Vir perfectissimus

Vir perfectissimus (рус. превосходнейший муж) — один из позднеримских титулов, присваивавшийся представителям исчезавшего сословия всадников.

Впервые титул зафиксирован ещё при Марке Аврелии, во II веке. Начал активно употребляться с III века. Первоначально перфектиссимами называли верхушку всаднического сословия: префектов флота, префектов анноны, прокураторов и других чиновников. Особое распространение титул получил при Константине Великом, формируя по сути новое сословие, пришедшее на смену эквитам. При Константине «превосходнейшие мужи» находились в социальной иерархии сразу после сенаторов (обладавших титулами клариссимов, спектабилей и иллюстриев). Обладателей титула perfectissimus можно разделить на четыре категории:

• Чиновники, занимающие или занимавшие должности, дававшие право на титул перфектиссима (список таких должностей известен предположительно);
• Чиновники, занимавшие должности, не дававшие права на титул, но получавшие его через несколько лет службы или при выходе на пенсию;
• Главы некоторых корпораций (например, торговых) и куриалы, прошедшие все муниципальные должности;
• Получившие от императора кодикил — то есть назначение на почетную должность, дающую право на титул. Таких почетных перфектиссимов в IV веке было весьма много. Они получали те же почести, что и прочие обладатели титула, но не имели их привилегий и налоговых льгот.

К концу IV века перфектиссимат разделился на три части — появились перфектиссимы ordinis primi, ordinis secundi, ordinis tertii — все эти чиновники разных рангов были служителями разных дворцовых служб.

Обладание этим титулом давало право на некоторые налоговые привилегии, а также правовые привилегии — например, снижение наказания за преступления. Стремление провинциалов к обретению титула вероятно, было связано с желанием уменьшить влиянии курий — исполнение куриальных повинностей часто вело к разорению. Все это способствовало большому количеству «покупных» титулов, с которыми императоры пытались бороться, в том числе лишая обладателей таких титулов налоговых льгот. Постепенно должности, дающие право на перфектиссимат, перешли в разряд клариссимата, и титул заметно обесценился. В конце IV века он был уже гораздо менее значительным, чем в начале. Тем не менее им продолжали награждать второстепенных чиновников. Окончательно титул вышел из употребления в V веке, когда в процессе обесценивания титулов был фактически замещен клариссиматом.

Титул не мог передаваться по наследству, однако жены перфектиссимов имели право носить титул мужа — однако, если женщина во второй раз выходила замуж за человека без титула, она его не сохраняла.

Литература

• Groß-Albenhausen, Kirsten (Frankfurt/Main). [referenceworks.brillonline.com/entries/brill-s-new-pauly/perfectissimus-e913420?s.num=12 Perfectissimus] \\ Brill’s New Pauly. Antiquity volumes edited by: Hubert Cancik and , Helmuth Schneider. Brill Online , 2012.
• Гийан Р. [www.vremennik.biz/BB%2024%20%281964%29 Очерки административной истории ранневизантийской империи (IV—VI вв.): Заметки о титулах знати: эгрегий, перфектиссим, клариссим.] \\ Византийский Временник. № 24, 1964. С. 35-48.

Отрывок, характеризующий Vir perfectissimus

– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.