USS Princeton (CVL-23)
«При́нстон» (англ. USS Princeton (CVL-23)) — лёгкий авианосец США типа «Индепенденс».
Содержание
История создания
Заложен 2 июня 1941 года как крейсер типа «Кливленд» (англ. Cleveland) под названием «Таллахасси» (англ. Tallahassee» (CL-61)). 16 февраля 1942 года переклассифицирован в авианосец и тогда же переименован в «Принстон». Спущен на воду 18 октября 1942 года. В строю с 25 февраля 1943 года.
История службы
Вошёл в состав Тихоокеанского флота США в августе 1943 года (авиагруппа CLGL-23), когда прибыл в Пёрл-Харбор для общих действий с авианосцами «Эссекс» и «Йорктаун». 1 сентября они нанесли свой первый удар по острову Маркус. Брал участие в ударах по островах Гилберта (18.09.1943), Бука и Рабаулу (начало ноября 1943 года), обеспечении десантов на острова Гилберта (13.11—08.12.1943) и Маршалловы острова (29.01—26.02.1944), рейдах на Палау (30.03—01.04.1944), Трук (29—30.04.1944) и Новую Гвинею (21—29.04.1944).
28 мая 1944 года принял авиагруппу CVGL-27. Прикрывал высадку на Марианские острова летом 1944 года, где принял участие в Битве при Марианских островах 19-20 июня 1944 года. После десантной операции на Западных Каролинских островах нанёс удары по японским объектам на островах Рюкю, Формоза и Лусон (10—19.10.1944).
Сражение в заливе Лейте
Во время сражения в заливе Лейте «Принстон» входил в оперативную группу 38.3 быстроходной авианосной группы. 24 октября 1944 года авианосец был атакован пикирующим бомбардировщиком D4Y «Суйсэй», сбросившим две 250-кг бомбы. Прежде чем взорваться, бомбы пробили три палубы. Взрыв привёл к сильному пожару в ангаре. Загорелось шесть подготовленных к вылету «Эвенджеров», а взрыв их торпед привёл к ещё большим разрушениям. В 10:10, примерно за полчаса после атаки, другие корабли группы получили приказ пришвартоваться к «Принстону» и взять на борт его экипаж, за исключением пожарных и аварийных команд.
К авианосцу пришвартовались лёгкие крейсера «Бирмингем» и «Рено». Они откачивали воду из повреждённого корабля и обеспечивали питанием его насосы. Все это происходило на фоне отражения авиацией и кораблями атак японских самолётов. В 14:45 казалось, что пожар потушен, но в 15:23 на «Принстоне» произошёл сильный взрыв, в результате которого на переполненных людьми палубах «Бирмингема» погибли 229 и были ранены 420 человек. Сам авианосец потерял более 100 человек убитыми и 190 ранеными. Однако повреждённый корпус «Принстона» все еще оставался на плаву. Его восстановление было невозможно, и в 16:00 остальные члены экипажа покинули корабль.
Был отдан приказ потопить авианосец. Эсминец «Ирвин» выпустил 4 торпеды, но не сумел его потопить. Тогда крейсер «Рено» выпустил еще 2 торпеды, после чего «Принстон» затонул.
Всего за время службы авиагруппа «Принстона» сбила 178 вражеских самолётов.
См. также
Напишите отзыв о статье "USS Princeton (CVL-23)"
Литература
На английском языке
- T. I. Bradshaw and M. L. Clark. Carrier down: the story of the sinking of the U.S.S. Princeton (CVL-23). — Austin: Eakin Press, 1990. — ISBN 978-0-89015-773-2.
- O. Thulesius. The man who made the Monitor: a biography of John Ericsson. — Jefferson, N.C: McFarland & Company, Inc, 2007. — ISBN 978-0-7864-2766-6.
На русском языке
- Авианосцы Второй мировой. Новые властелины океанов / Балакин С. А., Дашьян А. В., Морозов М. Э. — М.: Коллекция, Яуза, 2006. — ISBN 5-699-17428-1.
- Энциклопедия авианосцев / Под общей редакцией Тараса А. Е. — Минск, М.: Харвест, АСТ, 2002.
- К. Шант, К. Бишоп. Авианосцы. Самые грозные авианесущие корабли мира и их самолеты. Иллюстрированная энциклопедия. — Пер. с англ. — М.: Омега, 2006. — 256 с.
| ||||||||||
Отрывок, характеризующий USS Princeton (CVL-23)
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.
Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
