Time Machine (альбом «Машины времени»)

</td></tr>

Time Масhine
Студийный альбом Машины времени
Дата выпуска	1 марта 2007
Записан	осень 2006
Жанр	Рок
Длительность	55 мин 42 сек
Лейбл	«Синтез рекордс»
Профессиональные рецензии
[www.nneformat.ru/reviews/?id=3726 Головкин А. Не зря потраченное... (Nneformat.ru)] [www.zvuki.ru/M/P/31748/ Бебенин Д. «Машина времени» — «Time Масhine» (Zvuki.ru)] [rollingstone.ru/articles/music/article/1930.html Барабанов Б. «Машина времени» — «Time Масhine» (Rollingstone.ru)] [www.toppop.ru/columns/naftalinovyj_rok_mashiny_vremeni1/ Полупанов В. Нафталиновый рок «Машины времени» (TopPop.ru)]
Хронология Машины времени
Машинально (2004) Time Масhine (2007) Машины не парковать (2009)

К:Альбомы 2007 года

Time Масhine — студийный альбом российской группы «Машина времени». Записан на лондонской студии Abbey Road и издан в 2007 году на CD и LP компанией «Синтез рекордс». В подарочный вариант входит DVD с фильмом о записи альбома, снятый компанией «АБВ» по заказу «Первого канала».

Об альбоме

Запись и сведение альбома «Time Machine» продолжались два месяца (месяц в Лондоне и столько же в Москве) и были закончены в декабре 2006 года. Звукорежиссёр — Питер Хендерсон, ассистент — Крис Болстер (studio 2 & 3). Мастеринг сделан на Abbey Road (Стив Рук). Продюсер — Хэймиш Стюарт. Исполнительный продюсер — Владимир Матецкий. Редакция и наложение — «Петростудия», Москва. Звукорежиссёры — Александр Бармаков, «Pro-Tools» Самвел Оганесян. Продюсер — Александр Кутиков.

Идея записать альбом в Англии пришла во время дружеской встречи «машинистов» с Юрием Вереновым, совладельцем компании «A&T Trade» и представителем компании B&W в России, который не только стал инициатором записи альбома в Лондоне, но и оказал серьёзную административно-финансовую поддержку.

Ещё во время записи предыдущего альбома «Машинально» в 2004 году Андрей Макаревич и Андрей Державин ездили на экскурсию на Abbey Road. К следующему «Машина времени» готовилась более полугода. С «наведением мостов» в музыкальных кругах Лондона помог Владимир Матецкий, который нашёл продюсера-англичанина Хэймиша Стюарта и проделал огромную организационную работу. Матецкий стал со-продюсером альбома «Time Machine», предложив новую систему работы. За полгода «машинисты» написали 13 демо-песен в его студии.

Рассказывает Александр Кутиков: «Это был полёт в другую вселенную. Во-первых, впервые за все годы существования „Машины“ мы попробовали сочинять коллективно — было очень тяжело, но несколько удач нас на этом пути ожидало. Во-вторых, за те дни, что провёл на Abbey Road, я понял о звуке больше, чем за всю предыдущую жизнь. Никогда столько не работал, хотя вообще не ленив — проводил по двенадцать часов в студии, а потом, ночью, голова гудела от того, что накопилось за день и должно было быть разложено по полочкам! Культура звука, понимание музыки на световые годы отстоит от всего, что можно увидеть и услышать в наших студиях. Рабочий день на студии длится не более 12 часов. Меньше — пожалуйста, больше — нет. При этом один сорокаминутный перерыв на ланч. Работают в таком режиме все: звезды, музыканты, техники, инженеры, продюсеры… Первые два-три дня это было непривычно и немного сложно для нас — такая плотная по времени работа. Но в принципе мы были готовы к такому режиму, потому что ещё до начала работы наш координатор, бывший личный менеджер Маккартни и вице-президент BMG Ричард Огден сказал нам: „Некоторые известные группы были введены в заблуждение тем, что Вторая студия Abbey Road — это магическая студия… но если вы приедете на работу в неподготовленном состоянии, если у вас не будет полностью сделан материал, если он не будет выигран до такой степени, чтобы его могла исполнить вся группа, — успеха у вас не будет“. И зная все это, мы готовились очень тщательно, потратили очень много времени. И поэтому, когда мы приехали туда, вот этот двенадцатичасовой рабочий день — он нас, конечно, удивил, но мы морально были готовы к такому режиму работы».

Пожеланием продюсера Стюарта было как можно большее количество песен и точный литературный перевод, который был выполнен Матецким. Во время записи в Лондоне, Стюарт тщательно сверял «чистовой» вариант с демонстрационным. Звукорежиссёр Питер Хендерсон стремился не диктовать музыкантам своих решений.

Были использованы пластиковая гитара 1930-х годов (на ней играл Маргулис в композиции «Кил-Бил»), студийный пульт EMI, на котором записывались «The Beatles», «The Kinks», «The Hollies», пианино «Стейнвей» (звучавшее в песне «Lady Madonna»), орган «Хаммонд» B-3 с кабинетом Leslie, ламповый микрофон Neumann U 47 (в него пели Элла Фитцджеральд, Фред Астер, Джон Леннон, Пол Маккартни и Джордж Харрисон), компрессоры Fairchild 1947 года, гитарные усилители Vox AC-30 и Marshall 800, басовые Ampeg, мониторы YAMAHA NS-10, наушники Beyerdynamic 100 и 109, кабаса, кахон, уотерфон (водофон, изобретённый Ричардом Уотерсом в 1975 году, тип атонального акустического музыкального инструмента, состоящего из шара резонатора нержавеющей стали или ёмкости с цилиндрической шеей и бронзовыми стержнями различных длин и диаметров вокруг оправы. Резонатор может содержать небольшое количество воды, дающей яркий звук. Для игры используются специальные смычки и молоточки).

Кроме Андрея Макаревича, Александра Кутикова, Евгения Маргулиса, Андрея Державина, Валерия Ефремова на альбоме «Time Machine» играют Рэй Купер, Пол «Викс» Викенс (Боб Дилан, Элтон Джон, Ник Кершоу, Бой Джордж, Джони Митчелл, Bon Jovi) — музыкальный руководитель группы Пола Маккартни, гитарист Алан Йоханнес, студийная струнная группа под управлением аранжировщика и дирижёра Питера Мюррея, духовая секция Нейла Сидвелла, трубач Мартин Шоу и перкуссионист-бразилец Боско ди Оливейра. Хэймиш Стюарт (Пол Маккартни, Ринго Старр, «The AllStars», «Average White Band», Чака Хан) исполнил гитарное соло в песне «Улетай», а также партии на акустической и двенадцатиструнной гитаре в других треках. Звукорежиссёр Хендерсон первую премию «Грэмми» получил за запись альбома «Supertramp» «Breakfast in America». Работал с Тиной Тернер, Blur. Питер Мюррей — один из самых известных струнных аранжировщиков, работающих для Abbey Road, пришёл к успеху после песни «Angie» с альбома «Goats Head Soup» знаменитых The Rolling Stones.

Одновременно с концертом по случаю выхода лондонского труда «Машины времени» в СК «Олимпийский», Москва, в марте 2007 года прошла выставка графических работ Андрея Макаревича под названием "Картинки с «Abbey Road».

Песни «Улетай» и «Кил-Бил» попали в ротацию большинства радиостанций. Запись на всемирно известной студии породила знакомый риторический вопрос: «Кого ты хотел удивить?» К тому же удивила массированная реклама альбома за три месяца до выхода. В целом, сведение приличное, но работа показалась невыразительной и сухой. Больше всего звук удался в песне «Корабли». С точки зрения музыки, в альбоме ничего нового нет.

Когда «машинисты» приехали на «Эбби Роуд» записывать «Time Machine», то решали они там, в первую очередь, задачи не музыкальные, а терапевтические. Атмосфера студии пробуждала в музыкантах самые лучшие чувства, но на песнях это, к сожалению, не отразилось. Возникла та же ситуация, что и при создании в 1996 году в США альбома группы «ДДТ» «Любовь». Англичане хотели представить фонограмму на «Грэмми» в номинации «Иностранная музыка». Питер Хендерсон готов был сделать это, потому что, чтобы попасть в номинацию, нужна рекомендация двух академиков, а Питер — сам академик, обладатель шести «Грэмми». Но этим следовало заниматься активно и со стороны «Машины», а для Макаревича и компании работа в Abbey Road обошлась в несколько сот тысяч долларов, окупить которые продажей дисков в России было нереально.

Список композиций

1. Полный контакт (Андрей Макаревич, Александр Кутиков, Евгений Маргулис — Андрей Макаревич)
2. Улетай (Александр Кутиков — Андрей Макаревич)
3. Старый самолёт (Евгений Маргулис)
4. То, чего больше нет (Андрей Макаревич, Александр Кутиков, Евгений Маргулис, Владимир Матецкий — Андрей Макаревич)
5. Слива (Андрей Державин — Андрей Макаревич)
6. Пой (Евгений Маргулис, Александр Кутиков, Андрей Макаревич, Владимир Матецкий — Андрей Макаревич)
7. Ночь за твоим плечом (Александр Кутиков — Андрей Макаревич)
8. Простите (Андрей Макаревич)
9. Новая весна тебя убьёт (Евгений Маргулис, Александр Кутиков — Андрей Макаревич, Владимир Матецкий)
10. Кил — Бил (Андрей Макаревич, Александр Кутиков, Евгений Маргулис, Владимир Матецкий, Андрей Державин — Андрей Макаревич, Евгений Маргулис)
11. Небо напомнит (Андрей Макаревич, Александр Кутиков, Евгений Маргулис, Владимир Матецкий — Андрей Макаревич)
12. Ангел (Евгений Маргулис, Ольга Ципенюк)
13. Корабли (Андрей Макаревич, Евгений Маргулис — Андрей Макаревич)

Над альбомом работали

Группа

• Андрей Макаревич — основной вокал, гитара
• Александр Кутиков — бас-гитара, вокал
• Евгений Маргулис — гитара, вокал
• Андрей Державин — клавиши, вокал
• Валерий Ефремов — барабаны

Музыканты, принимавшие участие в записи альбома

• Хэймиш Стюарт — гитары (2, 7, 13), бэк-вокал (2, 13)
• Михаил Клягин — гитара (1), бас-гитара (1). Студия в Москве
• Рэй Купер — перкуссия (3, 7, 10), тамбурин (8), тарелки (9)
• Сергей Остроумов — перкуссия (3, 7, 10), тамбурин (11). Студия в Москве
• Александр Дитковский — труба (10, 13). Студия в Москве
• Евгений Борец — орган «Хаммонд» (7). Студия в Москве
• Нейл Сидвелл — тромбон (3, 7, 12), аранжировка духовых
• Найджел Хитчкок — альт-саксофон (3, 7, 12)
• Пол Спонг — труба (3, 7, 12)
• Пол «Викс» Викенс — клавиши (1, 11), аккордеон (4)
• Алан Йоханнес — соло-гитара (5), ситар (5)
• Гэвин Райт — струнные (6, 8)
• Пери Мэйсон — струнные (6, 8)
• Бог Костецки — струнные (6, 8)
• Том Смит — струнные (6, 8)
• Пэт Кирнэн — струнные (6, 8)
• Эмлин Синглтон — струнные (6, 8)
• Уоррен Зилински — струнные (6, 8)
• Пит Лейл — струнные (6, 8)
• Брюс Уайт — струнные (6, 8)
• Мартин Лавдэй — струнные (6, 8)
• Дейв Дэниэлс — струнные (6, 8)
• Питер Мюррей — аранжировка струнных, дирижёр
• Боско ди Оливейра — уотерфон (9), перкуссия (9), кабаса (13), кахон (13)
• Мартин Шоу — труба (9)

Дополнительная информация

• Аранжировка «Ангела» не устроила Маргулиса, и он переделал песню для своего альбома «Продолжение следует…», вышедшего также в 2007 году. Кроме того, изначально Макаревич предложил собственные стихи, Маргулис отказался. Поэтому они появились в записи с Оркестром Креольского Танго — «Штандер» под названием «Ангел № 2».
• В «Time Machine» не вошла песня Макаревича «Птички и мошки», она тоже попала в «Штандер».

Ссылки

• [www.mashina.ru/ Официальный сайт Машины времени]
• [www.discogs.com/master/225265 Time Machine] (англ.) на сайте Discogs
• [www.abbeyroad.com/ Официальный сайт студии Abbey Road]
• [petrostudio.ru/ Официальный сайт Petrostudio Vintage Records]

Отрывок, характеризующий Time Machine (альбом «Машины времени»)

– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.