What’d I Say

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
«What’d I Say»
Сингл Рэя Чарльза
с альбома What’d I Say
Выпущен

13 июля 1959

Формат

7" пластинка

Записан

18 февраля 1959

Жанр

соул

Длительность

5:04

Продюсер

Джерри Уэкслер

Автор песни

Рэй Чарльз

Лейбл

Atlantic

Хронология синглов Рэя Чарльза
«Night Time Is the Right Time»
(1959)		 «What’d I Say»
(1959)		 «I’m Moving On»
(1959)
RS [www.rollingstone.com/news/story/6595855/whatd_i_say Позиция №10] в списке
500 величайших песен всех времён по версии журнала Rolling Stone

«What’d I Say» — песня американского ритм-н-блюз исполнителя Рэя Чарльза, выпущенная им в качестве сингла в 1959 году. Композиция появилась вследствие импровизации музыканта на одном из выступлений в 1958 году, когда ему и его оркестру было необходимо заполнить оставшееся время до окончания концерта. Восторженная реакция публики на композицию заставила Чарльза представить песню продюсерам, которые рекомендовали её к записи.

После череды ритм-н-блюз хитов, выпуск этой песни позволил Чарльзу попасть в мейнстрим популярной музыки. «What’d I Say», соединившая в себе элементы различных жанров с которыми музыкант экспериментировал со времени создания песни «I Got a Woman» в 1954 году, так же стала родоначальницей нового под-жанра ритм-н-блюза, названного впоследствии соулом. Влияние госпела и, вместе с тем, откровенный сексуальный подтекст композиции сделали её не только очень популярной, но вызвали споры среди белой и афро-американской аудитории.

«What’d I Say» стала первым синглом Чарльза, получившим золотой сертификат в США и относится к числу песен, оказавших наибольшее влияние на ритм-н-блюз и историю развития рок-н-ролла. Она была помещена на десятое место в списке «500 величайших песен всех времён» журнала Rolling Stone, а Библиотека Конгресса внесла её в Национальный реестр звукозаписей[en] США в 2002 году. Композиция также упоминается как одна из «500 песен, которые потрясли рок-н-ролл».





Предыстория

В 1958 году Рэю Чарльзу исполнилось 27 лет, и в течение десяти последних он занимался в основном записью ритм-н-блюз-музыки для таких лейблов, как Downbeat и Swingtime, в стилистике близкой к исполнению таких звёзд, как Нэт Кинг Коул и Чарльз Браун. Чарльз подписал контракт с лейблом Atlantic Records в 1954, на котором работали продюсеры Ахмет Эртеган и Джерри Уэкслер, которые уговаривали исполнителя жанрово расширить репертуар. Уэкслер позже вспоминал, что успех Atlantic Records состоялся не по причине экспериментов артистов, а вследствие их энтузиазма по поводу записи музыки как таковой: «Мы ни черта не знали о правильной записи, но получали настоящее удовольствие»[1]. Эртеган и Уэкслер позже осознали, что нет лучшего способа в поощрении Чарльза к экспериментам, чем позволить ему делать всё что он захочет. Уэкслер позже объяснял: «Я осознал, лучшее, что я могу сделать с Рэем — оставить его в покое»[2].

С 1954 по начало 1960-х годов Чарльз давал по 300 концертов в год со своим оркестром из семи музыкантов. Он также нанял вокальное трио The Cookies, подписанное на его лейбл Atlantic, и изменил их название на The Raelettes. Позже они стали выступать на его концертах, исполняя партии бэк-вокала[1]. В 1954 году Чарльз начал использовать в музыке элементы и инструменты госпела (церковной афро-американской музыки), но его тексты поднимали вопросы светского характера. Первым шагом в этом направлении стала песня «I Got a Woman», основанная на мелодиях из классических госпел-композиций «My Jesus Is All the World to Me» и энергичной «I Got a Savior (Way Across Jordan)». В первый раз Чарльз смог получить внимание белокожего населения именно с этой записью, но это вызвало некоторое недовольство среди афро-американской аудитории, которая с трудом восприняла такую версию госпела. Чарльз позже утверждал, что смешение ритм-н-блюза и госпела не было для него сознательным решением[3].

В декабре 1958 года его песня «Night Time Is the Right Time» стала хитом в ритм-н-блюз чартах США. С 1956-го года он так же стал брать с собой на гастроли Wurlitzer electric piano, так как не был удовлетворён качеством тех роялей, которые ему предоставляли на местах выступлений. Когда ему приходилось играть на данном инструменте, другие музыканты всегда подшучивали над ним[4].

Запись, музыка и текст песни

«What’d I Say» (1959)
Отрывок песни.
Помощь по воспроизведению

Согласно автобиографии Чарльза, «What’d I Say» появилась случайно, когда он импровизировал в конце одного из концертов в декабре 1958-го, чтобы просто заполнить необходимое время[5][6]. Он утверждал, что никогда не показывал песни аудитории до того, как записать их, но эта была исключением. Чарльз никогда не говорил, где именно прошёл концерт, но Майк Эванс в своей книге Ray Charles: The Birth of Soul выяснил, что это был пенсильванский город Браунсвилль[7]. Шоу проходило в «танцевальном ресторане» и такие мероприятия обычно длились около четырёх часов, с получасовым перерывом, и заканчивались около часа или двух часов утра. Чарльз и его оркестр полностью исполнили весь сет-лист своего выступления, но у них оставалось ещё 12 минут до завершения. Тогда музыкант сказал участникам the Raelettes: «Слушайте, я собираюсь немного поимпровизировать, а вы просто подыграйте мне»[8].

Начав играть на электро-пианино, Чарльз импровизировал в том ключе, который он посчитал подходящим на тот момент: сначала шли серии риффов, которые позже переходили в привычные фортепианные аккорды подкреплённые необычным ритмом (смешение латиноамериканского ритма и тумбао), исполненным на конгах и привычных ударных. Песня менялась, когда Чарльз начинал петь простые, импровизационные куплеты со словами «Эй, мама, не обращайся со мной плохо, / Решайся и люби своего папочку всю ночь напролёт / Прямо сейчас/ Эй, эй / Сейчас» (англ. Hey Mama don’t you treat me wrong / Come and love your daddy all night long / All right now / Hey hey / All right). Чарльз использовал элементы госпела, которые были представлены в виде блюзового периода[en][9][10]. Первые строчки песни («See the gal with the red dress on / She can do the Birdland all night long») появились под влиянием стиля буги-вуги, который Ахмет Эртеган приписывал Панитопу Смиту[en], который использовал тексты своих песен, как команды для танцоров, которые объясняли что им нужно делать на танцполе[4]. В середине песни Чарльз решил, что the Raelettes должны повторять за ним его фразы и композиция перешла в форму «вопроса-ответа» между ним, the Raelettes и духовой секцией в оркестре, так как они вторили друг другу экстатичными криками и стонами и взрывными звуками труб[9].

Реакция публики последовала незамедлительно. Чарльз говорил, что почувствовал как комната начала трястись и подпрыгивать из-за того, что люди стали танцевать. Многие зрители подходили к исполнителю после шоу и спрашивали, где они могут приобрести эту запись. Чарльз и его оркестр решили исполнить композицию ещё на нескольких концертах и реакция везде была одинаковой. Тогда он позвонил Джерри Векслеру и сказал, что у него есть новый материал для записи и позже писал: «Я никогда не давал себе возможности нахваливать что-то заранее, но эта песня того заслуживала»[8].

На тот момент, Atlantic Records только что заказали в свою студию оборудование для 8-дорожечной записи и звукоинженер Том Дауд ознакомился с принципом его работы. В феврале 1959 года Чарльз и его оркестр записали финальную версию «What’d I Say» в малой студии Atlantic. Дауд рассказывал, что эта песня никак не выделялась во время студийной сессии. Она шла второй в сессии и Чарльз, продюсеры и группа были под большим впечатлением от первой композиции «Tell the Truth»: «Запись была такой же как и в других случаях. Рэй, девчонки и группа жили в маленькой студии, никого лишнего. Три или четыре подхода и запись готова. Следующая!»[11]. Брат Ахмета Эртегана Несухи отмечал, что у песни был удивительный звук, в свете того, что использовалась столь малая студия, но было применено технологически передовое оборудование для записи; чистота звука позволяла слышать, как Чарльз бил себя по коленям в такт песни, когда музыка приостанавливалась между «вопросами-ответами»[4]. Композиция была записана всего в несколько подходов, так как Чарльз и его оркестр успели хорошо отрепетировать её во время концертного тура[12].

Дауд, тем не менее, столкнулся с двумя проблемами при записи. «What’d I Say» длилась более семи с половиной минут, в то время как стандартным временным отрезком для песен в радиоротации были две с половиной минуты. Более того, хотя текст песни не был непристойным, те звуки которые Чарльз и the Raelettes издавали в перекличке друг с другом, беспокоили Дауда и продюсеров. Ранее запись «Money Honey» Клайда Макпаттера была запрещена в Джорджии, и Ахмет Эртегюн и Векслер выпустили её, несмотря на запрет, под угрозой ареста[13]. Рэй Чарльз был обеспокоен разногласиями, возникавшими по поводу «What’d I Say» и говорил: «Я не интерпретирую свои песни, но если вы не можете принять „What I Say“, значит что-то неправильно. Или так, или вы просто не привыкли к сладким звукам любви[8]».

Дауд разрешил возникшие проблемы, создав три различные версии песни. Некоторые реплики, например «Shake that thing!», были удалены, и композиция была разделена на две части, звучащие три с половиной минуты каждая, озаглавленные «What’d I Say Part I» и «What’d I Say Part II». Записанная версия песни была разделена на две части ложным финалом, когда оркестр прекращал играть, и the Raelettes с участниками оркестра просили Чарльза продолжать играть, после чего песня продолжалась в более раскрепощённой манере. Дауд после прослушивания финальной версии утверждал, что вопрос о том, стоит ли выпускать композицию в качестве сингла даже не возникал: «Мы знали что это будет хит, без вопросов»[14]. Композицию хотели выпустить к лету, и в июне 1959 года состоялся её релиз[1][15].

Реакция

В журнале Billboard «What’d I Say» получила среднюю оценку: «Он [Чарльз] взывает к взрывному стилю… сторона Б выполнена в том же ключе»[16]. Однако, в управлении Atlantic Records стали получать звонки от дистрибуторов. Радиостанции отказывались ставить песню в эфир из-за её слишком сексуального звучания, но в Atlantic отказались изъять запись из магазинов. Слегка облагороженная версия композиции была издана в июле 1959-го года, в ответ на поступившие жалобы и песня в итоге дебютировала на 84 месте американского хит-парада. Через неделю она поднялась на 43 место, позже на 26. В противоположность более ранним рецензиям, через несколько недель Billboard писал, что песня была «самой сильной поп-записью артиста на тот момент»[16]. Через несколько недель «What’d I Say» возглавила ритм-н-блюз-чарт R&B Singles журнала Billboard, достигла шестого места в Billboard Hot 100 и стала первой песней Чарльза, сертифицированной как золотая[17]. Сингл так же стал самым продаваемым в каталоге Atlantic Records на тот момент[13].

«What’d I Say» была запрещена к трансляции на многих белых и афроамериканских радиостанциях по причине того, как отметил один из критиков, что «диалог между ним [Чарльзом] и бэк-вокалистками, начинавшийся в церкви, заканчивался в спальне»[18]. Эротический характер записи был очевиден для слушателей, но, на самом деле, корни проблемы были в том, что слияние чёрного госпела и ритм-н-блюза вызвало недовольство у афроамериканской аудитории. Музыка, на тот момент отражавшая состояние американского общества, также подвергалась сегрегации, и некоторые критики были против того, чтобы госпел не только интернировался[прояснить] светскими музыкантами, но и становился товаром для белой аудитории[18]. Во время проведения нескольких концертов в 1960-х, слушатели были столь возбуждены во время исполнения «What’d I Say», что шоу становились похожими на «религиозные бдения» и организаторы концертов, обеспокоенные тем, что могут произойти беспорядки, вызывали полицию[19]. Споры об этичности песни стали ещё одним фактором её популярности; Чарльз позже признавался в интервью, что ритм песни был захватывающим, но в действительности слушателей привлекал текст композиции: «„Посмотри на девчонку с бриллиантовым кольцом. Она знает, как трястись“. Речь, конечно же, шла не об обручальном бриллиантовом кольце»[17]. «What’d I Say» стала первым кроссовер-хитом Чарльза в эру становления популярности рок-н-ролла. Музыкант воспользовался своей возросшей популярностью и объявил Эртегану и Уэкслеру, что рассматривает предложение от компании ABC-Paramount Records (позже переименованной в ABC Records) в конце 1959 года[20]. В то время как он находился в стадии переговоров с ABC-Paramount, Atlantic Records выпустили альбом-компиляцию, состоящий из его хитов и озаглавленный как What’d I Say.

Влияние на культуру

В одно мгновение музыка названная соулом появилась на свет. Аллилуйя!

Майкл Лудон, один из биографов Чарльза, суммировал влияние композиции на общество: «„What’d I Say“ был монстром со следами намного больше его величины. Смелая, дико сексуальная и сказочно танцевальная запись приковала слушателей. Когда „What’d I Say“ зазвучала на радио, некоторые выключали её в отвращении, но миллионы других людей делали звук на полную мощность и пели „Уууух, Уууух, оооох, оооох“ вместе с Рэем и the Raelets. [Песня] вошла в жизнь миллионов пар, разожгла искру многих романов и по сегодняшний день остаётся лучшей летней композицией»[16]. Песня оказала влияние не только в США, она так же получила популярность и в Европе. Пол Маккартни говорил, что песня сразу бросалась в глаза и когда он слышал её, то отчётливо понимал, что хочет заняться созданием музыки[21]. Джордж Харрисон вспоминал, что на одной вечеринке, длившейся целую ночь, которую он посетил в 1959 году, песню играли восемь часов без перерыва и он признавался: «Это была одна из самых лучших записей, которые я когда-либо слышал»[18]. В то время, как The Beatles разрабатывали своё собственное звучание в Гамбурге, они играли «What’d I Say» на каждом концерте, желая проверить, как долго они могут играть одну песню, и вовлекали аудиторию в «вопрос-ответ», отмечая, что публика воспринимала это благосклонно[стиль]. Открывающее песню звучание электро-пианино было первым, которое услышал Джон Леннон, и он пытался повторить это звучание в отношении своей гитары[стиль]. Леннон позже отмечал, что вступление к «What’d I Say» дало рождение песням, построенным на гитарных риффах[22].

Когда Мик Джаггер впервые пел с группой, которая позже стала The Rolling Stones, он исполнял «What’d I Say» в дуэте. Эрик Бёрдон из The Animals, Стив Уинвуд из The Spencer Davis Group, Брайан Уилсон из The Beach Boys и Ван Моррисон считают песню одним из главных факторов, которые повлияли на их желание стать музыкантами и исполняли композицию в своих шоу[23][24][стиль]. Музыкальный историк Роберт Стивенс относил рождение соула к появлению «What’d I Say», когда госпел и блюз впервые были соединены столь успешно; новый жанр музыки был впоследствии развит такими музыкантами, как Джеймс Браун и Арета Франклин[9]. «В одно мгновение музыка, названная соулом, появилась на свет. Аллилуйя!» — писал музыкант Ленни Кайе[en] в ретроспективном обзоре артистов Atlantic Records[25].

В конце 1950-х годов рок-н-ролл находился в упадке, так как главные звёзды этого стиля выпали из внимания широкой аудитории. Элвис Пресли был в армии, Бадди Холли и Эдди Кокран умерли в 1959 и 1960 годах соответственно, Чак Берри отбывал заключение в тюрьме, а Джерри Ли Льюис подвергался нападкам прессы, растиражировавшей новость о его браке со своей тринадцатилетней кузиной[26]. Музыкальный критик и культуролог Нельсон Джордж[en] был не согласен с теми музыкальными историками, которые писали, что последние два года 1950-х были лишены музыкальных талантов, и приводил в пример Чарльза и именно эту песню. Джордж писал, что тематика произведений Чарльза была схожа с работами юных бунтарей, популяризовавших рок-н-ролл:

Уничтожив пропасть между академизмом и эстрадой, перезарядив проблемы привычные для блюза с помощью трансцендентного пыла и не стесняясь соединять духовное и эротичное, Чарльз соединил удовольствия (физическое удовлетворение) и радость (божественное просветление) в одном ключе. Тем самым он привёл реалии жизни грешника субботнего вечера и прихожанина воскресного утра — которые очень часто являются одним и тем же человеком — в пронзительную гармонию[27].

— Нельсон Джордж

На «What’d I Say» было сделано множество кавер-версий. Элвис Пресли исполнил песню в большой танцевальной сцене в его фильме Viva Las Vegas 1964 года и выпустил её в составе сингла «Viva Las Vegas» как би-сайд. Кавер-версии песни — каждый в своём собственном стиле — исполняли Клифф Ричард, Эрик Клэптон и John Mayall & the Bluesbreakers, The Big Three, Эдди Кокран, Бобби Дарин, Нэнси Синатра, Сэмми Дэвис, Рой Орбисон и Джонни Кэш[28]. Джерри Ли Льюис получил собственный успех с его версией в 1961 году, которая достигла 30 позиции и провела восемь недель в чарте США[29]. Чарльз отметил это и позже писал: «Я видел, что многие радиостанции, которые ввели запрет на песни, начинали играть их, когда они исполнялись белыми артистами. Это показалось мне странным, как будто белый секс был чище, чем чёрный секс. Но как только они начинали играть белый вариант, они снимали запрет и также начинали ставить в эфир оригинал»[8].

Чарльз позже обыграл этот двойной стандарт в телевизионном комедийном шоу Saturday Night Live в 1977 году. Он появился в одном из эпизодов, где к нему присоединилась группа с которой он гастролировал в 1950-х годах. В одной из пародий в этом эпизоде, Чарльз говорил продюсеру, что хочет записать новую песню, но продюсер отвечал, что вместо этого песню запишет белая группа «Молодые казаки», состоящая из приторных белокожих подростков, что они и делали в ходе шоу, исполнив песню в целомудренной, облагороженной и скучной манере. Когда Чарльз и его группа решали выступить самостоятельно, Гарретт Моррис говорил им: «Извините. Превзойти это невозможно»[30].

Впоследствии Чарльз всегда заканчивал свои выступления этой песней, и позднее объяснял: «„What’d I Say“ — это моя последняя песня на выступлениях. Когда я исполняю „What’d I Say“, у вас не должно оставаться сомнений — это конец; не будет ничего на бис, уже всё. Я закончил!»[1]. Композиция была помещена на 10-е место в списке «500 величайших песен всех времён» журнала Rolling Stone[31]. В 2000 году, песня была помещена на 43-е место в списке «100 лучших песен рок-н-ролла» телеканала VH1 и на 96-е место в списке «100 лучших танцевальных песен» того же канала, став самой старой из включённых в последний список композиций[32][33]. В том же году National Public Radio определило её как одну из ста самых влиятельных песен XX века[34]. Главная сцена байопика «Рэй» 2004 года включала импровизацию на композицию, которую исполнил актёр Джейми Фокс, который выиграл «Оскар» за роль Чарльза[35][36]. За историческое, культурное и артистическое влияние песни, Библиотека Конгресса внесла её в Национальный реестр звукозаписей[en] США в 2002 году[37]. Зал славы рок-н-ролла включил её в число «500 песен, которые потрясли рок-н-ролл» в 2007 году[38].

Список композиций

Сингл был выпущен на семидюймовой грампластинке под названием «Ray Charles and His Orchestra ‎- „What’d I Say“»[39]:

Слова и музыка всех песен — Рэй Чарльз. 
№ Название Длительность
1. «What’d I Say» (Part I) 3:05
2. «What’d I Say» (Part II) 1:59

Напишите отзыв о статье "What’d I Say"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 Jackson, Blair (October 2004). [mixonline.com/mag/audio_ray_charles_whatd/index.html «Recording Notes: Classic Tracks: Ray Charles’ ‘What’d I Say’»], Mix, 28 (11), pp. 130, 132
  2. ↑ Creswell, 2006, p. 722.
  3. ↑ Evans, 2007, p. 71.
  4. ↑ 1 2 3 Evans, 2007, p. 109.
  5. ↑ Charles & Ritz, 1978, p. 189.
  6. ↑ Lydon, 1998, p. 153.
  7. ↑ Evans, 2007, p. 107.
  8. ↑ 1 2 3 4 Charles & Ritz, 1978, p. 191.
  9. ↑ 1 2 3 Stephens, Robert W. (Spring 1984). «Soul: A Historical Reconstruction of Continuity and Change in Black Popular Music», The Black Perspective in Music, 12 (1), pp. 21-43.
  10. ↑ Stewart, Alexander (October 2000). «‘Funky Drummer’: New Orleans, James Brown and the Rhythmic Transformation of American Popular Music», Popular Music, 19 (3) pp. 293—318.
  11. ↑ Lydon, 1998, p. 157.
  12. ↑ Ertegun, 2001, p. 118.
  13. ↑ 1 2 Evans, 2007, p. 110.
  14. ↑ Creswell, 2006, p. 721.
  15. ↑ Lydon, 1998, p. 158.
  16. ↑ 1 2 3 Lydon, 1998, p. 164.
  17. ↑ 1 2 Fong-Torres, Ben (January 18, 1973). [www.rollingstone.com/music/news/14639/80187 The Rolling Stone Interview: Ray Charles] Rolling Stone. Retrieved on May 11, 2009.
  18. ↑ 1 2 3 Evans, 2007, p. 111.
  19. ↑ Lydon, 1998, p. 195, 204.
  20. ↑ Charles & Ritz, 1978, p. 194—195.
  21. ↑ Lydon, 1998, p. 164—165.
  22. ↑ Evans, 2007, p. 112.
  23. ↑ Evans, 2007, p. 112—113.
  24. ↑ Morrison, Van (April 15, 2004). [www.rollingstone.com/news/story/5939211/the_immortals__the_greatest_artists_of_all_time_10_ray_charles The Immortals — The Greatest Artists of All Time: 10) Ray Charles], Rolling Stone. Retrieved on May 12, 2009. [web.archive.org/20080822034854/www.rollingstone.com/news/story/5939211/the_immortals__the_greatest_artists_of_all_time_10_ray_charles Архивная копия] от 22 августа 2008 на Wayback Machine
  25. ↑ Ertegun, 2001, p. 125.
  26. ↑ Larson, 2004, p. 50.
  27. ↑ George, 1988, p. 70.
  28. ↑ Evans, 2007, p. 113.
  29. ↑ Whitburn, Joel (2003). «Lewis, Jerry Lee», Joel Whitburn’s top pop singles 1955—2002, Billboard. ISBN 0-89820-155-1
  30. ↑ Lydon, 1998, p. 330.
  31. ↑ [www.rollingstone.com/news/story/6595855/whatd_i_say What’d I Say], Rolling Stone (December 9, 2004). Retrieved on May 11, 2009. [web.archive.org/20080714130209/www.rollingstone.com/news/story/6595855/whatd_i_say Архивная копия] от 14 июля 2008 на Wayback Machine
  32. ↑ «Stones’ Satisfaction Top Rock Anthem», The Ottawa Citizen (January 8, 2000), p. E11.
  33. ↑ [www.billboard.com/news/gaynor-survives-to-become-vh1-s-greatest-876178.story#/news/gaynor-survives-to-become-vh1-s-greatest-876178.story Gaynor ‘Survives’ To Become VH1’s Greatest Dance Song] (недоступная ссылка с 04-09-2013 (3884 дня) — история, копия), Billboard.com. Retrieved on October 7, 2009.
  34. ↑ [www.npr.org/programs/specials/vote/list100.html The 100 most important American musical works of the 20th century], National Public Radio (February 21, 2000). Retrieved on November 1, 2009.
  35. ↑ Goldstein, Patrick (November 3, 2004). «The Soul of ‘Ray’; Capturing the spirit, if not Each Event, of the Late Musical Legend’s Amazing Life», The Los Angeles Times, p. E.1.
  36. ↑ Horn, John; King, Susan (February 28, 2005). «The Oscars: ‘Million Dollar Baby’ Delivers a 1-2-3-4 Punch; Eastwood, Swank, Freeman and the film win», The Los Angeles Times, p. A.1.
  37. ↑ [www.loc.gov/rr/record/nrpb/nrpb-masterlist.html The Full National Recording Registry] Library of Congress. Retrieved on May 12, 2009.
  38. ↑ [rockhall.com/exhibits/one-hit-wonders-songs-that-shaped-rock-and-roll/ Songs that Shaped Rock and Roll] Rock and Roll Hall of Fame (2007). Retrieved on May 12, 2009.
  39. ↑ [www.discogs.com/Ray-Charles-And-His-Orchestra-Whatd-I-Say/release/2384590 Ray Charles and His Orchestra – “What’d I Say”]. Discogs. Проверено 28 мая 2012.

Литература

  • Charles, Ray; Ritz, David. Brother Ray: Ray Charles’ Own Story. — The Dial Press, 1978. — ISBN 0-8037-0828-9.
  • Creswell, Toby. 1001 Songs: The Greatest Songs of All Time and the Artists, Stories, and Secrets Behind Them. — Thunder’s Mouth Press, 2006. — ISBN 1-56025-915-9.
  • Evans, Mike. Ray Charles: The Birth of Soul. — Omnibus Press, 2007. — ISBN 1-84609-341-8.
  • George, Nelson. The Death of Rhythm & Blues. — Pantheon Books, 1988. — ISBN 0-394-55238-5.
  • Larson, Thomas. The History of Rock and Roll. — Kendall/Hunt Publishing Company, 2004. — ISBN 0-7872-9969-3.
  • Lydon, Michael. Ray Charles: Man and Music. — Riverhead Books, 1998. — ISBN 1-57322-132-5.
  • “What’d I Say?”: The Atlantic Story: 50 Years of Music / Ahmet Ertegun (ed.). — Welcome Rain Publishers, 2001. — ISBN 1-56649-048-0.

Ссылки

  • [digital.library.unt.edu/ark:/67531/metadc19764/m1/ Рэй Чарльз (аудио)] рассказывает об истории создания песни (дорожка 5).

Отрывок, характеризующий What’d I Say

Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=What’d_I_Say&oldid=78213614»