V — значит вендетта (фильм)

V — значит Вендетта
V for Vendetta
Жанр	боевик фантастический фильм триллер антиутопия
Режиссёр	Джеймс Мактиг
Продюсер	Джоэл Сильвер Лана Вачовски Лилли Вачовски Грант Хилл
Автор сценария	Лана и Лилли Вачовски
В главных ролях	Натали Портман Хьюго Уивинг Стивен Ри Стивен Фрай Джон Хёрт
Оператор	Адриан Биддл
Композитор	Дарио Марианелли
Кинокомпания	Warner Brothers Silver Pictures
Длительность	132 мин
Бюджет	54 млн долл.
Сборы	132,5 млн долл.
Страна	США США Германия Германия
Год	2006
Выход фильма «V — значит Вендетта» (оригинальное название — V for Vendetta)

К:Фильмы 2006 года

«V — значит Вендетта» (англ. V for Vendetta) — германо-американский художественный фильм в жанре антиутопии, экранизация одноимённого графического романа Алана Мура, осуществлённая Дж. Мактигом по сценарию сестёр Вачовски, которые также выступили продюсерами. Фильм посвящён памяти оператора Адриана Биддла, который умер в декабре 2005 года. Картина должна была выйти в прокат 4 ноября 2005 года, за день до четырёхсотой ночи Гая Фокса, но релиз был отложен до 17 марта 2006 года. Премьера фильма в России состоялась 20 апреля 2006 года.

Маски из фильма стали популярным символом протестного движения в западных странах. В этом качестве они используются группой активистов «Анонимус» и некоторыми участниками движения «Захвати Уолл-стрит».

Сюжет

В начале фильма показана историческая вставка — арест и казнь Гая Фокса, участника Порохового заговора в XVII веке в Британии.

Затем повествование переключается на антиутопическое альтернативное недалёкое будущее. К власти в Великобритании пришла ультраконсервативная партия Norsefire. США утратили мировое господство и страдают от свирепой гражданской войны. Другие страны не упоминаются. Британское общество сковано тоталитарными ограничениями Norsefire, обещавшей на выборах покончить со смертельным вирусом, гулявшим по стране, и вскользь упомянутой войной с США.

Во время комендантского часа поздним вечером 4 ноября неизвестного года человек, носящий маску Гая Фокса и называющий себя «V» («Ви»), спасает из рук Службы Безопасности Norsefire (в фильме её сотрудники именуются Пальцами) ассистентку британского телеканала British Television Network Иви Хэммонд. V сообщает Иви, что он «музыкант» и приглашает её послушать его «выступление» на крышу здания около центрального уголовного суда Лондона — Олд-Бейли. С боем часов Биг Бэна и наступлением 5 ноября Иви наблюдает подрыв Олд-Бейли, сопровождающийся фейерверками и увертюрой Чайковского «1812 год», транслируемой через городскую систему звукового оповещения.

Правительство объясняет теракт аварийным сносом здания, но V захватывает студию в телецентре BTN и запускает в эфир собственную запись, где произносит пламенную речь, объявляя, что заявления правительства — ложь, что подрыв совершил он. V призывает население восставать против существующего режима и прийти на следующее 5 ноября к Парламенту, чтобы «устроить им такое 5 ноября, которое никогда не забудется». Речь террориста являет собой образец красноречия и находит широкий, хотя и замаскированный отклик у населения.

Сотрудники правительственных спецслужб оперативно захватывают телецентр, но Иви, работающая там же, в критической ситуации внезапно решает помочь V спастись. Тот приводит её в Галерею теней, место, где он живёт и хранит вещи, изъятые им со склада управления по делам цензуры. V требует, чтобы она оставалась у него до следующего 5 ноября, то есть — оставшийся год. Решив сбежать из Галереи теней, Иви рассказывает V часть своей истории и предлагает свою помощь. Позже V решает с помощью переодетой под нимфетку Иви пробраться в спальню Энтони Лиллемана, архиепископа Кентерберийского, позволяющего себе педофилию.

Иви пытается раскрыть план V архиепископу, но тот не верит ей и пытается изнасиловать. При появлении V Иви нервно сбегает и отправляется к своему начальнику по BTN, Гордону Дитриху. В ответ на откровенность Иви он рассказывает ей о коллекции запрещённого искусства и литературы, а также своей скрытой гомосексуальности (партией Norsefire запрещены, по всей видимости, любые отклонения от нормы). После того, как Гордон против цензуры люто высмеивает Верховного Канцлера в своём развлекательном шоу, Служба Безопасности врывается домой к Гордону и без лишних формальностей арестовывает его. Иви пытается сбежать, но ей это не удаётся. Её избивают, допрашивают и пытают несколько дней. Эти дни Иви проводит в камере-одиночке, на цементном полу, находя утешение только в записях, передаваемых заключённой из соседней камеры по имени Валери, которая была отправлена в тюрьму за то, что была лесбиянкой.

В конце концов, Иви предлагают выбор — либо она сообщит необходимую информацию о V и останется в живых, либо, в противном случае, будет казнена. Она отвечает, что предпочла бы умереть, и её… освобождают. Вышедшая из камеры Иви обнаруживает, что всё это время находилась в Галерее теней, а всё её заключение организовал V, который с сожалением сообщает ей, что Гордон был казнён (за хранение Корана). Вначале Иви отказывается понимать, зачем V пошёл на такой спектакль, и ненавидит его за пережитые в фальшивой «камере» испытания. Затем, однако, она понимает, что полученный в «заключении» опыт помог ей преодолеть внутренний страх. Вскоре Иви оставляет V, который просит её лишь об одном — возможности увидеть её до 5 ноября. Иви соглашается.

4 ноября следующего года Иви возвращается в Галерею теней. Он предлагает ей подарок, но прежде просит потанцевать с ним, во время танца Иви попытается снять с V маску, но тот отказывается говоря, что его лицо это всего лишь мышцы. V показывает Иви начинённый взрывчаткой поезд метро, который предназначен для подрыва здания парламента, и предоставляет ей право решить, привести план в исполнение или нет. Затем V отправляется на расправу с последними представителями верхушки тоталитарного режима — канцлером Сатлером и главой Службы Безопасности партии Криди, главным «демоном революции». Криди, сам уже пришедший к выводу о ненужности Сатлера, пристреливает его. В короткой схватке V убивает и солдат-телохранителей, и Криди, однако сам получает тяжёлые раны и вскоре перед смертью говорит Иви, что полюбил её и умирает на руках у Иви.

Параллельная сюжетная линия. Всё это время по следам V шёл Главный инспектор лондонской полиции (Скотленд-Ярд не упоминается) Эрик Финч, который, расследуя подвиги террориста, раскрывает куда более значительные преступления партии Norsefire со времён захвата власти. Инспектор, очевидно, обладает способностью верно предчувствовать события и делать из «совпадений» правильные выводы (серендипность), но его точные подсказки Верховному Канцлеру не находят понимания. Более того, жёсткая машина государственного террора не раз намекает «состоящему в партии 27 лет» Финчу, что он тоже под наблюдением и легко может оказаться кем-то вроде врага народа. Попутно в фильме проясняются взаимосвязь V и лекарства от вируса, и мотивы его мести представителям партии.

В тот момент, когда Иви решает отправить к Парламенту заминированный поезд, инспектор находит её, однако в итоге не препятствует запуску поезда к цели. Как и предсказывал V, посмотреть на подрыв Парламента собирается восставшее против режима население. Поскольку отсутствующие среди живых Верховный Канцлер и глава Службы Безопасности больше не отдают приказов, охраняющие подступы к Парламенту вооружённые силы, не вступая в конфликт с надвигающейся грозной лавиной демонстрантов, беспрепятственно пропускают их. Здание Парламента торжественно взрывается, как символ подавляющего прошлого, демонстранты снимают маски Гая Фокса, высланные V незадолго перед этим вагонами по всей стране (можно увидеть среди демонстрантов ряд людей, пострадавших в фильме, в том числе Гордона Дитриха).

Страна начинает жизнь «с чистого листа».

В ролях

Актёр	Роль
Хьюго Уивинг	V арестант концлагеря Ларкхилл, террорист V
Натали Портман	Иви Хэммонд сотрудница BTN, соучастница террориста Иви Хэммонд
Стивен Ри	Эрик Финч главный инспектор лондонской полиции Эрик Финч
Джон Хёрт	Адам Сатлер Верховный Канцлер Адам Сатлер
Стивен Фрай	Гордон Дитрих директор BTN Гордон Дитрих
Шинейд Кьюсак	Диана Стэнтон, Делия Сэрридж доктор концлагеря, коронёр Диана Стэнтон, Делия Сэрридж
Джон Стэндинг	Петер Лиллиман епископ концлагеря, архиепископ Петер Лиллиман
Тим Пиготт-Смит	Криди начальник службы безопасности Криди
Руперт Грейвс	Доминик помощник главного инспектора Доминик
Наташа Уайтмен	Валери Пейдж актриса, арестантка концлагеря Валери Пейдж
Имоджен Путс	Валери Пейдж юная Валери Пейдж
Роджер Аллам	Льюис Протеро комендант концлагеря, «Голос Лондона» Льюис Протеро
Бен Майлс	Дескомб пресс-секретарь партии Дескомб
Клайв Ашборн	исторический Гай Фокс исторический Гай Фокс
Мартин Сэвэдж	Денис Денис
Козима Шоу	Патриша

Актёры российского дубляжа

• Владимир Антоник — V
• Татьяна Шитова — Иви Хэммонд
• Алексей Рязанцев — Эрик Финч
• Владимир Ерёмин — Сатлер
• Алексей Колган — Гордон Дитрих
• Александр Клюквин — Льюис Протэро
• Борис Быстров — епископ Лиллиман
• Всеволод Кузнецов — Доминик
• Юрий Деркач — Мэр Уилсон

V

V — главный герой, анархист-террорист, носящий маску Гая Фокса. Впоследствии выясняется, что он бывший узник концентрационного лагеря, единственный из группы подвергавшихся воздействию медицинских препаратов (питварина и пинедрина), который остался в живых, приобретя новую структуру мышления и достаточное время для размышлений. Из-за взрыва лагеря весь обгорел, и поэтому постоянно прячет свою кожу. Умён, интеллигентен, начитан и хитёр, но в то же время жесток и беспощаден по отношению к представителям тоталитарной власти в Англии. Организовал восстание против тоталитарного режима. Погиб физически, передав своё дело возлюбленной Иви Хаммонд согласно книге-первоисточнику 5 ноября 1998 года (по фильму это случилось приблизительно в 2039 году), своей смертью довершив падение тоталитарного режима.

Отличие фильма от комикса

Есть несколько принципиальных различий между фильмом и комиксом. Например, в комиксе год 1990, в то время как в фильме — между 2028 и 2038 годами: оригинальная история Алана Мура была создана как ответ на британский тэтчеризм в начале 1980-х и была установлена как конфликт между фашистским государством и анархизмом, в то время как история фильма была изменена Братьями Вачовски, чтобы соответствовать современному политическому контексту. Алан Мур, однако, обвинил, что при этом история превратилась в американо-центральный конфликт между либерализмом и неоконсерватизмом, и оставляет оригинальные анархистско-фашистские темы. Мур заявляет, что «не было упоминания об анархии, насколько я видел. Я имею в виду, я думаю, что любые ссылки на расовую чистоту были удалены, тогда как фактически, фашисты хорошо разбираются в довольно расовой чистоте». Кроме того, в оригинальной истории, Мур попытался поддержать моральную двусмысленность, а не изобразить фашистов как карикатуры, но как реалистические, округленные знаки. Ограничения времени фильма означали, что история должна была опустить или оптимизировать некоторые знаки, детали и сюжетные линии из оригинальной истории. В основном, оригинальному графическому роману выбрали фашистов по закону и сохраненный во власти через общую апатию общественности, тогда как фильм представляет вирус Св. Марии как биологическое оружие, спроектированное и выпущенное Стороной Norsefire для тайного взятия под контроль их собственной страны.

Многое из графического романа претерпело существенные изменения в фильме. V характеризуется в фильме как романтичный борец за свободу, который показывает озабоченность по поводу потери невинной жизни. Однако в графическом романе он изображается как безжалостный, готовый убить любого, кто стоит на пути, человек. Преобразование Иви Хаммонд в протеже V также намного более решительное в романе, чем в фильме. В начале фильма она уже — уверенная женщина с намеком восстания в ней; в графическом романе она описывается как опасная, отчаянная молодая женщина, вынужденная заниматься проституцией. В комиксе V полюбил Иви, когда она к нему практически ничего не испытывала, в фильме описывается любовь обеих сторон. В финале графического романа она не только выполняет планы V, как она делает в фильме, но также и ясно берет личность V. В фильме инспектор Финч сочувствует V, но в графическом романе он полон решимости остановить V и доходит до принятия LSD, чтобы понять преступника. В романе Гордон — мелкий преступник, который берет Иви (а также заводит с ней отношения) к себе в дом после того как V оставил её на улице, прежде чем будет убит шотландской бригадой. В фильме, однако, Гордон — воспитанный коллега и босс Иви, также скрытый гомосексуал. Он был арестован Криди за телерадиовещание политической пародии на его телепрограмму и позже казнен за хранение Корана, найденного в его погребе.

Создание

Фильм продюсировали создатели «Матрицы» Лана и Лилли Вачовски. Сёстры Вачовски — большие поклонники творчества Алана Мура. Сценарий фильма был написан в середине 1990-х, ещё до того, как сестры начали работать над «Матрицей» (1999). Писатель и художник Алан Мур, крайне недовольный тем, как были экранизированы его комиксы «Лига выдающихся джентльменов» и «Из ада», в принципе отказался от упоминания своего имени в титрах всех фильмов, которые будут сняты по его произведениям, а также отказался в пользу своих соавторов от причитающихся ему киногонораров.

Роль Иви могла достаться Скарлетт Йоханссон и Брайс Даллас Ховард, но в итоге на неё взяли Натали Портман. Для того, чтобы поставить британский акцент, Натали занималась с диалектологом Барбарой Беркери, которая также работала с Гвинет Пэлтроу. Натали без всяких возражений согласилась обрить голову. По её словам, она уже давно хотела это сделать.

Роль тоталитарного лидера канцлера Сатлера исполнил Джон Хёрт, сыгравший Уинстона Смита в экранизации культовой антиутопии Джорджа Оруэлла.

Первоначально Джеймс Пьюрфой должен был исполнить роль Ви, но во время съёмочного периода он покинул проект. Его место занял Хьюго Уивинг. В некоторых сценах использованы кадры с Пьюрфоем, переозвученные голосом Уивинга.

Сцены, действие которых происходит на заброшенной линии метро, были сняты в настоящем лондонском метро, на станции Олдвич ветки «Пикадилли», закрытой ещё в 1994 году. Это позволило использовать в съёмках настоящий вагон.

Съёмочной группе разрешили проводить съёмки на Уайт-Холле и площади Парламента только с полуночи до 4:30 утра и только в течение трех дней. Более того, они могли останавливать автомобильное движение не более чем на четыре минуты за один раз.

Премьера

Первоначально премьера фильма намечалась на 5 ноября — эта дата в истории Великобритании связана с раскрытием «Порохового заговора» в 1605 году, — но была перенесена, чтобы избежать ассоциаций сюжета фильма с терактами в лондонском метро 7 июля 2005 года. Пришлось изменить и самый первый слоган картины, написанный в стихотворной форме («Remember, remember the 5th of November»), который был частью стиха о «Пороховом заговоре».

Премьерный показ фильма состоялся 11 декабря 2005 года в Остине (Техас) на кинофестивале Austin Butt-Numb-A-Thon. Фильм вышел на экраны в США 17 марта 2006 года. Одновременно показ фильма начался также в кинотеатрах стандарта IMAX.

Для рекламы фильма была разработана серия постеров, изображения которых имитируют плохую бумагу и некачественную печать, соответствующие возможностям подпольных типографий.

Коммерческий успех

На декабрь 2006 года общие сборы «V — значит вендетта» составили 132 511 035 долл., из которых 70 511 035 — доход в США. В день премьеры фильм возглавил американский кинопрокат, собрав 8 742 504, и продолжал удерживать лидерство по итогам первого уикенда показа, принеся 25 642 340 долл. Лента «Любовь и прочие неприятности», ближайший соперник «V…», принесла тогда своим создателям 15 604 892 долл. «V — значит вендетта» дебютировал первым на Филиппинах, Тайване, в Сингапуре, Южной Корее и Швеции. Кроме того, в Северной Америке фильм вышел в 56-ти IMAX-кинотеатрах, собрав за первые три дня показа 1,36 млн долл.

Запрет фильма

Фильм был запрещён к показу в Китае, упоминания о нём и связанная информация удалялась властями из местных поисковых систем Baidu и Douban. Однако в декабре 2012 года фильм был показан по государственному каналу CCTV-6, что было расценено как признак либерализации внутренней политики Китая.

Ссылки

• [vforvendetta.warnerbros.com/ Официальный сайт] (англ.)
• «V — значит вендетта» (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий V — значит вендетта (фильм)

– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.