USS Pennsylvania (1837)
«Пенсильва́ния» (англ. USS Pennsylvania) — американский четырёхпалубный 140-пушечный парусный линейный корабль. Крупнейший парусный линейный корабль, построенный для ВМС США, эквивалент британских парусных линейных кораблей 1 ранга. По совокупности качеств являлся одним из сильнейших парусных кораблей в мире.
Содержание
История
Корабль строился по программе 1816 года, требовавшей постройки «9 кораблей 1-го ранга с не менее чем 74 орудиями на каждом» (англ. nine ships to rate not less than 74 guns each). Сама программа была принята на основании негативного опыта англо-американской войны 1812 года, в ходе которой сильнейший британский флот заблокировал своими линейными кораблями американские порты, нарушая торговлю и препятствуя выходу в море приватиров. Соединенные Штаты, в то время практически не имевшие собственных линейных кораблей, не могли ничего поделать с блокадой, что и стало одной из причин безрезультатного завершения войны.[1]
Пытаясь избежать повторения такой ситуации в дальнейшем, Конгресс авторизовал постройку серии линейных кораблей, которые в случае новой войны могли бы служить для прорыва блокады основных портов, а также исполнять функции тяжелых фрегатов. Особого опыта в постройке парусных линейных кораблей США не имели; тем не менее, они располагали в избытке значительными запасами качественной древесины и опытными инженерами.
Заказ на постройку впечатляющего 140-пушечного линейного корабля был размещен на военно-морской верфи в Филадельфии в апреле 1816 года. Но из-за нехватки финансов постройка началась только в 1821 году, а спущен на воду корпус был только в 1837. Темпы, впрочем, не были чем-то удивительным для американского флота: считая содержание большого числа линейных кораблей в мирное время затратным, американцы десятилетиями хранили готовые корпуса деревянных линейных кораблей на стапелях (предохраняя их тем самым от гниения), рассчитывая в случае военной угрозы быстро спустить их на воду и достроить[2].
Конструкция
Достроенная и принятая в состав флота в 1837 году, «Пенсильвания» имел полное парусное вооружение. Для своего периода, она была впечатляюще крупным кораблем; её тоннаж составлял порядка 3105 тонн. Длина её составляла 64 метра, ширина — 17,3, и осадка — 7,42 метра. На момент постройки, она была крупнейшим линейным кораблем в мире, превосходя даже огромную «Виктори» Нельсона.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3439 дней]
За время постройки корабля, его предполагаемое изначально вооружение — стреляющие только ядрами 32-фунтовые пушки — уже устарели, и были заменены при снаряжении новыми бомбическими орудиями. С вооружением корабля возникли проблемы; полное запланированное вооружение из 136 орудий корабль получил лишь в 1842, уже будучи выведенным из состава действующего флота.
Расположение вооружения было следующим:
- Верхняя палуба — четыре 9-фунтовых орудия
- Главная палуба — четыре 8-дюймовые бомбические пушки, (получены в 1842 году из Норфолка), и тридцать два 32-фунтовых орудия.
- Средняя палуба — четыре 8-дюймовые бомбические пушки, (получены в 1842 году из Норфолка), и тридцать 32-фунтовых орудий
- Нижняя палуба — четыре 8-дюймовые бомбические пушки и двадцать восемь 32-фунтовых орудий
Полная стоимость корабля (без учета вооружения и запасов) составила 687026 долларов в ценах 1837 года.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3439 дней]
Служба
Исключая первое плавание от места постройки к Норфолку, корабль провел всю свою карьеру в резерве. Американский флот не считал нужным в мирное время поддерживать значительное количество линейных кораблей, требующих большого числа персонала; полностью укомплектованный экипаж «Пенсильвании» состоял из 1100 человек[3].
В начале 1840-х появление крупнокалиберных бомбических орудий, стрелявших тяжелыми разрывными бомбами, привело к тому, что американский флот окончательно разуверился в возможностях деревянных линейных кораблей. Из-за большой массы бомбических орудий, установить их можно было только на нижней палубе линейного корабля; таким образом, реальная огневая мощь трехдечного линейного корабля теперь не превышала огневой мощи крупного фрегата; уязвимы же для бомб линейный корабль и фрегат были в равной степени. Кроме того, все большее значение в военном деле занимал пар, и парусные линейные корабли, несомненно, уже являлись морально устаревшими.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3439 дней]
В связи с этим, уже в 1838 году — спустя всего год после постановки в строй — «Пенсильвания» была разукомплектована и поставлена в сухой док на хранение. В 1842 году флот начал использовать её как учебное судно и плавучий склад в Норфолке, хотя корабль и сохранял полагающееся ему вооружение. Более он в строй не вводился.
В 1861 году после начала Гражданской войны в США Норфолк был захвачен конфедератами. Комендант верфи, не желая, чтобы стоящие в резерве боевые корабли попали в руки мятежникам и были использованы против флота северян, приказал их сжечь. В числе уничтоженных кораблей оказалась и «Пенсильвания»; корпус линейного корабля выгорел до ватерлинии, и затонул на фарватере порта. Южане рассматривали возможность поднять уцелевшую подводную часть корабля, и использовать её для перестройки в броненосец (по образцу CSS Virginia), но эти планы не продвинулись сколь-нибудь далеко. После войны, затопленный остов линейного корабля был разобран.
Напишите отзыв о статье "USS Pennsylvania (1837)"
Ссылки
- ↑ Leckie, Robert (1998). The Wars of America. University of Michigan. p. 255. ISBN 0-06-012571-3.
- ↑ [www.history.navy.mil/danfs/v3/virginia-ii.htm Virginia]
- ↑ [www.history.navy.mil/danfs/p4/pennsylvania-i.htm Pennsylvania]
- Howard Chapelle, The History of the American Sailing Navy: the Ships and their Development (New York: Norton, 1949)
- Robert Gardiner, The Line of Battle: The Sailing Warship 1650–1850 (London: Conway Maritime Press, 1992)
Отрывок, характеризующий USS Pennsylvania (1837)
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.
От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
