Вильсон, Вудро

Томас Вудро Вильсон англ. Thomas Woodrow Wilson
28-й президент США
4 марта 1913 — 4 марта 1921
Вице-президент:	Томас Маршалл
Предшественник:	Уильям Тафт
Преемник:	Уоррен Гардинг
34-й губернатор Нью-Джерси
17 января 1911 — 1 марта 1913
Предшественник:	Джеймс Филдер
Преемник:	Джон Форт
Вероисповедание:	пресвитерианство
Рождение:	Стонтон, штат Виргиния
Смерть:	Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Отец:	Джозеф Вильсон
Мать:	Джанет Вудро
Супруга:	Эллен Акссон Вильсон (1-я жена) Эдит Гальс Вильсон (2-я жена)
Партия:	Демократическая партия
Образование:	Колледж Дэвидсона (неокончен) Принстонский университет (BA) Виргинский университет (неокончен) Университет Джона Хопкинса (PhD)
Награды:	Нобелевская премия мира (1919)

То́мас Ву́дро Ви́льсон (англ. Thomas Woodrow Wilson, обычно без первого имени — Вудро Вильсон; 28 декабря 1856, Стонтон, штат Виргиния — 3 февраля 1924, Вашингтон, федеральный округ Колумбия) — 28-й президент США (1913—1921). Известен также как историк и политолог. Лауреат Нобелевской премии мира 1919 года, присуждённой ему за миротворческие усилия.

Будучи кандидатом от Демократической партии, он был избран губернатором штата Нью-Джерси в 1910 году, а в 1912 году — президентом США, когда голоса сторонников республиканцев раскололись между Теодором Рузвельтом и Уильямом Тафтом. Был переизбран в 1916 году. Второй срок его президентства был отмечен вступлением США в Первую мировую войну (март 1917 года) и активными дипломатическими усилиями Вильсона по мирному урегулированию, выраженными в «Четырнадцати пунктах». Вильсон стал первым президентом США, посетившим с официальным визитом Европу (для участия в работе Парижской мирной конференции). Предложения Вильсона были положены в основу Версальского договора. Вильсон был одним из инициаторов создания Лиги Наций, однако Сенат США отказал во вступлении в эту организацию. В 1913 году Вильсон подписал законопроект о создании Федеральной резервной системы, которая выполняет роль центрального банка США, имеет инструменты государственного влияния, но форма собственности капитала является частной — акционерная с особым статусом акций. Находился под сильным влиянием полковника Хауса.

Происхождение

Томас Вудро Вильсон родился в Стаунтоне (штат Виргиния), в семье доктора богословия Джозефа Вильсона (1822—1903) и Джанет Вудро (1826—1888). Фамилия матери стала его вторым (а в дальнейшем — и первым) именем.

В жилах Вудро Вильсона преобладала шотландская и ирландская кровь. Его дедушка и бабушка по отцу эмигрировали в США в 1807 году из города Страбэйн (графство Тирон, Северная Ирландия). Обосновавшись в штате Огайо, дед Вильсона вскоре начал издавать аболиционистскую и протекционистскую газету «The Western Herald and Gazette». В городе Стьюбенвилл (штат Огайо) у него родился сын Джозеф Рагглз, пошедший не по стопам отца.

Пресвитерианский богослов Джозеф Рагглз Вильсон женился на Джанет Вудро, уроженке Карлайла (английское графство Камберленд). Её отец, д-р Томас Вудро, и мать, Мэрион Вильямсон, были шотландцами. В 1851 году Джозеф и Джанет переехали на Юг, где Джозеф Рагглз Вильсон вскоре купил рабов и заявил себя идейным защитником рабовладения. Впрочем, будучи человеком относительно гуманным, Джозеф организовал воскресную школу для своих рабов. В 1861 году Вильсоны выступили в поддержку Конфедерации. При церкви они открыли госпиталь для раненных солдат. Джозеф Рагглз Вильсон стал одним из основателей Южного Пресвитерианского Церковного Общества (которое откололось от Северного в 1861 году). Вскоре Джозеф Рагглз вступил в Конфедеративную армию капелланом. Из детских воспоминаний Вудро Вильсона самыми яркими были слова отца: «президентом избран Авраам Линкольн — значит, будет война!» и встреча с генералом Робертом Ли.

Детство, юность

Томас Вудро Вильсон не учился читать приблизительно до 12 лет, испытывая трудности при обучении. Потом он осваивал стенографию и прилагал значительные усилия к тому, чтобы компенсировать отставание в учёбе. Он учился дома у отца, затем — в маленькой школе в Августе.

В 1873 году поступил в колледж Дэвидсона в Северной Каролине, в котором готовили служителей пресвитерианской церкви. В том же году Вудро присоединился к Колумбийской Первой Пресвитерианской Церкви и оставался её членом до конца своих дней. Из-за болезни летом 1874 года покинул колледж и поселился в Уилмингтоне (штат Северная Каролина), где теперь жила его семья.

В 1875 году поступил в Принстонский университет, который закончил в 1879 году. Начиная со второго года обучения, активно интересовался политической философией и историей, был активным участником неформального клуба обсуждения, организовал самостоятельное Либеральное дискуссионное общество.

В 1879 году Вильсон поступил в юридическую школу Виргинского университета, но в конце 1880 из-за слабого здоровья уехал домой в Уилмингтон, где продолжил самостоятельные занятия.

Юридическая практика

В 1882 году в Атланте успешно сдал экзамен на право заниматься юридической практикой. Один из однокурсников Вильсона по Виргинскому университету пригласил его присоединиться к своей юридической конторе в качестве партнёра. Вильсон присоединился к партнёрству в мае 1882 года и начал юридическую практику. В городе была жестокая конкуренция со 143 другими адвокатами, Вильсон редко вёл дела и быстро разочаровывался в юридической работе. Вильсон изучил законодательство с целью прийти в политику, но понял, что не может продолжить научные исследования и одновременно заниматься юридической практикой, чтобы нарабатывать опыт, и в июле 1883 года оставил юридическую практику, чтобы начать академическую карьеру.

Академическая карьера

В апреле 1883 года Вильсон поступил в аспирантуру в Университет Джонса Хопкинса, чтобы выучиться на доктора философии в области истории и политологии. В январе 1885 года вышла его книга «Правление конгресса: исследование американской политики», где предлагалась реформа государственной власти в США путём усиления исполнительной власти — президента и членов его кабинета. За эту книгу Вильсон был удостоен специальной премии Университета Джона Хопкинса.

Получив в 1886 докторскую степень, Вильсон уехал преподавать историю в женский колледж Брин-Мор, около Филадельфии, затем перебрался в университет Уэслиан (Коннектикут). В 1890 его пригласили преподавать политические науки в Принстонском университете. Написал «Историю американского народа» («A History of thé American People». Vol. 1—5, 1902). В 1902—1910 ректор Принстонского университета.

Губернатор Нью-Джерси

В ноябре 1910 года его избирают губернатором штата Нью-Джерси. На посту губернатора он не следовал партийной линии и сам решал, что ему нужно делать.

Вильсон провёл в Нью-Джерси предварительные выборы для внутрипартийного избрания кандидатов и ряд социальных законов (например, страхование рабочих от несчастных случаев). В силу всего этого он стал известен за пределами одного региона.

Президентские выборы 1912 года

Вудро Вильсон баллотировался в президенты от Демократической партии, будучи Губернатором Нью-Джерси. Его кандидатура была выдвинута Демократической партией как компромиссная в Балтиморе на собрании 25 июня — 2 июля после длительного внутрипартийного кризиса.

На выборах основными соперниками Вильсона стали действующий в то время 27-й президент США Уильям Тафт от Республиканской партии и 26-й президент США Теодор Рузвельт, который после отставки порвал отношения с Тафтом и Республиканской партией и создал Прогрессивную партию. Рузвельт и Тафт соперничали за голоса республиканцев, внося раскол и смятение в лагерь их сторонников, что значительно облегчило задачу демократу Вильсону. По мнению американских политологов, в случае неучастия Рузвельта в выборах Вильсон вряд ли бы выиграл у Тафта. Кроме того, 30 октября 1912 года умер вице-президент США Джеймс Шерман, оставив Тафта без кандидата в вице-президенты.

По результатам выборов Вудро Вильсон получил 41,8 % голосов, Теодор Рузвельт — 27,4 %, Уильям Тафт — 23,2 %. Вудро Вильсон победил в большинстве штатов и впоследствии получил 435 из 531 голоса выборщиков. Вице-президентом США был избран Томас Маршалл.

Вудро Вильсон стал первым президентом-южанином после Закари Тейлора, избранного в 1848 году. Он был единственным президентом США, имевшим докторскую степень, и одним из двух президентов, наряду с Теодором Рузвельтом, бывшим также президентом Американской исторической ассоциации.

Первый президентский срок (1913—1917)

В течение первого президентского срока Вудро Вильсон в рамках политики «Новой свободы» проводил экономические реформы — создание федеральной резервной системы, банковскую реформу, антимонопольную реформу, во внешней политике занимал нейтральную позицию, стараясь удержать страну от вступления в Первую мировую войну.

Внешняя политика

В течение 1914—1917 годов Вудро Вильсон удерживал страну от вступления в Первую мировую войну. В 1916 году он предложил свои услуги в качестве посредника, но воюющие стороны не отнеслись к его предложениям серьёзно. Республиканцы, возглавляемые Теодором Рузвельтом, критиковали Вильсона за миролюбивую политику и нежелание создавать сильную армию. Вместе с тем, Вильсон завоевал симпатии пацифистски настроенных американцев, утверждая, что гонка вооружений приведёт к втягиванию США в войну.

Вильсон активно выступал против неограниченной подводной войны, которую развязала Германия. В рамках неограниченной подводной войны немецкие военно-морские силы уничтожали корабли, входящие в зону, прилегающую к Великобритании. 7 мая 1915 года немецкая подводная лодка потопила пассажирский лайнер «Лузитания», погибли более 1000 человек, из них 124 американца, что вызвало возмущение в США. В 1916 году он выдвинул ультиматум против Германии о прекращении неограниченной подводной войны, а также отправил в отставку своего пацифистски настроенного госсекретаря Брайана. Германия согласилась с требованиями Вильсона, после чего тот потребовал у Великобритании ограничить морскую блокаду Германии, что привело к осложнению англо-американских отношений.

Президентские выборы 1916 года

В 1916 году Вильсон был повторно выдвинут кандидатом в президенты. Главным лозунгом Вильсона было «Он уберёг нас от войны». Оппонент Вильсона и кандидат от республиканцев Чарльз Эванс Хьюз выступал за то, чтобы уделять большее внимание мобилизации и подготовке к войне, а сторонники Вильсона обвиняли его в том, что он втягивает страну в войну. Вильсон выступал с достаточно миролюбивой программой, однако оказывал давление на Германию с целью прекратить неограниченную подводную войну. В избирательной кампании Вильсон сделал акцент на своих достижениях, воздерживаясь от прямой критики Хьюза.

Вильсон с трудом выиграл выборы, подсчёт голосов длился несколько дней и вызывал споры. Так, в Калифорнии Вильсон выиграл с небольшим перевесом в 3773 голоса, в Нью-Гемпшире с перевесом в 54 голоса, проиграл Хьюзу в Миннесоте с разницей в 393 голоса. При голосовании выборщиков за Вильсона было подано 277 голосов, за Хьюза 254. Считается, что Вильсон выиграл выборы 1916 года в основном за счёт избирателей, поддержавших в 1912 году Теодора Рузвельта и Юджина Дебса.

Второй президентский срок (1917—1921)

На втором президентском сроке Вильсон сосредоточил свои усилия на Первой мировой войне, в которую США вступили 6 апреля 1917 года, спустя немногим более месяца после начала второго президентского срока Вильсона.

Решение об участии США в войне

Когда Германия возобновила неограниченную подводную войну в начале 1917 года, Вильсон принял решение о вступлении США в Первую мировую войну. Он не подписывал союзнических соглашений с Великобританией или Францией, предпочитая действовать самостоятельно как «ассоциированная» (а не союзная) страна. Он сформировал многочисленную армию через воинскую повинность и назначил командующим генерала Джона Першинга, оставив ему значительную свободу усмотрения в вопросах тактики, стратегии и даже дипломатии. Он призвал «объявить войну, чтобы закончить все войны» — это означало, что он хотел заложить основы для мира без войн, предотвратить будущие катастрофические войны, сеющие смерть и разрушение. Эти намерения послужили основой для «Четырнадцати пунктов» Вильсона, которые были разработаны и предложены с целью решить территориальные споры, обеспечить свободную торговлю, создать организацию по поддержанию мира (которая позже появилась как Лига Наций). Вудро Вильсон к тому времени решил, что война стала угрозой для всего человечества. В своей речи об объявлении войны он заявил, что если бы США не включились в войну, вся западная цивилизация могла бы быть разрушена.

Экономическая и социальная политика в начале войны

Чтобы подавить пораженческие настроения у себя дома, Вильсон провёл через Конгресс Закон о шпионаже (1917) и Закон о мятеже (1918), направленные на подавление антибританских, антивоенных или пронемецких настроений. Он поддерживал социалистов, которые, в свою очередь, поддерживали участие в войне. Хотя он сам не испытывал никакой симпатии к радикальным организациям, они видели большие плюсы в росте зарплат при администрации Вильсона. Вместе с тем, не было регулирования цен, и розничные цены резко возросли. Когда был увеличен подоходный налог, больше всего пострадали работники умственного труда. Большой успех имели военные облигации, выпускаемые Правительством.

Вильсон создал Комитет по общественной информации во главе с Джорджем Крилом, который распространял патриотические антинемецкие обращения и в различной форме проводил цензуру, получивший в народе название «Creel Commission» («корзинный комитет»).

Четырнадцать пунктов Вильсона

В своей речи перед Конгрессом 8 января 1918 года Вудро Вильсон сформулировал свои тезисы о целях войны, получившие известность как «Четырнадцать пунктов».

Четырнадцать пунктов Вильсона (краткое изложение):

• I. Исключение секретных соглашений, открытость международной дипломатии.
• II. Свобода мореплавания за пределами территориальных вод
• III. Свобода торговли, устранение экономических барьеров
• IV. Разоружение, уменьшение вооружения стран до минимального уровня, необходимого для обеспечения национальной безопасности.
• V. Свободное и беспристрастное рассмотрение всех колониальных вопросов с учётом как колониальных притязаний владельцев колоний, так и интересов населения колоний.
• VI. Освобождение российских территорий, решение её вопросов исходя из её независимости и свободы выбора формы правления.
• VII. Освобождение территории Бельгии, признание её суверенитета.
• VIII. Освобождение французских территорий, восстановление справедливости в отношении Эльзас-Лотарингии, оккупированной в 1871 году.
• IX. Установление границ Италии по национальному признаку.
• X. Свободное развитие народов Австро-Венгрии.
• XI. Освобождение территорий Румынии, Сербии и Черногории, предоставление Сербии надёжного выхода к Адриатическому морю, гарантии независимости балканских государств.
• XII. Независимость турецких частей Оттоманской империи (современная Турция) одновременно с суверенитетом и автономным развитием народов, находящихся под властью Турции, открытость Дарданелл для свободного прохода судов.
• XIII. Создание независимого польского государства, объединяющего все польские территории и с выходом к морю.
• XIV. Создание всеобщего международного объединения наций в целях гарантии целостности и независимости как больших, так и малых государств.

Речь Вильсона вызвала неоднозначную реакцию как в самих США, так и у их союзников. Франция хотела получить от Германии репарации, поскольку французская промышленность и сельское хозяйство были уничтожены войной, а Великобритания как самая могущественная военно-морская держава не хотела свободы мореплавания. Вильсон шёл на компромиссы с Клемансо, Ллойдом Джорджем и другими европейскими лидерами в ходе Парижских мирных переговоров, стараясь, чтобы четырнадцатый пункт всё-таки был выполнен, и Лига Наций была создана. В конце концов соглашение о Лиге Наций было провалено Конгрессом, а в Европе только 4 из 14 тезисов были воплощены в жизнь.

Другие военные и дипломатические действия

С 1914 и до 1918 годы США неоднократно вмешивались в дела стран Латинской Америки, особенно Мексики, Гаити, Кубы, Панамы. США ввели войска в Никарагуа и использовали их для поддержки одного из кандидатов в президенты Никарагуа, затем вынудили их заключить соглашение Брайана — Чаморро. Американские войска в Гаити вынудили местный парламент выбрать кандидата, поддержанного Вильсоном, и занимали Гаити с 1915 по 1934 год.

После того, как в России произошла Октябрьская революция и она вышла из войны, союзники послали войска, чтобы предотвратить присвоение большевиками либо немцами оружия, боеприпасов и других поставок, которые союзники осуществляли в помощь Временному правительству. Вильсон послал экспедиции на Транссибирскую железную дорогу, в ключевые портовые города Архангельск и Владивосток с целью перехватить поставки для Временного правительства. В их задачи не входила борьба с большевиками, однако несколько столкновений с ними имели место. Вильсон отозвал основные силы с 1 апреля 1920 года, хотя отдельные формирования оставались до 1922 года. В конце Первой мировой войны Вильсон вместе с Лансингом и Колби заложил основы для холодной войны и политики сдерживания.

Версальский мир 1919 года

Работавший в первой половине 1920-х годов в Мюнхене американский дипломат Роберт Мёрфи в своих мемуарах писал: «Из всего увиденного у меня возникли большие сомнения в правильности подхода Вудро Вильсона, пытавшегося силой решить вопрос самоопределения. Его радикальные идеи и поверхностное знание практических аспектов европейской политики привело к ещё большей европейской дезинтеграции».

После завершения Первой мировой войны Вильсон участвовал в переговорах, на которых решались вопросы государственности угнетаемых наций и установления равноправного мира. 8 января 1918 года Вильсон выступил в Конгрессе с речью, в которой озвучил свои тезисы мира, а также идею Лиги Наций с целью помочь сохранить территориальную целостность и политическую независимость больших и малых наций. Он видел в своих 14 тезисах путь к окончанию войны и достижению равноправного мира для всех наций.

Ещё в 1918 году в беседе с С. Эксоном Вильсон заявил, что

Мир радикально изменится, и я убеждён, что правительства должны будут осуществлять многое, что ныне выпадает на долю отдельных лиц и корпораций.

Вильсон провёл шесть месяцев в Париже, участвуя в Парижской мирной конференции, и став первым президентом США, посетившим Европу при исполнении должностных обязанностей. Он постоянно работал над продвижением своих планов, добился включения положения о Лиге Наций в Версальское соглашение.

Вильсон за его усилия по поддержанию мира получил в 1919 году Нобелевскую премию мира (всего эта премия присуждена четырём президентам США). Однако Вильсон был не в состоянии добиться ратификации Сенатом соглашения о Лиге Наций, и США не присоединились к ней. Республиканцы, возглавляемые Домиком Генри, составляли большинство в Сенате после выборов 1918 года, но Вильсон отказался допустить республиканцев до переговоров в Париже и отверг предложенные ими поправки. Основное разногласие сводилось к тому, ограничит ли Лига Наций право Конгресса объявлять войну. Историки признавали неудачную попытку вхождения в Лигу Наций как самую большую неудачу администрации Вильсона.

Завершение войны

Вильсон уделял недостаточное внимание проблемам демобилизации после войны, данный процесс был плохо управляемым и хаотическим. Четыре миллиона солдат были отправлены домой с небольшим количеством денег. Вскоре возникли проблемы в сельском хозяйстве, очень многие фермеры разорились. В 1919 году прошли волнения в Чикаго и других городах.

После ряда нападений радикальных анархистских групп в Нью-Йорке и других городах Вильсон направил генерального прокурора Митчела Палмера положить конец насилию. Было принято решение об аресте внутренних пропагандистов и высылке внешних.

В последние годы Вильсон порвал отношения со многими своими политическими союзниками. Он хотел идти на третий срок, но Демократическая партия его не поддержала.

Недееспособность президента (1919—1921)

В 1919 году Вильсон активно агитировал за ратификацию соглашения о Лиге Наций, ездил с выступлениями по стране, в результате чего стал испытывать физическое перенапряжение и усталость. После одной из его речей в поддержку Лиги Наций в Пуэбло (штат Колорадо) 25 сентября 1919 года Вильсон серьёзно заболел, а 2 октября 1919 года перенёс тяжёлый инсульт, в результате которого у него парализовало всю левую сторону тела и он ослеп на один глаз. В течение нескольких месяцев он мог передвигаться только в инвалидной коляске, впоследствии он мог ходить с тростью. Остается неясным, кто был ответственнен за принятие решений исполнительной власти в период нетрудоспособности Вильсона; считается, что скорее всего это были первая леди и президентские советники. Ближний круг президента во главе с его женой полностью изолировал вице-президента Томаса Маршалла от хода президентской переписки, подписания бумаг и прочего. Сам Маршалл не рискнул взять на себя ответственность принять полномочия исполняющего обязанности президента, хотя некоторые политические силы призывали его сделать это.

Вильсон был практически полностью недееспособным до конца президентского срока, однако этот факт был скрыт от широкой публики вплоть до его смерти 3 февраля 1924 года.

После отставки

В 1921 году Вудро Вильсон и его жена покинули Белый Дом и поселились в Вашингтоне в Посольском квартале (Embassy Row). В последние годы Вильсон тяжело переживал неудачи при создании Лиги наций, считал, что обманул американский народ и напрасно втянул страну в Первую мировую войну. Вудро Вильсон умер 3 февраля 1924 года и был похоронен в Вашингтонском кафедральном соборе.

Увлечения

Вудро Вильсон был страстным автолюбителем и совершал ежедневные автомобильные поездки, даже будучи президентом. Увлечение президента повлияло и на финансирование работ по строительству общественных дорог. Вудро Вильсон был бейсбольным болельщиком, в студенческие годы играл за студенческую команду, а в 1916 году стал первым действующим президентом США, посетившим чемпионат мира по бейсболу.

Награды

• Почётный доктор Варшавского университета (1921)

Отображение в искусстве. Память

В 1944 году о Вильсоне был снят биографический фильм «Вильсон» (англ. Wilson, 1944) режиссёра Генри Кинга с Александером Ноксом в главной роли (фильм получил пять «Оскаров»).

Вудро Вильсон изображён на купюре с номиналом в 100 тыс. долларов, самой крупной в истории страны.

В польском городе Познань находится памятник Вудро Вильсону, поставленный на месте перенесённого памятника деятеля польского рабочего движения Марцина Каспшака. 5 ноября 2011 года открыт памятник Вудро Вильсону в Праге (Чешская Республика). На Версальской мирной конференции, завершившей в 1919 году Первую мировую войну, Вильсон выступил за независимость Чехословакии. Это уже второй памятник, первый был уничтожен во время Второй мировой войны.

В серии «Барт — любовник» мультсериала «Симпсоны» Барт организовал переписку с мисс Крабаппл, представившись именем Вудро.

Ссылки

Речи и выступления

• Вильсон В. [www.grinchevskiy.ru/1900-1945/war-message.php Послание Конгрессу США об объявлении войны Германии]
• Вильсон В. [www.grinchevskiy.ru/1900-1945/rech-v-zashitu-ligi-naciy.php Речь в защиту Лиги Наций]
• Вильсон В. [www.grinchevskiy.ru/1900-1945/rech-v-zashitu-ligi-naciy-v-pueblo.php Речь в защиту Лиги Наций в г. Пуэбло]

Литература

• Гершов З. М. Вудро Вильсон. — М.: Мысль, 1983. — 335 с.
• Уткин А. И. Вудро Вильсон. — М.: Культурная Революция, 2010. — 552 с.
• Уткин А. И. Дипломатия Вудро Вильсона. — М.: Международные отношения, 1989. — 322 с.
• Яковлев Н. Н. Преступившие грань. — М.: Международные отношения, 1971. — 352 с.

Отрывок, характеризующий Вильсон, Вудро

– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»