U-22 (1936)
U-22 — малая подводная лодка типа IIB, времён Второй мировой войны. Заказ на постройку был отдан 2 февраля 1935 года. Лодка была заложена на верфи судостроительной компании Germaniawerft, Киль 4 марта 1936 года под заводским номером 552. Спущена на воду 29 июля 1936 года. 20 августа 1936 года принята на вооружение и, под командованием капитан-лейтенанта Харальда Гроссе вошла в состав 3-й флотилии.[1]
Содержание
История службы
Довоенная история лодки совершенно непримечательна, так как она использовалась для обучения команд и офицеров в условия быстрого роста подводного крыла кригсмарине, последовавшего за отменой условий Версальского договора двумя годами ранее.
Совершила 7 боевых походов, потопила 6 судов (7 344 брт), 2 вспомогательных военных судна (3 633 брт) и 1 боевой корабль (1 475 т). Пропала 27 марта 1940 года в проливе Скагеррак, предположительно погибла на минах.
Боевые походы
Во время Второй мировой войны лодка в основном использовалась в прибрежных работах - роль предопределенная её малыми размерами и маневренностью. Именно благодаря им она была весьма полезна в операциях в Северном море и в охоте на британские прибрежные конвои практически по всей протяженности северной оконечности Великобритании. Именно в этом регионе она добилась первых успехов после безуспешных операций на польском побережье во время вторжения в неё и патрулей, направленных на предотвращение сообщения Британии с норвежскими портами.
18 ноября 1939 года лодка открыла свой счет, потопив прибрежный малый торговый корабль SS Parkhill возле шотландского побережья. Во время своего четвёртого похода, установив две полосы минных заграждений возле Блита в Нортамберленде она смогла записать на свой счет еще два прибрежных грузовых судна и минный тральщик менее чем за неделю. После этого лодку стали использовать непосредственно против шотландских конвоев в заливе Мори-Ферт[2] во время чего она и добилась своего наибольшего успеха, торпедировав британский эсминец HMS Exmouth (H02), затонувший вместе со всей командой. Причина потопления стала известна Британии только после войны. Вскоре после этого в условиях плотного тумана лодка потопила датское судно, шедшее в том же конвое. Это были её последние непосредственные жертвы, хотя её счет и пополнился другими за счет установленных ранее мин.
20 марта 1940 года субмарина вышла в свой седьмой поход, из которого так и не вернулась. Есть некоторые сведения, что она потеряна в заливе Скагеррак в результате подрыва мины по неустановленной причине[3]. Есть версия, предполагающая, что она могла быть протаранена польской подводной лодкой ORP Wilk, которая сообщила о столкновении с чем-то, однако это случилось месяцем позже (20 июня) и современный анализ предполагает, что ORP Wilk вероятнее всего столкнулась с буем[4]. Какова бы ни была причина, U-22 и 27 членов её экипажа пропали без вести где-то в Северном море в марте 1940.
Командиры
- 20 августа 1936 года — 4 октября 1937 года — капитан-лейтенанта Харальд Гроссе (нем. Kapitänleutnant Harald Grosse)
- 1 октября 1937 года — 3 октября 1939 года — обер-лейтенант цур зее (с 1 июня 1939 года капитан-лейтенант) Вернер Винтер (нем. Oberleutnant zur See Werner Winter) (Кавалер Рыцарского Железного креста)
- 4 октября 1939 года — 27 марта 1940 года — капитан-лейтенанта Карл-Хайнрих Йериш (нем. Kapitänleutnant Karl-Heinrich Jenisch)
Флотилии
- 20 августа 1936 года — 31 декабря 1939 года — 3-я флотилия
- 1 января 1940 года — 27 марта 1940 года — 1-й флотилия
Потопленные суда
| Название | Тип | Принадлежность | Дата | Тоннаж (брт) | Груз | Судьба | Место |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Wigmore | траулер |  Великобритания |
18 ноября 1939 года | 345 | - | потоплен | 57°59′ с. ш. 2°18′ з. д. / 57.983° с. ш. 2.300° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=57.983&mlon=-2.300&zoom=14 (O)] (Я) |
| Mars | грузовое судно |  Швеция |
20 декабря 1939 года | 345 | шерстяная нить | потоплен (мина) | 55°00′ с. ш. 01°25′ з. д. / 55.000° с. ш. 1.417° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.000&mlon=-1.417&zoom=14 (O)] (Я) |
| HMS Dolphin | Плавучая база |  Великобритания |
23 декабря 1939 года | 3 099 | - | потоплен (мина) | 55°06′ с. ш. 01°27′ з. д. / 55.100° с. ш. 1.450° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.100&mlon=-1.450&zoom=14 (O)] (Я) |
| HMS Loch Doon | тральщик | Великобритания |
25 декабря 1939 года | 534 | - | потоплен (мина) | 55°00′ с. ш. 01°25′ з. д. / 55.000° с. ш. 1.417° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.000&mlon=-1.417&zoom=14 (O)] (Я) |
| Hanne | грузовое судно |  Дания |
28 декабря 1939 года | 1 080 | в балласте | потоплен (мина) | 55°00′ с. ш. 01°25′ з. д. / 55.000° с. ш. 1.417° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.000&mlon=-1.417&zoom=14 (O)] (Я) |
| HMS Exmouth (H02) | грузовое судно | Великобритания |
21 января 1940 года | 1 475 | - | потоплен | 58°18′ с. ш. 02°25′ з. д. / 58.300° с. ш. 2.417° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=58.300&mlon=-2.417&zoom=14 (O)] (Я) |
| Tekla | грузовое судно | Дания |
21 января 1940 года | 1 469 | уголь и кокс | потоплен | 58°18′ с. ш. 02°25′ з. д. / 58.300° с. ш. 2.417° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=58.300&mlon=-2.417&zoom=14 (O)] (Я) |
| Ferryhill | грузовое судно | Великобритания |
21 января 1940 года | 1 086 | 1200 т угля | потоплен (мина) | 55°05′ с. ш. 01°27′ з. д. / 55.083° с. ш. 1.450° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.083&mlon=-1.450&zoom=14 (O)] (Я) |
| Eston | грузовое судно | Великобритания |
28 января 1940 года | 1 487 | в балласте | потоплен (мина) | 55°03′ с. ш. 01°24′ з. д. / 55.050° с. ш. 1.400° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.050&mlon=-1.400&zoom=14 (O)] (Я) |
Напишите отзыв о статье "U-22 (1936)"
Примечания
- ↑ Helgason, Guðmundur [www.uboat.net/boats/u22.htm U-22]. Немецкие U-boats времён Второй мировой войны. Uboat.net.
- ↑ The Times Atlas of the World - Third edition, revised 1995, ISBN 0 7230 0809 4, p. 10
- ↑ The Times Atlas of the World, p. 11
- ↑ Andrzej S. Bartelski (in Polish). Prawdy i mity "Torpedy w celu" (Facts and myths in "Torpedo in target"). [www.martola.com.pl/biuletyn-dws-2009-06.pdf Biuletyn DWS.org.pl Nr.6], ISSN 2080-5780, p.48-50
Ссылки
- [www.uboat.net/boats/U22.htm U-22 на Uboat.net] (англ.)
| ||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий U-22 (1936)
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
