USS Hornet (CV-8)
«Хорнет» (англ. USS Hornet (CV-8)) — авианосец США типа «Йорктаун», эксплуатировавшийся в период с 1941 по 1942 годы. Принимал участие в морских сражениях начального периода войны на Тихом океане, в том числе рейде на Токио 1942 года и битве у атолла Мидуэй. Был тяжело поврежден авиацией в бою у островов Санта-Крус 26 октября 1942 года, оставлен экипажем и потоплен торпедами американских и японских эсминцев.
Содержание
Вооружение
Авиация
После вступления в строй авиагруппа «Хорнет» включала в себя четыре эскадрильи (истребительную, бомбардировочную, торпедоносную и разведывательную). Во время прохождения обучения на авианосце базировались различные типы самолетов в том числе и устаревшие: F4F3-А Wildcat, тренировочные Т-6, Curtiss SBC Helldiver, Brewster SBN, Douglas TBD Devastator. Перед налётом на Токио в апреле 1942 на вооружении авианосца находилось 64 самолета (30 истребителей F4F4 из VF-8, 10 торпедоносцев TBD-1 из VT-8, 24 пикировщика Douglas SBD Dauntless из VS-8 и VB-8).
К началу битвы за Мидуэй на авианосце базировалось 76 самолетов (27 F4F-4, 35 пикирующих бомбардировщиков SBD-3 (в составе эскадрилий пикировщиков и разведывательных самолетов) и 15 TBD-1). После сражения, летом 1942 года прошло значительное перевооружение. На авианосце стала базироваться новая истребительная группа VF-72, а прежняя была расформирована. Вместо погибшей под Мидуэем эскадрильи торпедоносцев VF-8, на «Хорнет» была размещена эскадрилья VF-6, вооружённая новыми TBF-1 Avenger. В августе, когда авианосец был направлен к Соломоновым островам он нес рекордно большое число самолетов, предназначенных в том числе и для пополнения сил наземного базирования — 107 единиц (37 F4F-4, 32 SBD-3, 16 TBF-1 и ещё 22 разобранных истребителя F4F-4).
| Авиагруппа «Хорнет» в бою у Санта-Круc | ||||||
|---|---|---|---|---|---|---|
| часть/подразделение | Командир | Самолёты | 25 октября | 26 октября | ||
| всего | исправны | всего | исправны | |||
| «Хорнет» — 8-я авиагруппа | коммандер Уолтер Роди | TBF-1 «Эвенждер» | 1 | 1 | 1 | 1 |
| VF-72 | лейтенант-коммандер Генри Санчес | F4F-4 «Уайлдкет» | 37 | 32 | 37 | 32 |
| VB-8 | лейтенант Джеймс Воуз | SBD-3 «Доунтлесс» | 14 | 10 | 14 | 9 |
| VS-8 | лейтенант-коммандер Вильям Видхелм | SBD-3 «Доунтлесс» | 16 | 11 | 16 | 15 |
| VT-6 | лейтенант Эдвин Паркер | TBF-1 «Эвенждер» | 14 | 13 | 14 | 13 |
| VT-10 | TBF-1 «Эвенждер» | 2 | 2 | |||
Артиллерия
Артиллерия авианосца к началу войны включала 8 универсальных 127-мм орудий Mk.12, с которыми он воевал всю войну, 4 счетверенных 28-мм автомата Mk 1/1 и 24 12,7-мм пулемета «Браунинг» M2. Сразу после вступления в строй не эффективные пулеметы стали заменяться на 20-мм автоматические пушки «Эрликон». К битве у атолла Мидуэй «Хорнет» был вооружен уже 27 такими автоматами, пулеметы при этом снимались с вооружения. В июле пулеметы были окончательно сняты, а число «Эрликонов» было доведено до 32.
История
Строительство и начало службы
Строительство авианосца «Хорнет» проводилось, согласно кораблестроительной программе, реализуемой с учётом ограничений Вашингтонской конференции. США имели право построить авианосцы общим тоннажом 1350000 тонн. Первоначально планировалось построить в дополнение к двум большим авианосцам типа «Лексингтон» водоизмещением по 33000 тонн, пять малых авианосцев водоизмещением по 13800 тонн. Однако опыт строительства авианосца «Рейнджер», показал, что корабли такого размера имеют недостаточную боеспособность для действий в открытом океане и уступал кораблям потенциального противника (японским авианосцами «Хирю» и «Сорю». Поэтому было решено строить следующие авианосцы водоизмещением 20700 тонн. Первым кораблем этой серии стал «Йорктаун», вторым — «Энтерпрайз». Но после того как Япония фактически вышла из договора, американский флот заказал ещё один корабль типа «Йорктаун», который вошёл в строй незадолго до начала войны.
«Хорнет» вступил в строй 20 октября 1941 года. Командиром корабля был назначен капитан 1 ранга Марк Митшер. Так как экипаж «Хорнет» состоял в основном из необученных новобранцев к началу войны авианосец проходил подготовку у восточного побережья США, а с началом боевых действий был переведён в безопасный Мексиканский залив. В марте 1942 года «Хорнет» закончил подготовку и прибыл в Тихий океан вступив в состав Тихоокеанского флота. Первой операцией нового авианосца стал налёт на Токио более известный как «рейд Дулиттла».
Налёт на Токио
Рейд на Токио планировался как пропагандистская акция в условиях неудачного начала войны. Так как авианосцы не могли подойти на расстояние, достаточное для использования авианосных самолетов, было принято решение использовать базовые двухмоторные самолеты. Подготовка к рейду началась в начале апреля, когда на авианосец в Сан-Франциско были погружены 16 средних бомбардировщиков B-25 Mitchell и прибыли летчики и техперсонал 17 бомбардировочной группы. Группу возглавлял полковник Джеймс Дулиттл. Вместе с крейсерами авианосец составил 18 оперативное соединение (Task Force 18). Так как бомбардировщики заняли почти всю палубу, «Хорнет» не имел возможности использовать свою авиагруппу. Для его прикрытия использовались самолеты с авианосца «Энтерпрайз». Вместе они составили 16 оперативное соединение.
Соединение двигалось к берегам Японии, рассчитывая атаковать с расстояния 400 миль, но так как утром 18 апреля соединение было обнаружено японским патрульным судном, было принято решение выпустить самолеты с расстояния 650 миль. Операция была чрезвычайно сложной, так как на море было волнение, а длина свободной палубы для первого самолета составляла всего 143 метра. Тем не менее, все бомбардировщики благополучно взлетели и успешно атаковали цели на Японских островах (Токио, Йокосука, Йокогама, Кобе). В ходе операции был потеряны все самолеты, кроме одного. Единственная уцелевшая машина под командой капитана Эдварда Йорка села на советском дальневосточном аэродроме и была интернирована.
Сражение у атолла Мидуэй
Из-за участия в рейде на Токио, «Хорнет» не успел оказать помощь американским авианосцам в сражении в Коралловом море. В конце мая авианосец был возвращен в Пёрл-Харбор в связи с ожидавшимся нападением японского флота на атолл Мидуэй. Хотя командование кораблем должен был принять новый капитан Чарльз Мейсон, контр-адмирал Марк Митшер по-прежнему находился на корабле, командуя авианосной группой. Перехват японских радиограмм позволил американским кораблям занять позиции до подхода японцев и остаться не замеченными. Утром 4 июня были обнаружены японские авианосцы и командующий 16 оперативным соединением адмирал Спрюэнс направил самолеты на авианосное соединение противника.
Истребители и пикирующие бомбардировщики проведя безуспешный поиск были вынуждены возвратится, причём часть самолетов приземлилась на аэродроме атолла Мидуэй, а 9 истребителей вообще совершили посадку на воду из-за нехватки топлива. Первыми противника нашли торпедоносцы: эскадрилья VT-8 из 15 самолетов TBD-1 с «Хорнет» атаковали в первой волне, но не добившись успеха потеряли все самолеты, причём в живых остался только один пилот. 
Сразу же после окончания неудачной атаки торпедоносцев японские корабли были атакованы пикировщиками с «Энтерпрайза». Внимание японцев было отвлечено на предыдущую атаку и американские самолеты действовали почти без сопротивления. Бомбы поразили два японских авианосца «Акаги» и «Кага». В это время самолеты с авианосца «Йорктаун» атаковали и поразили третий авианосец «Сорю».
Преимущество в сражении сразу же перешло к американскому флоту. Днем эскадрильи пикирующих бомбардировщиков с «Энтерпрайза» и «Йорктауна» обнаружили и поразили последний японский авианосец из японского соединения — «Хирю». Так как «Хорнет» к этому времени был вынужден принимать самолеты с повреждённого «Йорктауна», его ударные самолеты поднялись в воздух с опозданием. Прибыв к месту расположения японских кораблей они обнаружили последний японский авианосец смертельно повреждённым и атаковали корабли сопровождения, не добившись попаданий. 6 июня самолеты двух авианосцев 16 оперативного соединения атаковали два японских тяжелых крейсера. В первой атаке самолеты с «Хорнет» добились двух попаданий в Крейсер «Могами» и близких разрывов у борта крейсера «Микума». Во второй атаке американцы добились шести попаданий в «Микума», одного в «Могами» и одного в эсминец «Арасио». В итоге «Микума» был потоплен, «Могами» и «Асасио» повреждены. Во время атак 6 июня было потеряно 2 пикирующих бомбардировщика. Всего во время сражения авиагруппа «Хорнет» потеряла 12 истребителей, 15 торпедоносцев и 5 пикировщиков.
Бои в районе Соломоновых остров
Успех в сражении резко изменил соотношение сил в войне на Тихом океане. Японский флот теперь не обладал столь явным преимуществом перед своим противником. Более того американцы впервые получили преимущество в тяжелых авианосцах, имея четыре корабля («Саратога», «Уосп», «Энтерпрайз» и «Хорнет») против двух японских («Секаку» и «Дзуйкаку»). Это позволило уверенно начать контрнаступление, целью которого стал остров Гуадалканал из архипелага Соломоновых островов. Поначалу «Хорнет» оставался в резерве, базируясь на Перл-Харбор, но уже в середине августа был направлен к Соломоновым островам в составе 17-го оперативного соединения.
Находившиеся в этом районе американские корабли находились под постоянной угрозой атак со стороны японских подводных лодок. 31 августа подводной лодкой I-26 была повреждена «Саратога», а 15 сентября подводная лодка I-19 потопила «Уосп». 17 сентября настала очередь «Хорнета». Японская подводная лодка I-11 выпустила по авианосцу 3 торпеды, однако одна прошла мимо, а две были уничтожены самолетами на подходе к кораблю. Тем не менее, учитывая, что «Энтерпрайз» к этому времени был отправлен на ремонт в Перл-Харбор, «Хорнет» остался единственным авианосцем в районе боевых действий. В сентябре-октябре самолеты авианосца осуществляли поддержку войск на острове Гуадалканал и охрану конвоев, доставлявших на остров подкрепления и припасы.
Бой у островов Санта-Крус
Очередной раунд борьбы состоялся в конце октября 1942 года. 23 октября 16 оперативное соединение под командованием контр-адмирала Кинкейда, прибыло к Соломоновым островам. Основные авианосные силы японского флота (4 авианосца) также подошло к району боевых действий. К этому времени очередное сухопутное наступление японцев на аэродром Гендерсон провалилось, а японский флот готовился к бою с американскими кораблями.
Основные силы обнаружили друг друга 26 октября и нанесли первые массированные удары. Первая атака японцев пришлась на авианосец «Хорнет». Корабль был атакован 20 торпедоносцами B5N «Кейт» с авианосца «Сёкаку» и 21 пикирующими бомбардировщиками D3A «Вэл» с «Дзуйкаку» в сопровождении 12 истребителей A6M «Зеро». Несмотря на сопротивление истребителей, им удалось поразить авианосец четырьмя бомбами и двумя торпедами. Кроме того в корабль врезались два подбитых самолета — один «Вэл» и один «Кейт». Находящийся рядом «Энтерпрайз» не был замечен, так как был скрыт дождевым шквалом. Потери японцев составили 10 «Кейт», 11 «Вэл» и 3 «Зеро». 
Американцы потеряли 6 истребителей. В то время как «Хорнет» подвергся нападению, его ударные самолеты атаковали японское соединение. Первая группа из 10 пикирующих бомбардировщиков добилась 6 попаданий в авианосец «Секаку», тяжело повредив его. Вторая группа самолетов двумя бомбами поразила крейсер «Тикума» из группы сопровождения.
Повреждения «Хорнета» были очень тяжелыми. Пожары распространились по всему кораблю от носа до кормы. Была повреждена система пожаротушения и заклинен руль. Благодаря помощи эсминцев сопровождения через час после атаки удалось потушить пожары и крейсер «Нортгемптон» попытался взять авианосец на буксир. Однако эта попытка была сорвана одиночным невооружённым «Кейт», который имитацией атаки заставил обрубить буксировочный трос. После этого с авианосца был снят экипаж за исключением аварийных команд. К 15.00 была предпринята вторая попытка взять повреждённый корабль на буксир. Но в этот момент соединение было атаковано очередной волной японских самолетов. Это были 6 «Кейт» в сопровождении 8 «Зеро» с авианосца «Дзуньё».
Им удалось попасть одной торпедой в правый борт «Хорнета». Крен увеличился до 14 градусов. Третья и четвёртая атаки пикировщиков и горизонтальных бомбардировщиков с «Дзуйкаку» были безуспешными. Тем не менее борьбу за живучесть было решено прекратить и аварийные партии начали покидать обреченный авианосец. Вечером корабль, покинутый экипажем был в последний раз атакован, получив попадание бомбой.
Хотя корабль был покинут командой и горел, он тем не менее держался на плаву. Поэтому было принято решение потопить его. Сначала эсминец «Мастин» выпустил по нему восемь торпед из которых три попало в цель. Затем восемь торпед выпустил эсминец «Андресон». Хотя он попал ещё 6 торпедами, авианосец продолжал оставаться на плаву. Эсминцы открыли огонь из орудий, выпустив в общей сложности более 150 снарядов. В это время подошли передовые силы японского флота, отогнавшие американские эсминцы. Поначалу было приказано попытаться взять «Хорнет» на буксир, но корабль был настолько сильно повреждён и принял столько воды, что японцы отказались от первоначального намерения. Эсминцы «Макигумо» и «Акигумо» выпустили в общей сложности 6 мощных 610-мм торпед, которые в итоге привели к потоплению корабля. Авианосец затонул в точке 08°38′ ю. ш. 166°43′ в. д. / 8.633° ю. ш. 166.717° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=-8.633&mlon=166.717&zoom=14 (O)] (Я). Всего в бою было потеряно 130 членов его экипажа. Части самолетов удалось сесть на повреждённый «Энтерпрайз»
Командиры
- капитан Марк Митшер (20 октября 1941 – 15 июня 1942)
- капитан Чарльз Мэйсон (16 июня – 26 октября 1942)
Награды
В ходе войны авианосец был награждён четырьмя боевыми звёздами
| № | Операция | Дата операции | Период участия «Хорнет» | Примечание |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Битва за Мидуэй | 3-6 июня 1942 | 3-6 июня 1942 | Эскадрилья торпедоносцев VT-8 была отдельно награждена Presidential Unit Citation |
| 2 | Рейд на Буин-Фаиси-Тонолай | 5 октября 1942 | 5 октября 1942 | |
| 3 | Захват и оборона Гудалканала | 10 августа 1942 — 8 февраля 1943 | 16 октября 1942 | |
| 4 | Бой у островов Санта-Крус | 26 октября 1942 | 26 октября 1942 | Авианосец потоплен в бою |
Источники
- Крис Бишоп. Крис Шант. Авианосцы: иллюстрированная энциклопедия. — Мн.: Омега, 2006. — 256 с. — ISBN 5-465-00850-4.
- [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/AirCraft_Carrier/index.htm. Полмар Н. Авианосцы]
Напишите отзыв о статье "USS Hornet (CV-8)"
Примечания
| ||||||||||
Отрывок, характеризующий USS Hornet (CV-8)
– Ты об Николушке? – сказал он.Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.
Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»
Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.
Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.
После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
