own community, we were totally goofy guys. We were painfully honest — we didn't shoplift, we didn't vandalize, we didn't spray-paint... We don't do anything — everybody just hates us because of the way we look.

После нескольких концертов в округе Колумбия вместе с группой Untouchables в августе 1980 года The Teen Idles провели тур по западному побережью США. Взяв с собой аппаратуру Garfield и своих приятелей Марка Салливана и Генри Гарфилда, группа отправилась в Калифорнию. По прибытии бунтарского коллектива ими сразу же заинтересовались правоохранительные органы. Джефф Нельсон на один час был задержан полицией для установления личности и выяснения цели прибытия. В конечном итоге The Teen Idles всё же начали тур, но им было запрещено выступать в кафе «Гонконг» Лос-Анджелеса из-за возрастных ограничений. В состав выступающих также входили Dead Kennedys, Circle Jerks, The Mentors и другие. Вспоминая выступление The Teen Idles, Маккей говорил, что зрители были удивлены тем, насколько быстро играла их группа. За время поездки команда провела всего два выступления: в Хантингтон-Бич и Сан-Франциско.

После возвращения в Вашингтон музыканты попросили владельца магазина «Yesterday and Today» Скипа Гроффа записать несколько песен в небольшой студии в Арлингтоне. Он, в свою очередь, был знаком с звукоинженером и владельцем студии Inner Ear Доном Зентарой (студия находилась в его доме). The Teen Idles проводили репетиции в подвальном помещении, Зентара занимался звуком, а Грофф выступал в роли продюсера. В общей сложности было записано семь композиций. Однако группа в конечном итоге отложила свои записи до лучших времён.

Распад и Minor Disturbance

В конце 1980 года The Teen Idles решили закончить совместные выступления, главным образом из-за ссоры Гриндла с Нельсоном из-за разных религиозных взглядов: Джорди исповедовал христианство, а Джефф был атеистом. Отношения между двумя участниками всё больше накалялись, и в итоге Джорди Гриндл решил покинуть коллектив. Их последнее выступление прошло 6 ноября 1980 года вместе с группой SVT в клубе «9:30». Это событие стало ключевым для начала популярности панк-концертов среди людей всех возрастных категорий, так как продажа алкогольной продукции в заведении была запрещена. Перед игрой в клубе «Mabuhay Gardens» в Калифорнии группе разрешали вход в клуб после особой отметки — большой буквы «X» на тыльной стороне ладоней, что означало запрет продажи алкоголя этим лицам в связи с тем, что они были младше восемнадцати. The Teen Idles предложили эту идею вашингтонскому клубу «9:30», на что городская администрация пообещала, что если несовершеннолетние будут пойманы в данном заведении в нетрезвом виде, клуб может быть закрыт. В итоге финальный концерт The Teen Idles прошёл без инцидентов.

После года гастролей группа заработала в общей сложности семьсот долларов, в связи с чем музыканты столкнулись с выбором — разделить деньги между участниками коллектива или записать песни в сотрудничестве с Доном Зентарой. В итоге члены группы выбрали последнее. Вскоре Стреджсек, Нельсон и Маккей основали независимый лейбл Dischord Records и благодаря помощи Скипа Гроффа выпустили пластинки. Вскоре музыканты решили включить в предстоящее издание восьмую песню, являющуюся концертной версией, под названием «Too Young to Rock». Запись закончилась в декабре 1980 года. В январе 1981 года был выпущен мини-альбом Minor Disturbance с первоначальной серией в одну тысячу экземпляров в формате 7-дюймового винила. Из-за изменения версии пластинки её упаковки пришлось вырезать, сложить и склеить вручную; Нельсон, Стреджсек и Маккей вместе со своими друзьями провели много дней, осуществляя их монтаж. Дизайн обложки был разработан Джеффом Нельсоном; он содержит фотографию младшего брата Иэна — Алека Маккея — с перекрещёнными на груди руками, на которых изображены знаки «X». На оборотной стороне находится фотография The Teen Idles и пары десятков их друзей и поклонников, запечатлённых в ходе предпоследнего концерта группы в Вашингтоне 31 октября 1980 года. EP получил положительные отзывы фэнзинов, а песни, вошедшие в него, транслировались на местных радиостанциях. Благодаря продаже пластинки DIY-лейбл Dischord заработал достаточно денег, чтобы выпускать записи других исполнителей, а позже стал одним из известных и уважаемых на всём восточном побережье США.

После распада The Teen Idles Гриндл решил не продолжать музыкальную карьеру. К моменту выпуска Minor Disturbance Нельсон и Маккей уже сформировали новую хардкор-панк-группу Minor Threat и 17 декабря 1980 года провели первое выступление в её составе, а Стреджсек вместе с участником The Untouchables основал коллектив Youth Brigade. Стреджсек на некоторое время был отстранён от участия в управлении делами Dischord Records, до тех пор, пока Нельсон и Маккей, разочарованные его отсутствием, не приняли его обратно. На протяжении 1980-х и 1990-х годов композиции The Teen Idles появились в ряде хардкор-сборников. 28 октября 1996 года Dischord издал мини-альбом Teen Idles, который включает в себя две демо-сессии группы, записанные в феврале и апреле 1980 года. В правом нижнем углу лицевой стороны обложки диска стоит цифра «100», обозначающая, что издание является юбилейным релизом производства компании Dischord.

Музыкальный стиль и идеология

Большая часть песен группы была написана Иэном Маккеем. Внешний вид участников группы и их яростные композиции выступали против доминирующей в то время сцены новой волны, воспринимавшейся как самоуспокоение. Многие коллективы первой волны панк-рока, включая The Clash и The Damned, перешли к такому стилю в конце 1970-х — начале 1980-х годов. The Teen Idles упоминют об этом в песне «Fleeting Fury». Сильное влияние на музыкальный стиль коллектива оказали панк-группы Вашингтона и Калифорнии, такие как Bad Brains, Black Flag и The Germs. Влияние этих коллективов проявилось во всех песнях The Teen Idles, которые состоят в основном из выкрикиваний Стреджсека через один-два бита, быстрой и почти безостановочной игры Маккея и Нельсона, предоставляющей краткосрочный рифф, чередующийся с быстрой гитарной партией Гриндла. Профессиональный критик Джек Рабид в обзоре Teen Idles на сайте AllMusic отметил слишком высокую скорость исполнения композиций. Он же охарактеризовал вокал Натана Стреджсека как «визги хомяка, который застревает лапой в колесе, торопясь во время бега», имея в виду непопадание певца в ритм музыки, когда после ускоренной игры куплета проигрывается короткий гитарный рифф. Эти замечания, по словам Рабида, противоположны оценкам качества записи и исполнения композиций мини-альбома Minor Disturbance и других проектов участников The Teen Idles. По словам музыкального критика и журналиста Майкла Аззерада, The Teen Idles играли «прото-хардкор-композиции, которые характеризовали проблемы их социальной среды». Иэн Маккей позднее объяснил в документальном фильме Адама Смолла и Питера Стюарта «Другое состояние разума»:

Когда я стал панком, я начал воевать в основном против людей, которые окружали меня — друзей. Оригинальный текст (англ.)   When I became a punk, my main fight was against the people who were around me — friends.

Когда Маккею было тринадцать лет, он на девять месяцев переехал в Пало-Альто, Калифорния. В это время его друзья начали принимать наркотики и употреблять алкоголь. После возвращения в Вашингтон Иэн снова встретился с ними и, заметив деградацию их личности под воздействием употребляемых ими веществ, поклялся никогда не стать таким же и наотрез отказался продолжать дружеские отношения с ними.

Графическая эмблема, связанная с движением straight edge, пропагандирующим здоровый образ жизни, — чёрный «X» — обычно отмечается на запястьях чёрным маркером. По словам Маккея, во время турне The Teen Idles в Сан-Франциско в клубе «Mabuhay Gardens» администрация поняла, что музыканты являются несовершеннолетними, и запретила им выступать. После этого группа предложила им сделку, что не будет употреблять спиртное, и в качестве доказательства предложила поставить маркером большой «X» на запястьях рук, чтобы иметь особый знак отличия, на что представители заведения согласились. Вернувшись в Вашингтон, группа внедрила свою идею в клубе «9:30». Иэн Маккей:

Я сказал: «Эй смотрите, мы не собираемся пить и мы поставим это „X“ на своих руках. Если вы увидите, что мы пьём, вы можете выкинуть нас навсегда. Мы не будем пить, мы пришли только для музыки». Оригинальный текст (англ.)   I said «Hey look, we're not going to drink and we will put this 'X' on our hand. If you see us drinking you can throw us out forever. We are not going to drink, we just came to see the music».

Хотя первоначально данная маркировка обозначала только молодёжь, позднее она стала использоваться более широко и до сих пор служит для обозначения многих групп, придерживающихся идеологии straight edge и готовых играть там, где аудитория состоит, в том числе, и из совершеннолетних. Маккей отмечал, что во время выступлений группы символ не означал принадлежность к субкультуре straight edge — он использовался для обозначения детей.

Дискография

Дискография группы состоит из двух мини-альбомов, изданных уже после её распада. Оба альбома были выпущены лейблом Dischord Records.

• Minor Disturbance (1981)

Список композиций
№	Название	Длительность
1.	«Teen Idles»	0:45
2.	«Sneakers»	1:28
3.	«Get Up and Go»	0:52
4.	«Deadhead»	1:21
5.	«Fleeting Fury»	1:20
6.	«Fiorucci Nightmare»	0:44
7.	«Getting in My Way»	1:05
8.	«Too Young to Rock»	2:04

• Teen Idles (1996)

Список композиций
№	Название	Длительность
1.	«Adventure»	2:26
2.	«Teen Idles»	1:11
3.	«Sneakers»	1:39
4.	«Trans Am»	2:12
5.	«Fiorucci Nightmare/Getting In My Way»	2:18

Состав группы

• Натан Стреджсек — вокал
• Джорди Гриндл — гитара
• Иэн Маккей — бас-гитара
• Джефф Нельсон — ударные

Литература

• Andersen, Mark. Dance of Days: Two Decades of Punk in the Nation's Capital. — Akashic Books, 2008. — ISBN 1-8884-5144-0.
• Azerrad, Michael. Our Band Could Be Your Life. — Little, Brown and Company, 2001. — ISBN 0-316-78753-1.
• Lahickey, Beth. All Ages: Reflections on Straight Edge. — Revelation Books, 1998. — ISBN 1-8897-0300-1.

Ссылки

• [www.dischord.com/band/teen-idles The Teen Idles на официальном сайте Dischord Records]
• [www.threatbase.com/shows/teenidles.html Полный список выступлений The Teen Idles]
• [www.allmusic.com/artist/the-teen-idles-p144070 Биография группы на сайте AllMusic]
• [www.last.fm/ru/music/The+Teen+Idles Профиль The Teen Idles] на Last.fm

США   Панк

Отрывок, характеризующий The Teen Idles

– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.