Tommy (альбом)

</td></tr>

Tommy
Студийный альбом The Who
Дата выпуска	23 мая 1969
Записан	19 сентября 1968 – 7 марта 1969 IBC Studios, Лондон, Великобритания
Жанр	Рок-опера
Длительность	75:12
Продюсер	Кит Ламберт
Страна	Великобритания Великобритания
Лейблы	Track/Polydor MCA/Decca
Хронология The Who
Magic Bus: The Who on Tour (1968) Tommy (1969) Live at Leeds (1970)

К:Альбомы 1969 года

RS	[www.rollingstone.com/music/lists/500-greatest-albums-of-all-time-20120531/the-who-tommy-20120524 Позиция № 96] в списке 500 величайших альбомов всех времён по версии журнала Rolling Stone

Tommy (с англ. — «Томми») — четвёртый альбом британской рок-группы The Who, выпущенный 23 мая 1969 года. Сюжет альбома был сочинён гитаристом группы — Питом Таунсендом, он повествует о жизненном пути слепоглухонемого мальчика по имени Томми. Лонгплей был издан на двух дисках, впервые в истории на обложке альбома значилось название жанра «рок-опера».

Таунсенд придумал концепцию Tommy после знакомства с учением Мехера Бабы, попытавшись преобразить его философию в музыку. Запись альбома началась в сентябре 1968 года и продолжалась на протяжении шести месяцев. Tommy получил восторженные отзывы от музыкальных критиков, которые расценивали его как прорыв британского коллектива. По прошествии времени, этот альбом стал считаться одной из самых важных и влиятельных записей в истории рок-музыки. В поддержку пластинки был организован масштабный гастрольный тур, который длился на протяжении двух лет. Среди наиболее примечательных выступлений группы, были шоу на фестивалях Вудсток и Остров Уайт (1969, 1970), а также концерт в Метрополитен-опера. Это турне снискало хвалебные отзывы от музыкального сообщества, многие рецензенты считали его «новой вехой» в карьере группы.

Впоследствии, рок-опера получила несколько перерождений — она звучала в интерпретации Сиэтлской Оперы (1971), в оркестровой версии Лу Райзнера (1972), в одноимённом фильме (1975) и бродвейском мюзикле (1992). Лонгплей несколько раз переиздавался на компакт-дисках, новые версии включали ранее не издававшиеся демозаписи и различный концертный материал. Продажи альбома составили более более 20 миллионов копий, впоследствии он был включён в «Зал славы Грэмми». Журнал Rolling Stone поместил эту запись на 96-е место в своём списке «500 величайших альбомов всех времён».

Предыстория

Начиная с 1966 года, Таунсенд начал рассматривать форматы сочинения материала вне стандартной схемы — трёхминутная поп-песня. Менеджер коллектива — Кит Ламберт разделял взгляды Таунсенда и всячески поощрял его музыкальные идеи, всё это вылилось в появлении концепции «рок-опера». Первое использование термина было применено к сюите под названием «Quads», её сюжет был посвящён фантастическому будущему, где родители могли выбирать пол своих детей. Семейная пара желает иметь четырёх девочек, но вместо этого у них рождаются три девочки и мальчик, тем не менее они начинают воспитывать его как девочку. Опера была заброшена после написания одной единственной песни — хит-сингла «I’m a Boy». Когда во время записи второго альбома группы — A Quick One, музыканты столкнулись с проблемой нехватки материала, Ламберт предложил Таунсенду написать «миниоперу», чтобы заполнить оставшуюся часть пластинки. Первоначально гитаристу не понравилась эта идея, но в конечном счёте он согласился, сочинив девятиминутную композицию «A Quick One, While He’s Away», которая состояла из небольших музыкальных фрагментов с единой сюжетной линией. В течение 1967 года Тоунсенд начал осваивать игру на фортепьяно вскоре он начал сочинять а нём песни, всё более серьезно относясь к своему композиторскому амплуа. В том же году был выпущен третий лонгплей группы — The Who Sell Out, его последний треком была мини-опера — «Rael», как и в случае с «A Quick One, While He’s Away» она была разделена на несколько музыкальных сегментов, с единой концепцией.

К 1968 году, у Таунсенда не было чёткого види́ния дальнейшей концепции развития его коллектива, в музыкальном плане. The Who переросли подростковый возраст, но гитарист хотел, чтобы их музыка по прежнему оставалась актуальной. От своего друга, Майка Макиннерни (арт-директора журнала International Times), Пит узнал о духовном наставнике по имени Мехер Баба, и музыкант был очарован жизненными ценностями гуру — состраданием, любовью и самоанализом. Коммерческий успех The Who пошёл на спад — последний сингл «Dogs» не удалось занять высокие места в чартах, в связи с чем существовал реальный риск распада коллектива. Тем не менее, концерты группы по прежнему пользовались большим успехом, и они провели большую часть весны и лета, совершая гастроли по США и Канаде — «гвоздём» их выступлений было разрушение инструментов, из-за чего музыканты постоянно находились в долгах. Таунсенд и Ламберт понимали, что группе нужна более мощная движущая сила, нежели типичные популярные синглы, и новая театрализованная постановка. Гитарист считал, что The Who должны записать серию песен, которые должны были хорошо звучать сами по себе, но также являться частью единой концепции; также, он намеревался включить в эту концепцию философию Мехера Бабы. Кроме того, целью Таунсенда было добиться высокого качества звучания материала на концертах, дабы противодействовать тенденции «студийных» групп, таких как The Beatles и Beach Boys, творчество которых не было предрасположено к «живому» исполнению.

В августе 1968 года, Таунсенд дал важное интервью журналу Rolling Stone. Музыкант рассказал о предстоящей рок-опере, которая носила рабочее название «Глухой, немой и слепой мальчик» (англ. Deaf, Dumb and Blind Boy), и описал весь сюжет в мельчайших деталях — он был изложен на 11 страницах. Впоследствии, биограф Дэйв Марш отметил, что это интервью раскрывало сюжет лучше, чем готовый альбом. По прошествии времени, Таунсенд жалел о том, что так подробно раскрыл сюжетную часть, так как после этого, ему пришлось создавать альбом согласно раскрытой информации и он уже не мог импровизировать. Однако, остальные музыканты The Who восприняли идею предстоящей пластинки с большим энтузиазмом, и оставили всю литературную часть альбома на усмотрение автора, не вмешиваясь в процесс.

Концепция альбома

Сюжетная линия альбома разворачивается в Англии, после Первой мировой войны. Капитан Уокер не возвращается после одного из сражений. Его считают погибшим, и жене Уокера, Норе, приходит «похоронка». В день окончания войны у неё рождается сын Томми.

Персонажи

В оригинальной концепции альбома все персонажи имели только те имена, которые указывались в их песнях. В фильме 1975 года имена некоторых персонажей были изменены.

• Томми — протагонист, по имени которого альбом получает своё название.
• Капитан Уокер — отец Томми. Чаще всего именуется, как просто Отец.
• Мать — мать Томми (в фильме получает имя Нора Уокер).
• Любовник — романтический любовник матери Томми (в фильме именуется Фрэнк Хоббс).
• Дядя Эрни — «злой дядя» Томми, педофил.
• Кузен Кевин — кузен Томми, «задира». Он издевался над Томми, когда его оставляли с ним дома.
• Хокер — лидер религиозного культа, на службы которого мать приводит Томми в надежде на излечение недуга сына.
• «Локал Лэд» — чемпион турниров по пинболу, царствовавший до тех пор, пока Томми не победил его и не получил титул «Мастер пинбола».
• Кислотная Королева (цыганка) — проститутка, которая применяет галлюциногенные вещества, пытаясь вылечить Томми.
• Доктор — врач, который пытается вылечить Томми, считая, что его недостатки имеют психическую, а не физическую природу.
• Салли Симпсон — одна из «учениц» Томми, которая поплатилась своим лицом за своё поклонение его культу.

Сюжетная линия

Капитан Уокер пропадает без вести во время Первой мировой войны (в фильме — во время Второй мировой войны). Вскоре его жена рожает его сына Томми.

Приблизительно через четыре года, в канун 1921 года (в фильме — 1951 года), капитан Уокер возвращается домой и обнаруживает, что его жена нашла себе любовника. Любовник агрессивно встречает Уокера и тот, при попытке защитится, убивает его (в фильме наоборот, любовник убивает капитана). Томми становится свидетелем этого. Чтобы скрыть преступление, мать с отцом убеждают Томми, что он ничего не видел, не слышал, и никому ничего не скажет, тем самым психически травмируя ребёнка. В результате Томми становится глухим, немым и слепым. В своем подсознании Томми учится интерпретировать все физические ощущения как музыку.

В попытках его вылечить, родители Томми отвозят его в храм одного из религиозных культов, пытаясь вылечить его. Они считают, что на его душе лежит опасное проклятье, поскольку он ничего не знает об Иисусе. Впоследствии родители Томми постепенно стали успокаиваться и оставлять его на попечение нянек и его двоюродного брата Кевина. Кевин пользуется этой возможностью, чтобы пугать и пытать Томми. Но в конечном итоге ему становится скучно с Томми из-за ограниченных реакций брата. Родители вновь пытаются вылечить Томми, на этот раз отдав его проститутке, которая открывает Томми тайну галлюциногенов. В дальнейшем Томми остается на попечении своего дяди Эрни, алкоголика и сексуального извращенца, который, как и двоюродный брат Кевин, пользуется этой возможностью для удовлетворения своих похотей без страха быть пойманным. Случайно Томми обнаруживает в себе талант игры в пинбол и легко побеждает действующего чемпиона игры. Это приводит к тому, что Томми становится международной знаменитостью.

Родителям Томми удается найти врача, который пытается понять и вылечить его болезнь. После многочисленных диагностических процедур, он сообщает, что проблемы Томми являются психосоматическими. Мать Томми продолжает пытаться вылечить его, но он полностью игнорирует её, постоянно стоя перед зеркалом. От разочарования она разбивает зеркало и тем самым пробуждает Томми, что становится сенсацией. Томми становится гуру и идолом. Он пытается духовно просветить тех, кто слушает его проповеди. Он открывает свой собственный дом для всех желающих присоединиться к нему, и настоятельно призывает привлечь как можно больше людей. Томми требует, чтобы его последователи играли в пинбол вслепую, чтобы по-настоящему духовно достичь его уровня, но бесполезность его культа приводит прихожан к восстанию против него. В результате Томми достигает просветления.

Запись

Запись альбома стартовала на студии IBC Studios 19 сентября 1968 года. В тот период у пластинки по прежнему не было окончательного названия, группа именовала её по-разному: Deaf, Dumb and Blind Boy, Amazing Journey, Journey into Space, The Brain Opera и Omnibus. В конце концов, Таунсенд остановился на «Томми» (англ. Tommy), потому что оно являлось обычным британским именем, а также было прозвищем для британских солдат в период Первой мировой войны. Продюсировать альбом взялся Кит Ламберт, на место звукоинженера был приглашён Дэймон Лион-Шоу. Студия была зарезервирована с 2-х до 10-ти вечера, но зачастую работа затягивалась до раннего утра.

Альбом был записан на восьмидорожечный магнитофон, благодаря чему на плёнке могло звучать большее количество инструментов. Во время работы в студии Таунсенд использовал несколько гитар, но отдавал предпочтение акустической Gibson J-200 и электро — Gibson SG. Кит Мун использовал новую ударную установку с двойным бас-барабаном, которая принадлежала роуди группы — Тони Хэслему. Также, музыканты сыграли на нескольких инструментах, нетипичных для раннего творчества The Who: Таунсенд записал партии на на фортепиано и органе, а басист Джон Энтвисл сыграл на валторне. Хотя Таунсенд написал бо́льшую часть материала самостоятельно, аранжировки сочиняла вся группа. Позже вокалист Роджер Долтри так комментировал этот процесс: «Пит часто приходил с заготовками песен», и добавлял — «мне кажется, мы больше обсуждали аранжировку и музыку, нежели занимались самой записью». В некоторых моментах гитарист прибегал к помощи товарищей: он попросил Энтвисла написать две песни («Cousin Kevin» и «Fiddle About»), которые затрагивали более мрачные темы — издевательств и жестокого обращения, а Кит Мун предложил идею для песни «Tommy’s Holiday Camp», о том, лидером какого религиозного движения мог бы стать Томми. Впоследствии, барабанщик был отмечен как автор этой песни, хотя автором и исполнителем музыки являлся Таунсенд. Значительное количество материала была написана в более лёгком музыкальном стиле, нежели предыдущие записи группы, с большим акцентом на вокал. Позже Мун заявил: «В то время это было очень нетипично для нас. Многие песни звучали „мягко“. Мы никогда не играли так до этого».

Часть материала была сочинена ещё до начала записи альбома, для других проектов. Песня «Sensation» была вдохновлена знакомством Таунсенда с его девушкой во время гастролей группы по Австралии (1968 год), «Welcome» и «I’m Free» касались гармонии, которую гитарист обрёл через учение Мехера Бабы, а «Sally Simpson» была навеяна совместным концертом The Who с группой The Doors, который был омрачён потасовками среди зрителей. Другие песни существовали в уже записанных вариантах, но были переработаны: «It’s A Boy» являлась переделанной версией «Glow Girl», записанной в период создания альбома The Who Sell Out, в то время как «Sparks» и «Underture» были основаны на одной из инструментальных тем мини-оперы «Rael». По словам Таунсенда, композиция «Amazing Journey» была «абсолютным началом» оперы и обобщала в себе весь сюжет. «The Hawker» была кавер-версией песни Моуса Эллисона — «Eyesight to the Blind». Также был записан ещё один кавер — «One Room Country Shack» Бадди Гая, однако ему не нашлось места в окончательной версии альбома, так как Таунсенд не смог найти для него подходящее место в сюжете.

Работа в студии продвигалась медленно, так как Таунсенд постоянно вносил правки в сюжет и не мог выбрать окончательный список песен. Музыканты надеялись, что альбом будет готов к Рождеству, но в итоге запись затянулась. Обозреватель журнала Melody Maker Крис Уэлч посетил IBC Studios в ноябре и остался под впечатлением от рабочего процесса и подготовленного материала. Тем не менее, на тот момент у проекта всё ещё не было названия, и он не имел законченной сюжетной линии. Не дождавшись новой пластинки, американский дистрибьютор группы решил выпустить компиляцию — Magic Bus: The Who on Tour, которая получила разгромную рецензию от журнала Rolling Stone за плохой подбор материала и вводящее в заблуждение название (так как альбом содержал студийные записи, а не концертные).

В конце 1968 года музыканты сделали перерыв, чтобы дать несколько концертов. В ходе этого мини-турне The Who выступили вместе с The Rolling Stones на шоу Rock and Roll Circus. В январе 1969 года группа вернулась в студию — работа проходила с понедельника по четверг, на выходных музыканты давали несколько концертов, заработанные деньги шли на погашение долгов. Менеджеры запланировали большой гастрольный тур на конец апреля, чтобы улучшить финансовое положение коллектива. Альбом планировалось закончить к этому сроку, к тому же группа нуждалась в новом материале — с момента выхода предыдущей пластинки прошёл год. Чтобы музыканты могли сосредоточиться на основной сюжетной линии, Ламберт написал сценарий проекта целиком — Tommy (1914—1984), который был распечатан и роздан группе. Музыканты по-прежнему продолжали писать новый материал, в связи с чем было принято решение выпускать Tommy в виде двойного альбома, в свою очередь Ламберт настаивал на том, что произведение должно иметь надлежащую увертюру. В тот же период, Таунсенд сочинил песню «Pinball Wizard», название было выбрано с расчётом на рецензию Ника Кона из газеты New York Times, который был большим поклонником пинбола. По мнению Ламберта к записи альбома нужно было привлечь симфонический оркестр, но Таунсенд был категорически против этого, тем более, находясь в плохом финансовом положении, группа всё равно не смогла бы осуществить эту идею.

К марту некоторые песни были перезаписаны по нескольку раз, однако Таунсенд всё ещё размышлял, стоит ли добавлять в них новые фрагменты. Остальные музыканты стали уставать от столь затянувшейся работы, по прошествии лет Энтвистл заявил следующее: «Мы то и дело возвращались назад и переделывали треки… Пит начал сводить нас с ума». Последняя сессия состоялась 7 марта, в тот же день «Pinball Wizard» был выпущен в качестве сингла. Группа приступила к репетициям будущих гастролей, а Ламберт полетел в Каир, чтобы провести отпуск. В студии остались лишь Лион-Шоу и его ассистент — Тед Шарп, задачей которых было смикшировать предстоящий альбом. Хотя звукоинженер выражал мнение, что оборудование IBC Studios плохо подходит для этой задачи. Тем не менее Tommy так и не был закончен к крайнему сроку релиза — в апреле, мастеринг продолжался ещё до конца месяца.

Выпуск

Tommy был выпущен 17 мая 1969 года в США и 23 мая в Великобритании из-за задержек с печатью обложки. Оригинальный двойной альбом имел стороны — 1 и 4 на первой пластинке и 2 и 3 на второй, с целью более удобного процесса проигрывания.

Альбом был коммерчески успешен, он добрался до 2-го места в чарте Великобритании, и занял 4-е в хит-параде США. В течение первых двух недель было продано более 200.000 копий только на территории Соединённых Штатов, к 18 августа его продажи составили — 500.000 экземпляров. «Pinball Wizard» (достиг Top-20 чарта США и Top-5 на родине музыкантов), «I’m Free» (Top-40 в США) и «See Me, Feel Me» (Top-20 в США) были выпущены в качестве синглов и получили широкую ротацию на радио. Менеджеры планировали выпустить мини-альбом, составленный из лучших песен Tommy, однако музыканты категорически отказались от этой идеи в ноябре 1970 года, но был снят. К 2012 продажи лонгплея составили более 20 миллионов копий по всему миру.

Сразу после выхода пластинки критики разделились на два лагеря: одни считали альбом шедевром, другие расценивали запись как умелую эксплуатацию старых идей. Поначалу, Tommy был принят «в штыки» на Би-би-си и некоторых американских радиостанциях — ди-джей Тони Блэкбёрн охарактеризовал трек «Pinball Wizard» эпитетом «неприятный». Тем не менее, уже в начале мая некоторые композиции этой пластинки прозвучали в эфире радиостанции BBC Radio 1, во время шоу Пита Драммонда. В ходе продвижения альбома Таунсенд дал серию интервью, в которых попытался объяснить сюжетную линию Tommy. Однако, так как структура альбома строилась на абстрактной концепции духовных заповедей Мехера, эти интервью содержали массу запутанных и противоречащих друг другу деталей.

Отзывы критиков

Рецензии
Оценки критиков
Источник	Оценка
AllMusic
MusicHound	4/5
Q
Rolling Stone
Rolling Stone Album Guide
Uncut

Альбом был тепло встречен критиками. После закрытого показа пластинки для прессы Крис Уэлч из Melody Maker написал в своей рецензии следующее: «мы [журналисты] хотели ещё». Редакция журнала Disc and Music Echo напечатала восторженную статью об альбоме, поместив на обложку слоган: «Who’s Tommy: A Masterpiece» (рус. Томми — Шедевр!). Также альбом занял первое место в номинации «Лучший альбом 1969 года» журнала Jazz & Pop. Хотя некоторые критики и большинство фанатов остались в замешательстве от сюжетной линии альбома, Кит Ламберт заявлял: «сюжет делает Tommy не менее запутанным, чем оперы Вагнера или Пуччини — столетием раньше».

В рецензии для газеты The Village Voice музыкальный критик Роберт Кристгау отметил, что помимо альбома We’re Only in It for the Money группы The Mothers of Invention, Tommy является первой успешной концептуальной работой" в рок-музыке, демонстрируя пародийную сторону характера Таунсенда более «глубоким и двусмысленным» образом, нежели у Фрэнка Заппы. Автор похвалил Таунсенда за намеренное стремление к тому, чтобы каждую песню можно было воспринимать как самостоятельное произведение, и отметил стремление Таунсенда «дать своей аудитории то, что она хочет, без потери своей индивидуальности». Также рецензент поместил пластинку на первое место в ежегодном рейтинге издания Jazz & Pop. В статье для журнала Life Альберт Голдман написал следующее: «альбом базируется на инновациях, мастерстве музыкантов и „чистой энергии“, Tommy превосходит все остальное студийные записи своего времени».

По данным музыкального журналиста Ричи Унтербергера, в момент выхода критики провозгласили альбом «прорывом The Who», однако по прошествии времени его воспринимали уже не столь восторженно: из-за местами претензионной концепции и надуманных песен, которые функционировали в качестве инструментов для «продвижения довольно поверхностного сюжета». В 1983 году Кристгау так отзывался об альбоме: «оперные амбиции Tommy были настолько прозрачными, что спустя столько лет могу смело предположить — музыкальные идеи Таунсенда никогда не сравняются с его лирикой». В своей статье для AllMusic Унтербергер отмечал, что несмотря на незначительные огрехи, альбом полон «множества прекрасных песен» пронизанных «творческим изяществом», а идея Таунсенда записать пластинку в виде длинного повествования стала началом «новой тенденции в рок-музыке». В свою очередь, обозреватель журнала Uncut посетовал, что «альбом не до конца реализовывает амбиции автора, хотя добивается большей части задуманного», «по качеству проделанной работы Tommy уступает более позднему произведению группы — Quadrophenia» — подытожил автор. В ретроспективной статье для альманаха The Rolling Stone Album Guide (2004) Марк Кемп отметил: «Оглядываясь назад, Tommy не выглядит таким уж каноничным шедевром, просто его статус был сильно раздут изначально», по мнению автора The Who Sell Out лучше чем Tommy, хотя благодаря Таунсенду в нём есть несколько «добротных, классических песен».

В 1998 альбом был введен включён в Зал славы Грэмми за «историческую и художественную значимость». В 2003 году журнал Rolling Stone поставил Tommy на 96-е место в своём списке «500 величайших альбомов всех времён». Также лонгплей фигурирует в альманахе «1001 Albums You Must Hear Before You Die».

По мнению музыкального критика Марты Бейлес, Tommy не сочетает в себе рок и классическую музыку, как предполагает его жанровая принадлежность — «рок-опера», вместо этого в стилистике альбома «доминирует зрелый стиль The Who: тяжелый, ритмичный, монотонный хард-рок». Бейлес утверждала, что это было более приемлемо для аудитории, нежели «суррогатный арт-рок» — типичный стиль для культурной среды конца 1960-х: «Tommy считали более достоверным, потому что это был хард-рок, а не сфабрикованный Мусоргский… к тому же сюжет альбома избегал типичных псевдоромантичных тем арт-рока (приторные сказки и апокалиптическая тоска) в пользу более актуального предмета самой массовой культуры».

Биограф Дэйв Марш считал, что проблемы повествования альбома заключались в том, что ему не хватало переходного материала, подкреплённого текстами. Нет ремарок, списка персонажей, а сюжетная линия ограничивается лишь ключевыми фразами (например, «Tommy can you hear me?» — «Томми, ты меня слышишь?»). Ключевой проблемой Tommy является расплывчатое объяснение фабулы и мотивов персонажей, например, почему Томми ничего не видит и не слышит (песня «1921»), как и почему он играет в пинбол, почему Томми запрещает своим последователям гедонизм и разрешает только пинбол («We’re Not Gonna Take It»), и что это за «ты» — в «Listening to you, I get the music».

Издания и обложка

Оригинальное издание

Первоначально альбом был выпущен на двух грампластинках с буклетом разработанным Майком Макиннерни, он содержал: брошюру с текстами и изображениями иллюстрирующими сюжет. Обложка была нарисована в триптих-стиле и содержала ещё два разворота. Несмотря на то, что буклет альбома включал тексты всех песен, а также представлял ключевых персонажей, в нём не было описания сюжета пластинки, связи с этим последующие концерты приходилось начинать со специального вступления, в ходе которого зрителей вводили в детали шоу.

Таунсенд считал, что Макиннери, который также являлся последователем Мехера, будет подходящим выбором для художника обложки. Так как запись близилась к завершению, Макиннери получил несколько кассет с песнями и краткое описание истории, сразу же разглядев в ней нотки учения Бабы. Художник пытался передать мир глухого, немого и слепого мальчик, решив «изобразить, своего рода, прорыв за определённые рамки в абсолютную свободу». На обложке была изображена сине-белая паутина облаков, на задней её стороне кулак пробивал черную пустоту. На внутренней стороне триптиха была изображена рука тянущаяся к свету и свет, светящий в тёмную пустоту. Таунсенд был слишком занят завершением записи, чтобы уделить обложке должное время и внимание, но Ламберт решительно одобрил этот остался доволен проделанной работой, заявив, что это сработает. Последнее слово оставалось за рекорд-лейблом, чьё руководство решило, что обложка была более конструктивной нежели The Who Sell Out. Тем не менее боссы высказали одно условие — на обложке также должна была присутствовать фотография группы. В итоге, изображения музыкантов были добавлены внутри паутины, на переднем плане.

Переиздания

В 1984 году Tommy был впервые издан на CD, на двух дисках. Впоследствии, лейбл Mobile Fidelity Sound Lab выпустил специальное однодисковое издание альбома — в 1990 году, включающее альтернативный вариант композиции «Eyesight to the Blind» и более тихие звуки разбивающегося стекла в песне «Smash The Mirror». В 1993 году это издание прошло процедуру ремастеринга под руководством звукоинженера Эрика Лебсона (англ. Erick Labson).

В 1996 году лейблы Polydor и MCA выпустили обновленную версию альбома на одном компакт-диске, перемикшированную Джоном Эстли. Эстли смог получить доступ к оригинальным 8-дорожечным записям и воспроизвести инструменты, которые были убраны из оригинальной пластинки: гитару а «Christmas», валторну в «Sparks», тарелки в «The Acid Queen» и органе в «We’re Not Gonna Take it». Это издание было укомплектовано оригинальными иллюстрациями Макиннерни и введением, написанным Ричардом Барнсом.

В 2003 году Tommy был переиздан в виде подарочного двухдискового издания в формате Super Audio CD с многоканальным звуком. Ремастеринг проводился при непосредственном участии Таунсенда, альбом включал сопутствующие материалы, которых не было на оригинальном альбоме, композиции: «Dogs-Part 2» (би-сайд сингла «Pinball Wizard»), «Cousin Kevin Model Child» и «Young Man Blues», а также демозаписи и неизданные песни, которые были удалены из финальной версии пластинки.

В 2013 году было выпущено ещё одно подарочное издание пластинки (англ. super deluxe) — на трёх компакт дисках и одном Blu-Ray. Как предыдущее издание, этот вариант включал в себя демоматериалы и концертные записи, по больше части взятые из концерта в Capital Theatre (выступление состоялось 15 октября 1969 года в Оттаве). Этот концертный диск имел важное значение, так как он развенчал давний миф о том, что все концертные записи того турне были уничтожены в угоду продвижения шоу в Университете Лидс, которое было выпущено отдельным альбомом — Live at Leeds.

Концертные исполнения

С самого начала разработки проекта, The Who рассматривали Tommy как концертное шоу. В апреле 1969 года группа провела репетиции в Hanwell Community Centre, включая финальный прогон полной версии концерта — 23 апреля. Окончательный вариант шоу претерпел изменения, по сравнению с сет-листом альбома — группа отказалась от четырёх песен («Cousin Kevin», «Underture», «Sensation» и «Welcome»). Позже Таунсенд отмечал, что когда группа «сыграла альбом от начала и до конца, мы поняли, что у нас есть что-то особенное — объединяющее нас и отлично звучащее». Вокал Долтри значительно прогрессировал, по сравнению с ранними гастролями группы, и музыканты чувствовали, что этот концертный тур может полностью изменить их карьеру.

После нескольких концертов «на разогреве» отыгранных в конце апреля, The Who выступили перед прессой в джаз-клубе имени Ронни Скотта — 1 мая. В начале выступления Таунсенд рассказал сюжет оперы, после чего группа отыграла весь концерт на полной громкости. На следующий день группа вылетела в Нью-Йорк, чтобы начать турне по США — первый концерт состоялся 9 мая в Grande Ballroom Детройта. В конце мая группа отыграла четыре вечера подряд в чикагском Kinetic Playground, во время концертов весь зал вставал в едином порыве и аплодировал — музыканты отметили, что их шоу снискало положительную реакцию среди аудитории.

Продолжив турне по США группа выступала в больших залах, избегая концертов на фестивалях, однако они сделали исключение для Вудстока. Дискутируя всю ночь с Фрэнком Берселоной (промоутером их американского тура), музыканты всё же согласились выступить на этом фестивале за $12 500. Концерт начался поздно, и The Who поднялись на сцену уже ранним утром — 17-того числа. Во время исполнения «Pinball Wizard» на сцену вышел Эбби Хоффман, чтобы выразить протест по поводу тюремного заключения Джона Синклера (вскоре Таунсенд вытолкал его за кулисы), а когда музыканты начали играть «See Me, Feel Me» — как будто по команде взошло солнце. Две недели спустя группа выступила на фестивале Острова Уайта — одной из самых масштабных концертных площадок на тот момент. Хотя внимание СМИ было приковано к выступлению Боба Дилана — он выступал впервые с 1966 года, The Who, в итоге, «перетянули одеяло» на себя. Годы спустя Таунсенд заявил: «Мы понимали, что наше шоу „выстрелит“ в любом случае, так как Tommy отлично зарекомендовал себя на предыдущих концертах».

Tommy оставался в концертном репертуаре группы до конца года, а также в 1970-м году. В октябре 1969 года музыканты отыграли шесть шоу в Fillmore East, после одного из концертов Леонард Бернстайн похвалил их за новую музыку. Концерт The Who в лондонском Coliseum Theatre (14 декабря) был отменён из-за амбиций Ламберта. Менеджер стремился к тому чтобы Tommy воспринимали как серьёзную музыку и хотел чтобы группа выступала в оперных театрах. В июне 1970 года музыканты отыграли два концерта в Метрополитен-опера, в ходе которых Таунсенд заявил, что это будет последнее «их последнее шоу с Tommy». Затем, группа выступила на очередном фестивале Острова Уайт — 29 августа 1970 года — перед аудиторией в 600 000 человек. The Who отыграли свой последний концерт 1970 года в лондонском The Roundhouse — 20 декабря. Обращаясь в зал, Таунсенд заявил: «Это самый последний раз, когда мы исполняем Tommy на сцене», после чего Мун выкрикнул: «Слава богу!».

Реакция общественности на серию концертов Tommy была исключительно положительной. Гастроли помогли сохранять интерес аудитории к альбому и расплатиться с долгами. Во время турне 1969-70 годом было записано несколько концертных записей гастролей, которые были выпущены позднее. Полная версия Tommy фигурирует на подарочном издании (англ. Deluxe Edition) альбома Live at Leeds (2002), записанного на 14 февраля 1970 года. Второй концерт фестиваля Остров Уайт был издан на диске — Live at the Isle of Wight Festival 1970, в 1996 году. Выступление в Coliseum Theatre выпустили на DVD под названием The Who at Kilburn: 1977 (2007). Отрывки выступления The Who сцене фестиваля Вудстока фигурируют в одноимённом фильме, также они были включёны в ленту «The Kids Are Alright». Была снята полная версия этого шоу (концертный сет The Who), но она никогда не выпускалась официально.

В течении 1970-х группа нечасто выступала с шоу Tommy. Музыканты начали вновь исполнять альбом полностью в честь двадцатилетия Tommy — во время турне, посвящённого воссоединению коллектива, в 1989 году. В период этих гастролей группа добавила в шоу две ранее отсутствующие песни — «Cousin Kevin» и «Sensation» — однако вновь отказалась от «Underture» и «Welcome». Записи этих гастролей были изданы на концертном альбоме Join Together и на DVD «Tommy and Quadrophenia Live». Выступая с этим шоу в Лос-Анджелесе, группа пригласила поучаствовать в концерте следующих музыкантов: Фила Коллинза (Дядя Эрни), Патти Лабелль (Кислотная Королева), Стива Уинвуда (Хокер), Элтона Джона (Чародей Пинбола) и Билли Айдола (Кузен Кевин).

Другие постановки

Les Grands Ballets Canadiens (Канада, 1970)

В 1970 году глава балетной труппы Les Grands Ballets Canadiens Фердинанд Наулт представил первую адаптацию Tommy, в виде хореографической постановки. Спектакль был показан на нескольких концертных площадках Нью-Йорка в апреле 1971 года. Постановка включала световое шоу и короткометражные фильмы, снятые специально для этого спектакля компанией Quebec Film Bureau.

Сиэтлская Опера (США, 1971)

В 1971 главный режиссёр Сиэтлской Оперы — Ричард Пирлмен стал автором первой оперной постановки Tommy, которая состоялась в местном концертном зале — Moore Theatres. В шоу приняли участие Бетт Мидлер, которая исполнила роли Кислотной Королевы и г-жи Уокер, а также оркестр города Сиракьюс — Comstock, Ltd.

Лондонский симфонический оркестр (Великобритания, 1972—73)

9 декабря 1972 года антепренер Лу Рейзнер представил новую версию шоу Tommy в лондонском Rainbow Theatre. Группа отыграла два концерта за один вечер. Помимо самих The Who в концерте принимал участие лондонский симфонический оркестр под руководством дирижёра Дэвида Мишема. Концерты проводились с целью выпуска новой студийной записи Рейзнера — симфонической версии Tommy.

В создании альбома и шоу участвовал звёздный состав музыкантов: Грэм Белл (Любовник), Мэгги Белл (Мать), Сэнди Денни (Медсестра), Стив Винвуд (Отец), Род Стюарт (Локал Лэд), Ричи Хейвенс (Хукер), Мерри Клэйтон (Кислотная Королева) и Ринго Старр (Дядя Эрни). Таунсенд играл на гитаре, но в остальном музыка была преимущественно оркестровый. Ричард Харрис должен был быть звукорежиссёром записи, но в процессе постановки был заменён на Питера Селлерса. Вторая постановка шоу состоялась 13 и 14 декабря 1973 года с другим составом музыкантов: Дэвидом Эссексом, Элки Брукс, Маршой Хант, Вивиан Стэншолл, Роем Вудом и Джоном Пертви.

Также, концерты оркестровой версии Tommy дважды состоялись в Австралии — 31 марта 1973 в Myer Music Bowl (Мельбурн) и 1 апреля в Randwick Racecourse (Сидней). Роли были распределены следующим образом: Кит Мун — Дядя Эрни (только в Мельбурне), Грэм Белл — Рассказчик, в концертах приняли участие местные звёзды — Дэрил Брэйтвэйт (Томми), Билли Торп, Даг Паркинсон, Венди Сэддингтон, Джим Киз, Бродерик Смит, Коллин Хюетт, Линда Джордж, Росс Уилсон, Бобби Брайт, Иэн Мелдрум (Дядя Эрни, в Сиднее), оба раза в сопровождении симфонического оркестра. Мельбурнский концерт был снят на видео. 13 апреля 1973 он был показан по местному телеканалу — Channel 7.

Полнометражный фильм (1975)

В 1975 была снята киноадаптация Tommy, под руководством продюсера Роберта Стигвуда и режиссёра Кена Рассела. В киноверсии главную роль исполнил Роджер Долтри, другие участники The Who снялись в ролях второго плана. Также в съёмках были задействованы известные актёры и музыканты: Энн-Маргрет, Оливер Рид, Элтон Джон, Тина Тёрнер, Эрик Клэптон, Артур Браун и Джек Николсон. Рассел настоял на том, чтобы актёрский состав состоял из известных публике деятелей культуры, хотя Таунсенд хотел привлечь людей, которые, в первую очередь, могли бы хорошо спеть материал и был особенно разочарованы тем, что ему было отказано в приглашении Стиви Уандера на роль Чародея Пинбола. В нескольких кинотеатрах фильм демонстрировали с многоканальным саундтреком, описывая это в качестве «квадрофонического звучания» — 4 динамика располагали по углам кинотеатра, а один находился позади экрана.

Также Таунсенд курировал производство альбома-саундтрека, на котором появились оркестровые аранжировки Ламберта (их планировалось включить ещё в оригинальную запись Tommy, изначально) — на этот раз все идеи музыканта были реализованы с помощью синтезаторов. Гитарист приступил к работе над этим проектом сразу же после окончания американского турне группы — в декабре 1973 года, и работал над ним почти непрерывно в течение следующих четырех месяцев. Помимо The Who в записи саундтрека приняли участие несколько сессионных музыкантов: Калеб Куайе, Ронни Вуд, Ники Хопкинс, Крис Стэйнтон и Джон «Кролик» Бандрик. Из-за занятости Муна на съёмках фильма «Стардаст», место барабанщика занял Кенни Джонс (он стал постоянным ударником группы после смерти Муна в 1978 году).

После выпуска на сингле, «Pinball Wizard» стал главным хитом альбома. В фильме песню исполняет Элтон Джон под аккомпанемент The Who (одетые в костюмы с изображением однофунтовых банкнот); группа изображает личный оркестр Чародея Пинбола, однако в записи саундтрека принимали участие не они, а концертные музыканты Элтона Джона. Бо́льшей частью массовки были студенты Портсмутского Политехникума; за участие в съёмках они получили билеты на концерт The Who.

В фильме (и его саундтреке) прозвучало шесть новых песен (автором всех был Таунсенд), также был немного изменён порядок сцен, по сравнению с оригинальным альбомом. Переиздание саундтрека на компакт-диске включало дополнительную увертюру.

Бродвейский мюзикл (1991)

В 1991 году Таунсенд сломал запястье в велосипедной аварии и не мог играть на гитаре. Подыскивая себе занятие в период выздоровления, он ответил на просьбу театральной труппы PACE в предоставлении прав на бродвейскую музыкальную адаптацию Tommy. Участники труппы познакомили Таунсенда с режиссёром театра La Jolla Playhouse — Десом Макануффом, и они начали совместную работу над проектом. В 1992 году состоялась премьера мюзикла, который снискал большой успех среди публики. Таунсенд сочинил новую песню для этого проекта — «I Believe My Own Eyes», чтобы объяснить отношения между родителями Томми, в остальном постановку мюзикла старались сохранить в рамках концепции оригинального альбома.

Мюзикл получил неоднозначную реакцию со стороны критиков, в свою очередь Долтри и Энтвисл считали, что шоу было слишком пассивным. Обозреватель журнала Rolling Stone Энтони ДеКёртис посетовал на игру барабанщика, заявив, что «попытка заменить Кита Муна была неудачной идеей». После того как постановка переехала из театра La Jolla на Бродвей Таунсенд и Макануфф переписал часть мюзикла, с целью более тщательно показать тёмную сторону главного героя. В 1993 году Макануфф был награждён премией «Тони» «За лучшую режиссерскую работу», в свою очередь Уэйн Чиленто (англ. Wayne Cilento) получил награду «За лучшую хореографию». Постановка шоу на Бродвее продолжалась с 1993 по 1995 годы, после чего Макануфф вернулся к этому мюзиклу лишь однажды — во время Страфордского Шекспировского фестиваля в 2013 году.

Список композиций

Оригинальный релиз

Сторона 1 «Overture» — 5:21 «It’s a Boy» — 0:38 «1921» — 2:49 «Amazing Journey» — 3:25 «Sparks» — 3:46 «Eyesight to the Blind (The Hawker)» (Уильямсон) — 2:13

Сторона 2 «Christmas» — 4:34 «Cousin Kevin» (Энтвистл) — 4:07 «The Acid Queen» — 3:34 «Underture» — 10:09

Сторона 3 «Do You Think It’s Alright?» — 0:24 «Fiddle About» (Энтвистл) — 1:26 «Pinball Wizard» — 3:01 «There’s a Doctor» — 0:23 «Go to the Mirror!» — 3:49 «Tommy, Can You Hear Me?» — 1:36 «Smash the Mirror» — 1:35 «Sensation» — 2:27

Сторона 4 «Miracle Cure» — 0:12 «Sally Simpson» — 4:12 «I’m Free» — 2:40 «Welcome» — 4:34 «Tommy’s Holiday Camp» (Мун) — 0:57 «We’re Not Gonna Take It» / «See Me, Feel Me» — 7:08

Переиздания

В 2003 году вышло коллекционное издание альбома в форматах Super Audio CD и DVD-Audio с дополнительным диском «Out-takes and demos». Издание DVD-Audio также содержит интервью с Питом Таунсендом и демонстрацию перевода оригинальной звуковой дорожки в формат 5.1.

Out-takes and demos (второй диск)

1. «I Was» — 0:17
2. «Christmas» (out-take 3) — 4:43
3. «Cousin Kevin Model Child» — 1:25
4. «Young Man Blues» (Version one) (Allison) — 2:51
5. «Tommy Can You Hear Me?» (alternate version) — 1:59
6. «Trying to Get Through» — 2:51
7. «Sally Simpson» (out-take) — 4:09
8. «Miss Simpson» — 4:18
9. «Welcome» (Take two) — 3:44
10. «Tommy’s Holiday Camp» (band’s version) — 1:07
11. «We’re Not Gonna Take It» (alternate version) — 6:08
12. «Dogs (Part Two)» — 2:26
13. «It’s a Boy» (stereo only) — 0:43
14. «Amazing Journey» — 3:41
15. «Christmas» (stereo only) — 1:55
16. «Do You Think It’s Alright» (stereo only) — 0:28
17. «Pinball Wizard» (stereo only) — 3:46

Альбомные синглы

• «Pinball Wizard» / «Dogs, Pt. 2»
• «Go to the Mirror!» / «Sally Simpson»
• «I’m Free» / «We’re Not Gonna Take It» (U.S.), «Tommy, Can You Hear Me?» (U.K)
• «See Me, Feel Me» / «Overture from Tommy»

Хит-парады

Год	Хит-парад	Позиция
1969	Billboard	4
1969	Альбомы в Великобритании	2

Участники записи

• Роджер Долтри — вокал, губная гармоника
• Джон Энтвисл — бас-гитара, валторна
• Кит Мун — ударные
• Пит Таунсенд — гитара, клавишные

Примечания

Комментарии

Источники

Ссылки

• [www.discogs.com/master/68455 Tommy] (англ.) на сайте Discogs

Отрывок, характеризующий Tommy (альбом)

Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.


Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.