USS Nautilus (1838)
USS Nautilus (Корабль Соединённых Штатов «Наутилус») — американская 76-футовая шхуна XIX века, использовавшаяся как гидрографическое судно для исследования побережья США. В 1847 году, во время Американо-мексиканской войны, шхуна была зачислена в военно-морской флот. В июле следующего года шхуну вернули Береговой и геодезической службе.
Содержание
Служба
В составе Береговой и геодезической службы
Строительство шхуны «Наутилус» было завершено в 1838 году. «Наутилус» стал первым гидрографическим судном, построенным для Береговой и геодезической службы (англ. Coast and Geodetic Survey). Вплоть до весны 1844 года шхуна проводила съёмку Атлантического побережья США и Мексиканского залива в интересах Министерства торговли (англ. Commerce Department). С 1838 по 1843 годы судном командовал Ф. Р. Хосслер (англ. F. R. Hossler), после него с 1843 по 1844 годы — правнук Бенджамина Франклина Александр Бахе (англ. Dr. A. D. Bache). В апреле 1844 года командование шхуной принял лейтенант Дж. М. Бахе (англ. G. M. Bache), после чего судно выполняло работы в интересах военно-морского флота, не находясь при этом в его подчинении.
Участие в Американо-мексиканской войне
В 1847 году шхуну временно передали флоту, поскольку она могла быть использована для дозорной службы вблизи мексиканского побережья, ставшего к тому времени театром американо-мексиканской войны.
В июле 1848 года шхуну вернули геодезической службе. «Наутилус» работал для Береговой и геодезической службы до 1859 года.
Напишите отзыв о статье "USS Nautilus (1838)"
Литература
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи о флоте желательно?:
|
Отрывок, характеризующий USS Nautilus (1838)
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.
В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
